Падеж является одной из наиболее изученных категорий современной лингвистики (история падежных концепций от античности до настоящего времени подробно изложена в работах [6], [16], [19]). История исследования данного вопроса настолько разнообразна, что представляется невозможным выделить в существующих падежных теориях единую точку зрения на природу и сущность падежных отношений. Таким образом, очевидно, что при исследовании и описании падежной системы любого языка ключевой является теоретическая установка, которой руководствуется лингвист. Так, в истории описания падежной системы западных и восточных диалектов хантыйского языка, наблюдаются определенные разночтения в количестве выделяемых падежей (от 3 до 28) и терминах их обозначения, что можно также объяснить отличиями в подходе к изучению данного вопроса.
В современном языкознании падеж трактуется как неисчисляемая категория. В связи с этим И. А. Мельчук пишет: «число 2 является теоретическим минимумом падежей в падежной системе; число 46 (табасаранский язык – Д. Мымрина) является известным нам эмпирическим максимумом (теоретического максимума для числа падежей в языке не существует)» [10, с. 334]. В описаниях русского языка количество выделяемых падежей различно: 6 (общепринятая точка зрения) [3, с. 329-330], 8 [14, с. 167-169], 10 [10, с. 334], 14 [5, с. 53] и т.д. Например, И. А. Мельчук в дополнение к 6 полным падежам (форму которых могут принимать все существительные): именительному, дательному, творительному, родительному, винительному, предложному также выделяет 4 частных падежа: партитив, (e.g. немного сахару), локатив (e.g. в лесу), вокатив (e.g. мам! Надь!) и аднумератив для 3-х существительных: (числительное + шага, ряда, часа) [10, с. 340]. Несмотря на разницу в количестве описываемых падежей русского языка в приведенных примерах, основанием для их выделения является единый формальный признак, т.е. во всех работах падеж определяется как форма имени, сообщающая о синтаксически зависимом характере существительного (ср. И. А. Мельчук определяет падеж как основную синтаксическую категорию, выражающую зависимую синтаксическую роль существительного [10, с. 324]). Разница в количестве выделяемых падежей в таком случае объясняется руководством отличной от других работ теоретической установкой: существование в языке разных форм существительных обусловливает необходимость выделения разных падежей. Как следствие, различный подход при исследовании материала приводит к отличным результатам (ср. выделение более десяти творительных падежей в работе А.А. Потебни [11] против одного творительного падежа (общепринятая точка зрения)). Кроме того, еще одной причиной, объясняющей некоторые несовпадения в количестве выделяемых падежей в работах разных авторов, является то, что падеж – многозначен (см. выше пример творительного падежа). Это означает, что количество выделяемых падежных форм и количество падежных граммем (единиц плана содержания) не совпадает. Количество падежных граммем всегда превышает количество выделяемых падежных форм, что в некоторых случаях также может повлиять на конечный результат при описании падежной системы языка, так как форма, выражающая несколько различных падежных значений, может трактоваться автором как несколько различных падежей.
В перечисленных примерах описания падежной системы русского языка лингвисты опираются на понимание падежа, характерное для традиционного подхода в исследовании данного вопроса. В рамках этого подхода при выделении падежа исследователь ориентируется на форму имени, иначе говоря, «определенные внешние различия, соответствующие смысловым (или синтаксическим) различиям…» [7, с. 355], которые выражаются морфологически (главным образом с помощью аффиксов или флексий) в пределах словоформы (маркировка элемента обозначенным способом связана с его ролью (синтаксической или семантической)). Следовательно, согласно данному подходу, при установлении падежа необходимо опираться на признаки морфологического выражения, т.к. только лишь при выделении особой формы изменения можно говорить о наличии конкретного падежа в языке.
Понимание падежа как флективной формы имени, характерное для традиционного подхода, как и сам термин падеж, восходит к работам периода античности [4, с. 174]. В дальнейшем, данный подход последовательно реализовывался в работах последующих эпох. В отечественном языкознании М.В. Ломоносов в работе «Российская грамматика» раскрывает сущность падежных отношений в русском языке, опираясь на принципы данного подхода [8, с. 31]. В лингвистике XX века, когда вопрос падежа и падежного значения становится одним из наиболее обсуждаемых, появляется ряд специальных исследований именно по данной проблеме (концепция Р.О. Якобсона, «синтаксическая» теория Е. Куриловича и другие работы, посвященные анализу падежных систем отдельных языков). Объединяющим моментом для этих, различных по своему характеру работ, является направленность исследования падежных отношений от плана выражения к плану содержания, т.е. от формы к значению, что характерно для традиционного подхода в понимании падежа.
Существует другой подход к исследованию падежных отношений, представленный в теориях, отрицающих необходимость работы с формой. Исследование падежной проблемы здесь основано на работе с граммемой - единицей плана содержания. Одной из первых работ, где построение падежной системы строится без участия формального показателя, является падежная концепция датского языковеда Луи Ельмслева. Выделяя падежи как единицы плана содержания, лингвист пытается построить теоретический максимум для числа падежей в языке. В результате Л. Ельмслев приходит к выводу, что наибольшее возможное количество падежей в языке насчитывает 216 [15].
Идея Л. Ельмслева получила развитие в работе «Дело о падеже» основателем «падежной грамматики» Ч. Филлмором. Этот подход в исследовании падежа, представленный также в работе У. Чейфа и последователей «падежной грамматики», получил название «семантического». Главной его отличительной чертой является описание падежа как внешней, «поверхностной» реализации семантико-синтаксических отношений, включающих имена существительные. Ч. Филлмор в работе «Дело о падеже» определяет падеж как некие смысловые отношения: «Понятие падежа включает набор универсальных, видимо врожденных, идей, идентифицирующих несколько типов суждений, которые люди способны сделать о происходящих вокруг явлениях; эти суждения такого рода: кто это сделал, с кем это случилось и что изменилось» [12, с. 23].
Для характеристики падежных отношений, существующих в глубинной структуре предложения (термин Ч. Филлмора) между глаголом и одним (или несколькими) именными оборотами, лингвист вводит понятие глубинного падежа. Падеж в рамках данной теории рассматривается безотносительно способа выражения. Развивая идею глубинных падежей, Ч. Филлмор отвлекается от всякой формы и предлагает набор падежных граммем, который представляет собой, по словам автора, открытый список. Функция глубинного падежа определяется семантикой слова, а его выражение на поверхностном уровне может быть различным: в отдельном случае его значение может выражать отдельный аффикс, служебные слова, порядок слов и т.д. Таким образом, определение падежа в «падежной грамматике» существенно отличается от традиционного взгляда на данную категорию.
Идея глубинных падежей Ч. Филлмора получила развитие в работах, посвященных описанию падежных систем различных языков, в том числе, хантыйского и его диалектов [9]. Исследуя содержательную сторону падежных отношений в хантыйском языке, и, описывая падеж через взаимосвязь семантического и синтаксического отношений компонентов предложения, Н.А. Лыскова выделяет в обско-угорских языках список из 28 семантических падежей, иными словами падежных граммем. Данный список включает: агентив, каузатив 1, элементив, экспериенсив, бенефициатив, дескриптив, комитатив, контрагентив, пациентив, объектив, перцептив, результатив, делибератив (источник), инструментатив, мобилитив, медиатив, локатив 1, темпоратив, мезуратив, каузатив 2, финатив, посессив, композитив, комплетив, ономасиатив, номинатив, транслатив, локатив 2[9]. Автор, таким образом, противопоставляет данный список из 28 форм 3-14 падежным формам, выделяемым в различных диалектах хантыйского языка в рамках традиционного подхода.
Однако, по нашему мнению, при определении количественного состава падежей того или иного языка (в том числе, хантыйского) необходимо исходить из традиционного понимания падежа как формы имени. Для этого также необходимо ответить на вопрос, каким образом можно организовать список выделенных форм в систему, имея в виду, что падеж многозначен, т.е. количество падежных форм и количество падежных граммем не совпадает.
Основой для построения подобной системы может служить теория, предложенная А.П. Володиным при описании ительменского языка [2]. В основе падежной теории А.П. Володина лежит подход, разработанный польским лингвистом Ежи Куриловичем в работах «Le problème du classement des cas» [17] и «Dérivation lexicale et dérivation syntaxique» [18] для описания падежей и падежных функций индоевропейских языков.
Согласно Е. Куриловичу, природа падежей определяется совокупностью синтаксических и семантических функций. В связи с этим каждый падеж имеет первичную и вторичную функции, что приводит к разделению всех падежей на две основные группы (концепция построена на примере индоевропейских языков, принадлежащих к языкам номинативного строя):
1) группу грамматических падежей, включающую номинатив, аккузатив и генитив;
2) группу конкретных падежей, включающую инструменталь, датив, аблатив, локатив [17].
Первичной функцией для грамматических падежей является синтаксическая функция, которая связана с выражением субъектно-объектных отношений, вторичной – семантическая или наречная.
В то же время первичной функцией конкретных падежей является наречная, связанная с выражением обстоятельственных отношений, вторичной – синтаксическая функция.
На основе разграничения грамматических и наречных функций падежей Е. Курилович выстраивает падежную систему, в которой верхний уровень занимают грамматические падежи (ядро падежной системы), а нижний – конкретные падежи, составляющие периферию падежной системы, и являющиеся падежами только потому, что они имеют вторичную грамматическую функцию (см. рис.1).
В данной схеме аккузатив как падеж полностью свободный от семантики (с точки зрения автора) стоит во главе системы, а стрелками обозначено направление от главного члена к зависимому члену.
Рисунок 1. 
Инструменталис Датив Аблатив Локатив
[17, с. 39].
Идея о необходимости разделения всех падежей на отдельные группы, в зависимости от их функциональной характеристики, была поддержана и развита (с внесением ряда существенных изменений) А. П. Володиным при описании падежной парадигмы чукотско-камчатских падежей [2]. Согласно А. П. Володину, падежные показатели в отдельно взятом языке в зависимости от выполняемой ими первичной функции могут образовывать трехуровневую падежную систему, где 1-ый уровень представлен падежами максимально свободными от семантики - синтаксическими падежами (грамматическими у Е. Куриловича). Данный уровень включает падежи подлежащего и прямого дополнения: номинатив и вокатив как падежи подлежащего, и аккузатив как падеж прямого дополнения (для языков номинативного строя), и абсолютив (падеж подлежащего при непереходном глаголе, а также падеж прямого дополнения) и эргатив (падеж подлежащего при переходном глаголе)) в языках эргативного строя.
2-ой уровень падежной системы с точки зрения А. П. Володина представлен семантическими падежами (названными по первичной функции) - падежами косвенного дополнения, также называемыми «периферийными» (термин Р. О. Якобсона) падежами: дативом, транслативом, инструменталисом. В рамках теории Е. Куриловича «периферийные» падежи совместно с местным падежом образуют группу конкретных падежей. У А. П. Володина основные изменения связаны с выделением в рамках данной группы отдельной группы локативных (адвербиальных) падежей– падежей обстоятельства, которые образуют 3-ий уровень падежной системы [1, с. 286-287].
Представляется, что построение подобной падежной системы, учитывающей особенности строя языка, где также выделяется особый уровень локативных падежей (что является особенно важным при рассмотрении падежных систем ряда языков с повышенным количеством пространственных падежей, например, хантыйского), позволяет составить полное представление о функционировании падежей, а также делает возможным использования данной теории при описании падежных систем большего количества языков, чем при использовании узконаправленных, ориентированных на индоевропейские языки теорий.
Литература:
1. Володин А. П. Падеж: форма и значение или значение и форма? // Склонение в палеоазиатских и самодийских языках. – Л.: Наука, 1974. - С. 261-291.
2. Володин А. П. Ительменский язык. – Л.:Наука, 1976. – 425 с.
3. Грамматика современного литературного языка. // Под. ред. Н. Ю. Швецовой. – М.: Наука, 1970. – 767 с.
4. История лингвистических учений: Древний мир. // Отв. ред. А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон. – Л.: Наука, 1980. – 258 с.
5. Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. – М.: Наука, 1967. – 307 с.
6. Лаврентьев А. М. Категория падежа и лингвистическая типология: на материале русского языка. – Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2001. – 216 с.
7. Лингвистический энциклопедический словарь./Под. ред. В. Н Ярцевой.- М.: Советская энциклопедия, 1990. – 685 с.
8. Ломоносов М. В. Российская грамматика / Михаила Ломоносова. – Leipzig: Zentral antiquariat der DDR, 1972. – 213 c.
9. Лыскова Н. А. Семантика падежа в обско-угорских языках. - СПб.: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 2003. - 247 с.
10. Мельчук И. А. Курс общей морфологии. - М.; Вена: Языки русской культуры, 1998. - Т. 2. Ч. 2. - 536 с.
11. Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. / Сост. В. Ю. Франчук. – М.: Просвещение, 1985. –Т. 19. –Вып. 1. –319 с.
12. Филлмор Ч. Дело о падеже. // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1981. – Вып. 10. – С. 369-495.
13. Чейф У. Л. Значение и структура языка. – М.: Прогресс, 1975. – 423 с.
14. Якобсон Р. О. К общему учению о падеже. // Избранные работы. – М.: Прогресс, 1985. – С. 133-175.
15. Hjelmslev L. La catégorie des cas. – Etude de grammaire générale. – Première partie. - Aarhus, 1935. – 184 с.
16. Janda L. A geography of case semantics: the Czech dative and the Russian instrumental. – B.: MdG, 1993.
17. Kurylowicz J. Le problème du classement des cas. – Biuletyn Polskiego towarzystwa jezykoznawcogo, Zesz 9, 1949. - C. 20-43.
18. Kurylowicz J. Dérivation lexicale et dérivation syntaxique. // Readings in linguistics, 2. – Chicago-London, 1966. – C.42-50.
19. Serbat G. Cas et fonctions. - P.: PUF, 1981.
