В статье рассматривается влияние исторической реальности на формирование жанра производственного романа. Автор анализирует художественную реализацию мотивов «справедливости», «профессионализма» и «самореализации» в образе человека труда. Автор приходит к выводу о том, что образ человека труда имеем мощную историческую основу, как в отечественной, так и в зарубежной прозе. Главной специфичной жанровой характеристикой советского производственного романа является образ «свободного труда».
Ключевые слова: производственный роман, историзм, тема труда, рабочая тема, человек труда.
The article considers the influence of historical reality on the formation of the genre of the production novel. The author analyzes the artistic realization of the motives of «justice», «professionalism» and «self-realization» in the image of a man of work.
Keyword: industrial novel, historicism, the image of labor, the working subject, the working man.
Важнейшая специфика историко-генетической основы производственного романа состоит в отсутствии прямой жанровой преемственности. У производственного романа, как направления, появившегося в России начала XX века, которая обладала экономическими признаками аграрной (не промышленной) страны, отсутствовала фактическая база, и, одновременно, отсутствовала художественная школа изображения действительности.
Промышленная революция конца XIX — начала XX века в Европе, затронувшая и Россию, не могла не отразиться на литературном процессе. «Начало XX века обозначило водораздел в развитии художественного сознания человечества и глобальный разрыв с предшествующими тенденциями искусства» [9: С.410].
Производственный роман, как особое направление русской литературы XX века, вызывает литературоведческие дискуссии. Некоторые современные зарубежные русисты, культурологи и социологи (напр. Х.Гюнтер, П.Серио, Ж.Раньсер) убеждены, что большинство произведений, созданных писателями после Октябрьской революции 1917 года, носят характер «социального заказа», а само направление социалистического реализма детерминировано исключительно социально — политической функцией. Немецкая исследовательница Катерина Кларк, проводит знак равенства между рядом произведений русской литературы XX века и средневековой словесностью. В статье «Положительный герой как вербальная икона», К.Кларк утверждает, что «соцреализм не несет никакой более или менее значительной эстетической функции… Соцреализм, скорее, представляет собой возврат на более раннюю ступень литературного развития, возврат в эпоху притчи. По сути дела то, что является основой соцреалистического романа, является средневековым мировоззрением. Основная структура романа соцреализма притчевая. Движение «положительного героя» делает его структурным аналогом средневековой агиографии» [8: C. 569].
Наиболее показательными с точки зрения «средневековых архетипов», характерных для соцреализма, по мнению, К.Кларк, являются романы «Как закалялась сталь» Н.Островского, «Молодая гвардия» А.Фадеева, «Мать» Горького, а также «Поднятая Целина» М.Шолохова. Языковые и стилистические клише соцреализма, по мнению К.Кларк, носят столь тотальный характер, что можно усматривать «общее агиографическое» основание, унифицированные портреты у персонажей, которые отечественные литературоведы (как советские, так и современные), вряд ли бы отважились сравнивать. Между тем, К.Кларк, усмотревшая в литературных персонажах русской литературы XX века иконографические образы «Отца» и «Сына», ставит в один ряд производственный роман «Цемент» Ф.Гладкова и революционный роман «Мать» М.Горького. Она утверждает, что «…Отец должен символизировать воплощенную сознательность, его фигура должна быть представлена иконообразно, в более схематичной и унифицированной манере, что несколько напоминает положительных героев горьковского романа «Мать», тогда как образ сына не должен изображаться в виде застывшего символа добродетели, но как образец жизненной силы, неудержимости и динамизма, что несколько напоминает Глеба Чумалова, главного героя гладковского «Цемента». [8: C. 574].
На наш взгляд, подобное исследование само-по-себе демонстрирует желание втиснуть в готовые схемы (в данном случае «средневековую агиографию») историко-генетически несравнимые произведения, одновременно дискредитируя имена художников слова XX века, оказавших колоссальное влияние на литературный процесс в целом.
Не только соцреализм, как особое художественное явление XX века, но и отдельные литературные персонажи жестоко критикуются и высмеиваются сегодня зарубежными критиками. Если, по мнению К.Кларк, образы Павла Корчагина, Павла Власова и Глеба Чумалова (между которыми исследовательница не видит принципиальной разницы) придуманы воображением писателей, и созданы «по средневековым законам агиографии», то другой немецкий исследователь — Ханс Гюнтер, утверждает, что и образ человека труда — это не более, как дань советской пропаганде. При этом, исследователь оперирует понятиями «сталинизма» и «фашизма», хотя его работа заявлена, как филологическая, а не политологическая. Например, Х.Гюнтер пишет: «В соответствии с идеологией, на вершине стоит герой социалистического труда. Он связан с «прометеевской» традицией культурного героя… Нельзя не заметить пристрастие тоталитарных культур к мифу о Прометее. Если социалистический Прометей появляется в образе сверхчеловеческого героя труда, то национал-социалистический — в образе духовно-героического носителя факела «высшей арийской человечности» В обоих случаях герои окружены символикой железа и стали» [7: C. 746].
Если верить зарубежным русистам, то образ человека труда в русской литературе носит вымышленный, искусственно сконструированный характер, что обусловлено исключительно идеологическими мотивами, а отнюдь не материалом реальности.
В действительности, образ героя труда не возглавлял «вершину соцреалистического иконостаса», а представлял собой вполне закономерный литературный характер, апеллирующий к историческому материалу. В производственном романе, жанровой основой которого следует считать образ человека труда [4: C. 41] созданы десятки произведений, среди которых можно обнаружить целый ряд художественных работ, героев которых невозможно обозвать «вербальной иконой» хотя бы в силу противоречивости их образов. Так, например, в 90е годы XX века Леоновед из ИРЛИ РАН профессор Тамара Вахитова обнаружила в образе лидера строительства на реке Соть, Ивана Увадьева из производственного романа «Соть» Л.Леонова столько противоречий, и столько черт, характерных для «антигероя», что об «иконографическом» схематизме говорить стало бы смешно. [3: C. 110]. Неоднозначными являются литературные портреты и персонажей из других романов, продолжающих линию труда, это герои: А.Малышкина — «Люди из захолустья», И.Макарова — «Миша Курбатов», Д.Гранина — «Искатели», В.Дудинцева — «Не хлебом единым». Г.Николаевой — «Битва в пути», В.Липатова — «Сказание о директоре Прончатове», В.Кожевникова- «Знакомьтесь, Балуев», А.Бек — «Новое назначение». Образы героев этих произведений вызывали ожесточенные споры критиков даже в советское время.
Производственный роман хронологически выходит за рамки «эпохи тоталитаризма», охватив без малого шесть десятилетий, с 20-х по 80е годы XX века. Если первые произведения 20–30х связаны с «курсом на индустриализацию», и их героем чаще всего является металлург, строитель завода, конвейера, электростанции, то последние произведения в этом жанре повествуют об ученых-производственниках. Жанр производственного романа активно развивается в формате «художественно-образного эксперимента» до тех пор, пока у писателей есть мощная реалистичная фактура, а именно, социальные прототипы, способные преодолевать нечеловечески сложные, масштабные, драматичные обстоятельства — на основе этих прототипов и создаются колоритные литературные характеры.
О содержательной основе производственного романа, имеющей исторические корни не только в России, но и за рубежом, следует сказать отдельно. Заметим, что промышленная революция, вначале пришедшая в Европу, а уж затем, в Россию, стала исторической основой для индустриальной темы французского общественного деятеля Пьера Ампа. В публицистической книге «Больная промышленность» он пишет о том, что труд способен занимать в сознании человека столь же значимое место, как и этические ценности. «Два чувства упорно господствуют в истории труда во Франции: любовь к профессии и любовь к справедливости.... Что побуждает человека, который хорошо работает, хорошо выполнять свою работу? Это — профессиональный дух. Рабочие повторяют друг другу правила работы, передаваемые из рода в род. Всякая техническая работы покоится на чести, на профессиональной чести. В отношениях между профессиями проявляется дух корпоративности. Эта коллективная гордость, зачастую агрессивная, прочно держится в душе рабочего человека. Она происходит от гордости своим трудом» [1: C. 18].
Таким образом, мы видим, что инженер, писатель и политик Пьер Амп возводит рабочих в особую привилегированную «касту», на которой держится благополучие и процветание государства. [1].
Задумав масштабную серию произведений о «людях труда» под общим названием «Страда человеческая», Пьер Амп пишет несколько масштабных произведений, которые получат название «индустриальных романов», и фактически положат начало производственной теме в мировом масштабе. Это — индустриальные романы «Лен», «Рельсы», «Шампанское», «Шерсть», «Песнь Песней», повесть «Свежая рыба». Заметим, что во всех этих произведений Пьер Амп создает трагичность образа «человека труда», подчеркивая, что эту очень важную работу, обеспечивающую благосостояние государства, французская буржуазия ни во что не ставит, не желает видеть в трудовом человеке личность. В повести «Свежая рыба» мы видим, как всю производственную цепочку рыбной отрасли обесценивает каприз богатой дамы в ресторане. «Она оттолкнула тарелку с камбалой, которую только что поставил перед ней ее друг.… Фи! Она пахнет! Чем она пахнет, эта рыба? У меня делается от рыбы крапивная лихорадка!» [2: C.47].
Заметим, что и в отечественной дореволюционной прозе тема труда сопровождается трагизмом и тем мотивом несправедливости, который звучит во всех «индустриальных романах» Пьера Ампа. Социально-исторические корни темы труда продолжают в дореволюционной России традиции «натуральной школы». Образ человека труда, как «маленького человека» мы находим в очерках Гл.Успенского, Ин.Омулевского, Ф.Решетникова. [4: C.67]. Одновременно, русские мыслители, писатели — интеллигенты, задумывались над такой социальной мечтой, как переход труда из тяжелой обязанности в радостное и общественно полезное дело. (напр. Н.Чернышевский, «Что делать?») Заметим, что позиция русской интеллигенции созвучна и французской эссеистике Пьера Ампа, также рассуждавшего о том, что рабочие, это не «живые рабы», а мастера своего дела, у них есть, чему поучиться. «Звание рабочего должно стать в общественной иерархии выше звания рантье. Научимся создавать отвращение к господам без профессии, как бы они ни были богаты. Мы гордимся тем, что мы — народ-воин, мы богатая нация. Когда же мы сможем понять честь быть народом рабочим? Какая-то дама, войдя в пассажирский зал на маленькой станции, быстро оттуда вышла, пояснив, «там пахнет рабочими». Чтобы хорошо выполнять работы, человек должен находить в ней радость. Если бы каждый испытывал к труду такое же пренебрежение, как белоручки, если бы рабочие оставались бы за делом исключительно по принуждению, леность и гниение уничтожила бы народ». [1: C. 20].
Можно утверждать, что мотив справедливости в художественном образе трудового человека, приобретает глобальные, международные смыслы. Кроме того, на рубеже XIX — XX века тема труда начинает волновать и социальных психологов. Ключевой проблемой для наступающей эры индустриализации оказался психологический феномен обесценивания продуктов труда в глазах рабочего, занятого на конвейере. Немецкий социальный психолог и философ Эрик Фромм подчеркивал, что этот феномен «отчуждения человека от продукта деятельности» в индустриальном производстве намного сильнее, чем во времена ремесленничества, где человек создает продукт, согласно собственным целям. На производстве же человек создает некий «промежуточный» продукт, лишь ради денег на пропитание. [15: C 40] Психологическая проблема «отчуждения» человека от результатов работы на рутинном, конвейерном производстве казалась в дореволюционные годы не решаемой.
Производство как конвейер, превращает людей в шестеренки механизма. Рабочий отдает свою жизнь «железному монстру». Заметим, что образ завода как «железного монстра», мы находим в повести А.Куприна «Молох». «Огни коксовых печей тянулись длинными правильными рядами. Иногда один из них вдруг вспыхивал и разгорался, точно огромный красный глаз. Электрические огни примешивали к пурпурному свету раскаленного железа свой голубоватый мертвый блеск. Он зарева заводских огней лицо Боброва приняло в темноте зловещий медный оттенок. И голос его звучал пронзительно и злобно: «Вот он, — Молох, требующий теплой человеческой крови! Оно конечно, здесь, прогресс, машинный труд... Двадцать лет человеческой жизни в сутки!» [11:C 32]
Аналогичная картина бесправного и трагичного труда «живых шестеренок» промышленности показана в рассказе А.Чехова «Случай из практики». Справедливо это и в отношении «фабричных» очерков Гл.Успенского, Ф.Решетникова. В.Короленко, рассказов о рабочих А.Серафимовича. Художественный образ труда отличается также эмоциональной окраской бессмысленности, нелепости. Нагляден образ Нижегородской ярмарки из романа «Жизнь Клима Самгина» у Горького. «Черти неуклюжие! Придумали устроить выставку своих сокровищ на песке и болоте! С одной стороны — выставка, с другой — ярмарка, а середине — развеселое Кунаево-село¸ где из трех домов два набиты нищими и речными ворами, а один — публичными девками» [6: C.521].
Одновременно, заметим, что после Октябрьской революции 1917 года, провозгласившей национализацию промышленности, образ рабочего в художественной прозе кардинально меняется. Подчеркнем, что именно в советской России фабрики и заводы принадлежали государству, и потому производственный роман приобрел уникальную историческую основу, после Революции 1917 года аналогии с зарубежным «индустриальным романом» у отечественной темы труда заканчиваются. Изменилась форма труда: и производственные силы, и производственные отношения. Именно поэтому советский производственный роман, — беспрецедентное художественное явление, поскольку этот жанр опирается на исторически уникальный социальный типаж «человека труда» занятого на государственном предприятии, то есть, экономический класс, не существующий до Октябрьской революции 1917 года.
Политический лозунг «фабрики — рабочим» подразумевал, что «человек труда» теперь отдает свои силы не капиталисту, а стране, и работает «для будущих поколений». Подобная установка помогала решить проблему «несправедливости» и «бессмысленности» труда рабочего человека, о которой так много говорили на языке художественной прозы и русские дореволюционные писатели, и, в том числе, зарубежный писатель Пьер Амп.
Качественно принципиальное отличие советского производственного романа от предшествующей ему в России «прозы о труде» и зарубежных индустриальных романов — образ свободного труда. Трансформация психологии литературного героя, отражающего тему труда в литературе, — колоссальна. Сравним трагичные очерки об Уральских заводах Павла Бажова и его же воодушевляющие сказы-притчи о мастерах своего дела, напр. «Живинка в деле». Показательно сравнение трагичного стиля рассказов «Жители фабричного двора» Якова Ильина (1928) и его же оптимистичного романа «Большой конвейер», (1934) о заводе, выпускающем трактора. Если в рассказах «Жители фабричного двора» повествуется о жестокости, хитрости и беспринципности рабочих, в то в «Большом конвейере» мы видим людей исключительной морали, неспособных на подлость и обман друг друга. Советский производственный роман меняет психологическую установку «человек человеку волк» на альтруизм и установку «человек человеку друг».
Еще более показательно творчество Николая Ляшко, сравним его автобиографический роман «Сладкая каторга» (1935) о дореволюционной кондитерской фабрике, и его же повесть «Доменная печь» (1924), в которой мастер-доменщик Коротков ощущает себя свободным строителем нового мира. В этом произведении мы видим появление гордости рабочего за свой труд, за свою социальную миссию, и за восстановление исторической справедливости «Верите ли вы в свою работу? Домну, то есть можете с нашей помощью пустить или не можете?... А вы нас за вахлаков принимаете. Или, по-вашему, мы боролись для того, чтобы по-цыгански греться у мертвых заводов? Наша страна должна быть сильной, вооруженной…». [12: C. 202].
Заметим, что «Доменная печь» Н.Ляшко — исторически первое произведение о человеке труда, относящееся к нашему жанру. В решимости мастера-доменщика много общего с мышлением рабочего Глеба Чумалова из «Цемента» Гладкова, однако, с той значимой разницей, что эти произведения о восстановлении заводов силами рабочих, в одном случае создаются на инструментарии натуральной школы, а в другом случае — на инструментарии поэтики соцреализма. Однако, важно осознать, что в реальной жизни появляется тот самый социальный типаж, которому и суждено стать главным прототипом производственного романа.
Стахановское движение, о котором западные историки и филологи говорят с неизменной иронией, создало когорту реальных персон, не только в России, но и за рубежом. Роман Юрия Крымова «Танкер «Дербент» литературоведы обычно рассматривают как повествование, исторически связанное со «Стахановским движением». В самом деле, матросы танкера всерьез задумываются о пользе самоотдачи в работе: Вот как оценивает Стахановское движение персонаж романа — моряк Степан Котельников «Стахановцев не много у нас, но уже есть люди, овладевшие техникой. Если они сумеют организовать работу по-стахановски, в стране всего будет вдоволь и не надо будет считать крохи. Каждый стахановец производит продукта гораздо больше, чем может употребить для себя. Значит, другие рабочие, которые не перестроились еще, живут отчасти за счет стахановцев. А какой же честный рабочий позволит себе жить за счет другого рабочего? Вот и выходит, что все должны работать по-стахановски, по мере своих способностей, конечно». [10: C. 55].
Заметим, что героическое движение шахтера Алексея Стаханова нашло отражение в различных отраслях промышленности, не только Российской, но и стран Варшавского договора. В мемуарах выдающейся болгарской ткачихи и общественного деятеля Маруси Тодоровой — «многостаночницы», и ученицы Валентины Гагановой, изданные к 90летию ударницы из Варны, мы читаем: «Я счастлива тем, что жила в то время, когда наша страна была на подъеме и энтузиазме, это было время, основанное на великом созидании. Построили новую цветущую Болгарию». [14: C. 5]. Нужно ли говорить о том, что и советская Россия 20- 30х годов XX столетия, была временем великого энтузиазма и преобразований?
Национализация промышленного сектора экономики кардинально изменила характер труда, мироощущение рабочего, взаимодействие между людьми, и «труд» из категории «заработка» перешел в категорию «труда на благо общества будущего» и даже в категорию «личной самореализации», что прекрасно иллюстрирует литературный портрет плотника-гробовщика Ивана Журкина из романа А.Малышкина «Люди из захолустья» (1938). «Журкин ночевал на заводе, потому что предстоял решительный день — показ дружины... Ночные смены проходили на работу. Там и сям вырывались из темноты огненные ярусы лесов. Ночь гремела и сияла, как полдень. Захотел Журкин — и вот идет спать на завод, как к себе домой». [13: C. 271].
Заметим, что такие писатели, как А.Малышкин («Люди из захолустья»), И.Эренбург («День Второй») и В.Катаев («Время, вперед!») создавали свои производственные романы на материале одного и того же преобразовываемого руками строителей географического пространства, — речь идет о Магнитогорском металлургическом комбинате в районе уральского Златоуста. В журналистские командировки активно ездили и другие авторы, создающие производственные очерки, рассказы и повести, — М.Шагинян, В.Панова, А.Бек.
Стремясь к реалистичности сюжета, писатели глубоко погружались в фактуру реальности. Семь лет работает над «Битвой в пути» Г.Николаева, для написания своего детища, она буквально «живет на тракторном заводе». К.Паустовский, создавший производственную повесть о добыче глауберовой соли, Кара-бугаз», даже не поменял географическому месту в языковой реальности название, подчеркивая сюжетную документальность. Роман «Человек меняет кожу» написан Бруно Ясенским на материале реальной прокладки в Туркменистане водоканала. Героем производственного романа «Новое назначение» А.Бек делает реального человека, — министра тяжелой промышленности при Сталине, Ивана Тевосян. Из журналистской командировки привез сюжет романа «Не хлебом единым» В.Дудинцев.
Огромную роль для развития «темы труда» играл личный опыт авторов. Произведения, обладавшие автобиографической основой, достигли наивысших форм оригинальности и художественности для нашего жанра. Работал на судоверфи В.Кочетов («Журбины»), работал на железной дороге А.Сахнин («Машинисты»), плавал штурманом В.Конецкий («Мифы и рифы»), учился в аспирантуре Д.Гранин («Искатели»).
Ключевым мотивом, отличающим советский производственный роман (в его жанровом каноне), в отличие от тематически близких ему направлений о человеке труда, является образ «свободного труда». Герои канонического производственного романа 1920–30х годов ощущают себя полноправными владельцами заводов и фабрик.
В повести Н.Ляшко «Доменная печь», мастер-доменщик Коротков, вернувшийся с фронта, стремится общими коллективными усилиями восстановить завод. И находит поддержку среди металлургов, поскольку они себя чувствуют теперь полноправными хозяевами завода.
«Каждый день кто-нибудь приходил. Походит, поглядит издали, что мы делаем, и к нам: «Запиши и меня!» Недели в две наша бригада разрослась чуть не втрое. Подумали мы и разделились на две бригады. Для новой бригады выделили парочку надежных ребят и послали хозяйничать ее в прокатной. А к нам новые идут. Поработали мы еще с недельку, отрезали от себя новую бригаду — и шлем ее в сталелитейку. А когда работа разогрела всех, разделили мы бригады еще надвое, и стало у нас орудовать шесть бригад. Начали мы охорашивать инструментальную, механическую, столярно-модельную... Разговор о нашей работе полетел в села, в деревни, до городка добежал, — будто в колокол зазвонили: завод, мол, шевелиться начал. И поплелась к нам братва от земли, от коз, огородов и несчастной торговлишки. Верст за сорок приходили, слонялись по корпусам, слушали и стряхивали с себя одурь. [12: С.51].
Исследуя генезис нашего жанра, мы рассмотрели ряд рассказов и социальных очерков и рассказов Гл.Успенского, Ф.Решетниква, Ин.Омулевского, В.Гиляровского, В.Короленко, А.Серафимовича а также повесть «Молох» А.Куприна и рассказ «Случай из практики» А.Чехова, и отмечаем, что производственный роман не только не является «продолжателем» этих традиций, но, даже, напротив, выступает их оппонентом, предлагая оптимистичный образ «общества будущего». Герои производственного романа воспринимают работу не просто как заработок, дающий средства для пропитания, но и как самореализацию, призвание.
Мы увидим мотив — антитезу «рабский труд» и «свободный труд» у авторов советского периода. В производственном романе художественный образ труда следует рассматривать, прежде всего, как словосочетание «свободный труд». В этом — кардинальное отличие темы труда в производственном романе от образа труда XIXв («Железная дорога» Н.Некрасова), и образа «человека труда» существующего в «натуральной школе», а также в рассказах русских писателей рубежа XIX –XX вв. (Ф.Решетников, Гл.Успенский, Ин.Омулевский, А.Серафимович), а также в произведениях о дореволюционных фабриках и промышленном производстве (А.Куприн — повесть «Молох», А.Серафимович — рассказы о шахтерах. Лейтмотив «свободного труда» коррелирует с концептуальными и установками соцреализма, и проявляется не только в повестях и романах, но и в иных формах художественного слова. В поэме Евгения Евтушенко «Братская ГЭС», широко известной своим началом: «поэт в России больше, чем поэт», мы видим противопоставление труда рабов и труда советских рабочих в диалоге Египетской пирамиды и Братской ГЭС.
Можно обнаружить целую галерею персонажей, в образах которых писатели обобщали и типизировали реальные социальные характеры. Вот некоторые социальные типажи из произведений этапа формирования жанра: доменщик Коротков («Доменная печь» Н. Ляшко), судовой механик Саша Басов («Танкер “Дербент”» Ю. Крымова), предприниматель Сергей Потемкин, лидер стройки Иван Увадьев («Соть» Л. Леонова), плотник Иван Журкин («Люди из захолустья» А. Малышкина), рабочий Колька Ржанов (роман «День второй» И. Эренбурга). Несмотря на различие сфер деятельности, у всех персонажей — общая мировоззренческая установка: человек труда не мыслит себя вне профессии, именно профессиональное мастерство дает ему радость самореализации и наполняет жизнь глубоким смыслом.
Мы видим, что «человек труда» канонического производственного романа его самооценку и делало жизнь осмысленной. Художественная реализация мотива «справедливости» и повышение самоуважения «человека труда» были подмечены А. М. Горьким: «Мы живём в эпоху коренной ломки старого быта, в эпоху пробуждения в человеке его чувства собственного достоинства, в эпоху сознания им самого себя как силы, действительно изменяющей мир». [5: C. 56].
Образ «свободного труда» стал главной жанровой специфичной характеристикой советского производственного романа. Новый «человек труда» — постреволюционной советской эпохи, не мыслит себя вне профессии. Подобное мировосприятие возводит тему труда в инновационную стратегию литературного процесса XX века.
Литература:
- Амп Пьер. Больная промышленность. Пер с франц А.Альтовского/ Предисл. Б.Суварина, Государственное издательство, 1925 — Москва, — 341с.
- Амп, Пьер. Свежая рыба: / роман. Пер. с франц. В. Малахиевой-Мирович и Л. Гуревич. — [Москва]: Недра, 1925. — 48 с.
- Вахитова Т. М. Леонов и Платонов. «Соть» и «Котлован» // Вахитова Т. М. Художественная картина мира в прозе Леонида Леонова (структура, поэтика, эволюция); Российская акад. наук, Ин-т русской лит. (Пушкинский Дом). — СПб.: Наука, 2007 — СС. 109–122.
- Гаганова А. А. Производственный роман, кристаллизация жанра. Монография под ред. проф. Леонова Б. А., М, Литературный институт им М.Горького — Спутник+, 2015, — 244с.
- Горький А. М. Доклад на Первом всесоюзном съезде советских писателей 17 августа 1934 года / Впервые напечатано в газетах «Правда», 1934, номер 228 от 19 августа/ В изданиях: «Первый всесоюзный съезд советских писателей», Стенографический отчёт, М. «Советская литература», Гослитиздат, М.1934.
- Горький, Максим. Жизнь Клима Самгина. / Горький А. М. Собрание сочинений в 30т., Т.19, ИМЛИ РАН — Госиздат Худлит, М, 1952. — 547с.
- Гюнтер Ханс, «Архетипы советской литературы. Герой»/ В сборнике «Соцреалистический канон» (под ред. Х.Гюнтер) — СПб, «Академический проект», 2000г, — 1036 с.
- Кларк Катерина «Положительный герой как вербальная икона»./ В сборнике Соцреалистический канон, СПб, «Академический проект», -2000г, — 1036 с.
- Кривцун, Олег Александрович. «Эстетика: учебник для студентов вузов» / Олег Александрович Кривцун. — 2-е изд. — М.: Аспект Пресс, 2003. — 447 с.
- Крымов Юрий. Танкер «Дербент»: Повесть / Курск: изд. и тип. изд-ва «Курская правда», 1950. — 207 с
- Куприн А. И. Молох. В сб. Александр Куприн, Повести. М., Московский рабочий, 1973, — 424с.
- Ляшко Н. Доменная печь (Записки доменного мастера). В сб. Николай Ляшко, Избранное, М, Советский писатель, 1949–450с
- Малышкин Александр / Люди из захолустья: Роман / — Пермь: Кн. изд-во, 1982. — 280 с.
- Тодорова Маруся. Наше время. Болгария, Варна, «Колор Принт» -2016–240с
- Фромм Эрих, Революция надежды /. — СПб.: Ювента, 1999. — 243 с.
