В статье делается акцент на развитии «второй волны» российского террористического революционизма. Рассматриваются особенности организации террористических организаций, кадрового пополнения, реакции российского общества начала ХХ века на выбранный революционными партиями способ достижения своих целей. Особенное внимание уделено феномену «азефовщины», как яркого проявления духовного кризиса надлома общественной жизни России.
Ключевые слова: террор, терроризм, антитеррор, Е. Азеф, Г. Гершуни, революционные партии, боевая организация
Терроризм являлся важным фактором российского политического процесса на рубеже XIX-XX веков. Террористическая деятельность достигла беспрецедентного накала, её влияние на политический процесс в последние десятилетия Российской империи было чрезвычайно высоким. Учитывая масштабность проблемы терроризма в современном мире, исторический опыт, как террористов, так и структур, противодействующих террору, представляется крайне необходимым и нуждается в осмыслении. Более того, как отмечает ряд современных исследователей проблемы терроризма, в данной теме по сей день отсутствуют четкие идеологические позиции, что не может не вызывать опасения в современном мире, когда террор стали называть «чумой ХХI века» [1].
К сожалению, природа русского терроризма начала ХХ века, долгие десятилетия либо не исследовалась вовсе, либо исследовалась, находясь под идеологическим прессингом Советского государства. Объективному исследованию терроризма препятствовало отнесение его советской идеологией к «интеллигентскому или «мелкобуржуазному» способу борьбы. Значение и роль в российском революционном процессе неонароднических и националистических партий принижалось. А так как именно они в большей мере терроризм пропагандировали и осуществляли, то это отразилось и на его изучении. Конечно, играло свою роль опасение, что исторические, научные исследования могут спровоцировать террористические тенденции в развитии Советской России. Да и разделительная линия между критикуемыми индивидуально-террористическими способами борьбы, которые применяли в большинстве неонароднические партии и партизанскими действиями или массовыми восстаниями, используемыми большевиками, была достаточно размыта. Именно поэтому в революционных событиях начала ХХ в. исследовались лишь крупные вооруженные выступления, в которых организационная роль и идейная поддержка именно социал-демократов была велика. [2]
Революционный терроризм — это сложный феномен, как элемент политического процесса, особых исторических условий развития, так и определённого общественного умонастроения российского общества на рубеже ХХ века. Вторая волна терроризма в России (1901–1911 гг.), помимо политических, имела и социально-экономические причины. Это обусловливало её специфику. Каковы были причины террора? Как были связаны между собой социально-политические конфликты? Как работали механизмы террористических организаций? Этот объект исследования нуждается в детальном анализе. Актуальность данных вопросов не уменьшается, а, напротив, нарастает.
Идеология революционного терроризма начала ХХ в. сформировалась благодаря критическому анализу результатов народнического террора, а также переосмыслению идейных основ народничества, анархизма и марксизма. Например, член «Южнорусской организации» (1885–1886) Л. Я. Штернберг, написавший программную брошюру «Политический террор в России», в которой он скептически оценил возможность массового движения в России и обосновал необходимость террористической тактики средствами систематических убийств царя и «главнейших явных врагов народа и интеллигенции» [3].
Изучение объективных условий российской реальности позволяет сделать убедительный вывод о том, что в основе взрыва российского революционного экстремизма имелись значимые социальные факторы, такие как, высокий уровень социальной напряженности, сложившийся характер государственного и революционного политического насилия, кризис традиционных механизмов социального мира. Данные причины, усугублялись экономическими, внешнеполитическими и этническими противоречиями, которые еще более обострялись под влиянием неспособности власти и правящей элиты слаженно реагировать на стремительные изменение реальности. Агрессия, порождаемая этими кризисами, под влиянием идейной и культурной оппозиции переродилась в различные формы политической борьбы. Российское самодержавие не обладало традициями ведения политической борьбы, не умело идти на политические компромиссы, поэтому государственным институтам власти не удалось сдержать разрушительную силу социально-политического взрыва.
Революционные радикальные течения предлагали свои идеологические обоснования террора, как метода ведения политической борьбы.
Во-первых, активно эксплуатировалось утверждение о возможности использования терактов для активизации массовой революционной борьбы. Доказательным аргументом такого суждения всегда считался теракт над В. К. Плеве, а в конце революции это проявилось в упованиях на необходимость «акта центрального значения» для активизации массового движения.
Во-вторых, если причинами первых акций индивидуального терроризма начала века акцентированно называлась личная ответственность жертв и мстительная мотивация по отношению к ним (Сипягин, Боголепов, Плеве и др.), то с ростом массового движения в 1905 г. акцент сменился должностной ответственностью объектов покушений.
В-третьих, успехи первых террористических актов, кризис власти, нарастание либеральных настроений и массовости движения породил уверенность в глобальных возможностях терроризма.
В-четвертых, вкупе с организационными усилиями партийных комитетов, обоснованные этими идеями и целями террористические акции, быстро переходили от индивидуальных форм к групповым. Это, в свою очередь, породило рост боевых дружин, а также рост диверсионных акций. Терроризм стал неотъемлемой частью массовой революционной деятельности.
Вслед за революционной риторикой и терактами, направленными против правящего режима, в условиях роста массового революционного движения возросло число актов традиционного «рутинного» (Дж. Скотт) крестьянского сопротивления, частью революционного лагеря (неонародники, анархисты) поощряемых. Это привело к резкому всплеску террористического насилия в Первую российскую революцию. М. Н. Покровский отмечал: «В 1910 г. в черноземной полосе − главном театре крестьянских волнений в 1905–1910 гг. и «землеустройства» при Столыпине − мы имеем 647 поджогов помещиков и 2993 поджога «отрубников» и «хуторян»». [4]
Помимо волны крестьянских выступлений, с 1906 г. новшеством в террористическом движении стали многочисленные покушения в учебных заведениях. В течение года были застрелены директор азовской гимназии И. Н. Стефановский (13.09.1906) и директор тульской гимназии Радецкий (12.05.1906), пулевое ранение получила «начальница» архангельской женской гимназии княжна З. А. Мышецкая, неудачное покушение пережил ректор Тамбовской семинарии архимандрит Феодор (Позднеевский) (02.05.1906). На 1907 год приходится пик нападений на служителей православной церкви и различные религиозные объекты. Всего за годы революции от терактов погибло более 50 священнослужителей. [5]
Российский революционный терроризм начала ХХ в. появляется в форме актов центрального террора, осуществленных Боевой Организацией партии социал-революционеров (БО ПСР). Совершенные до 1905 г. четыре центральные покушения (на министров внутренних дел Д. С. Сипягина и В. К. Плеве, губернаторов Н. М. Богдановича и И. М. Оболенского) имели грандиозный общественный и политический резонанс. 4 февраля 1905 г. в московском Кремле у Никольских ворот боевик БО ПСР Иван Каляев, брошенной бомбой, убивает вел. кн. Сергея Александровича. Гибель родного дяди, одного из лидеров консервативно-монархического лагеря потрясла императора и устои империи. Известный исследователь революционного терроризма О. В. Будницкий приводит достаточное количество свидетельств того, что именно эта смерть, заставила Николая II, увидевшего «приближение опасности для себя лично», повернуть правительственный курс и от репрессий перейти к уступкам и реформам. [6]
Со временем нарастает и количество террористических акций, направленных не только на важных государственных персон. Так, нападения на городовых и представителей органов правопорядка охватывают всю Москву. Джунковский В. Ф. в воспоминаниях отмечал: «Между тем случаи убийств одиночных солдат и городовых все увеличивались,... в разных частях города было убито до 20 городовых. …в одной Сретенской части было убито 17 городовых». [7] Несмотря на кажущуюся нелепость этих смертей, действенность такой тактики стала сказываться уже в конце 1905 г. Так, в мае 1906 г., отмечая террористическую агрессию против служащих правоохранительной системы, костромской губернатор констатировал факт почти повсеместного отказа от службы нижних чинов городских полицейских команд и уездной полицейской стражи. И если в 1904 г. в Костромской губернии оставили службу 14 городовых, то в 1905 − уже 31, а только за пять месяцев 1906 уже 26 человек. [8]
Террористические акции против представителей силовых структур заканчивались массовыми добровольными увольнениями полицейских «по болезни», снижением качества их работы, а подчас и саботированием ее. Таким образом, заметная тенденция проявилась в росте жертв рядового правоохранительного состава, как среди чинов сельской, городской и фабричной полиции. Именно этот слой представителей власти оказался в меньшей степени защищенным от террористических пуль и в большей степени препятствующим практической деятельности революционеров.
Размах террористической деятельности был необыкновенный. Только при Батумской лаборатории РСДРП в 1905 г. было собрано 1500 бомб, а в сентябре 1906 г. в отчете батумской Боевой организации РСДРП значилось: «бомбы маленькие − 461, бомбы большие − 12 штук, динамита − 3 пуда, капсюлей − 400, фитиля − 10 аршин, ружей − 21, револьверов − 24, бебут − 1, патронов − 7784» [9].
Важнейшим моментом в рассмотрении политического терроризма начала ХХ века является изучение мотивов революционеров. Неконструктивны нередкие попытки отнести террористов всех разновидностей, в том числе и революционных, к психически больным людям. Террористическая деятельность рациональна и рассудочна. Одним из наиболее важных основополагающих постулатов революционной субкультуры была непримиримая враждебность и бескомпромиссность по отношению к самодержавию. Другой не менее культивируемой ценностью было самопожертвование. Индивидуальное самопожертвование террориста гармонично вошло в общий комплекс революционной этики, значительно усиливая его общественную привлекательность. Известный журналист «Нового времени» М. О. Меньшиков отмечал: «Заметьте, в террор идут юноши, почти мальчики, и девушки. Редко фанатиками убийства становятся зрелые люди... Но именно молодежь, по неуравновешенности своей, по незаконченности развития, всего легче поддается неодолимым внушениям» [10]. Поэтому руководители боевых подразделений старались тщательно подбирать боевиков. Организатор БО ПСР Г. Гершуни целенаправленно искал для покушения боевика именно из рабочих, который должен был показать и стать символом пробуждающейся политической воли пролетариата. Однако, значительная часть революционеров, как минимум, осторожно относилась к такому способу ведения революционной борьбы, как террор. Например, эсеровский боевик, один из лидеров партии В. М. Зензинов, высказывал точку зрения, которой придерживались очень многие террористы: «Убийство при всех условиях остается убийством. Мы идем на него, потому что правительство не дает нам никакой возможности проводить мирно нашу политическую программу…" [11]
Тем не менее, несмотря на идейные разногласия, антиправительственные организации использовали террористические акции исключительно активно. Причина связана со стремлением при минимуме затраченных ресурсов получить максимум политического влияния и общественного внимания. Однако повторить успех вышеупомянутых резонансных терактов в дальнейшем боевики не смогли. В течение 1907–1908 гг. будут готовиться несколько десятков покушений на высших лиц государства. Причин, которые помешали революционным террористам провести планируемые теракты, несколько.
Во-первых, это действия царской администрации. Некоторая растерянность первого времени довольно быстро сменяется введением военно-полевой юстиции и объявлением практически всех территорий империи на военном и чрезвычайном положении (из 87 губерний 82 находились на исключительном положении) [12]. Это наглядно показывает решимость власти бороться с революцией. А во-вторых, развязывает руки местной администрации для принятия чрезвычайных мер подавления.
Кроме того, революционные партии взяли курс на переориентацию боевых дружин на партизанскую тактику. Немалую роль сыграли и значительные потери среди боевиков в первую русскую революцию. После подавления восстаний революционные партии принимают решение о роспуске прежних дружин и формировании новых подразделений. Обилие полицейских агентов среди революционеров факт достаточно известный. Выявление предателей в революционном движении первоначально носило преимущественно случайный, стихийный характер. Однако совершенно катастрофическое последствие на организацию террористической деятельности всех революционных организаций оказало разоблачение двойной роли Е. Азефа.
Личность Азефа крайне интересна. Вся его судьба соткана из противоречий. Отнюдь не храбрец, Азеф оказался причастен к политическому терроризму и годами ходил буквально по лезвию бритв. Прагматик и эпикуреец по натуре, он стал членом ЦК ультрарадикальной партии социалистов-революционеров и, более того, возглавил её «Священную дружину» — Боевую организацию. А ведь туда шли, как правило, самые мужественные, аскетически бескорыстные люди, фанатично верившие в идею социализма и готовые пожертвовать ради неё своей жизнью. Флегматичный и далёкий от революционной романтики Азеф внушал доверие таким разным, но по-своему выдающимся эсеровским руководителям, как Гершуни и Натансон, Савинков и Чернов, Брешко-Брешковская и Гоц.
О его истинной роли не подозревали ни жена, которая тоже была членом партии эсеров, ни брат, занимавшийся изготовлением динамита для террористических актов. Ещё в начале 1930 годов вышла в свет в берлинском эмигрантском издательстве «Петрополис» книга Бориса Ивановича Николаевского об известном провокаторе Азефе. «История одного предателя», в которой буквально по крупицам был собран огромный фактический материал об Азефе и азефовщине. Его труд вышел в одно и тоже время с воспоминаниями Бориса Савинкова, книгой Вл. Бурцева «В погоне за провокаторами» и мемуарами начальника Петербургского охранного отделения в 190–1909 гг. Александра Герасимова [13]. Есть в современной исторической науке и другое мнение об Азефе, как «честном полицейском агенте». Это точка зрения нашла отражение в статье профессора Бостонского университета Анны Гейфман «Три легенды вокруг «дела Азефа» [14].
Затрудняли и затрудняют объективную оценку дела Азефа документы эсеровской партии, которые, естественно, предпринимали попытки спасти лицо партии (разоблачение Азефа вызвало шок в эсеровских рядах). Осуждение Азефа основывалось на идейных революционных позициях, а не на позиции сторонних наблюдателей. Однако, суть «дела Азефа» проста — начав в 1892 году свою полицейскую карьеру мелким осведомителем, Азеф превратился в 1903–1908 годам в крупного политического игрока. Игрока, с одной стороны выдававшего полиции эсеровских боевиков в их планы, а, с другой — помогал революционерам, вольно или невольно, наносить ощутимые удары царскому правительству. При этом он получал щедрое вознаграждение (до тысячи рублей в месяц) от полицейского ведомства и в то же время бесконтрольно запускал руку в партийную кассу Боевой организации эсеров. Именно это позволило ему после скандала с разоблачением жить на широкую ногу и играть на бирже.
Совершенно очевидно, что безраздельно служить правительству в этой ситуации Азеф просто не мог, так как его авторитет в революционной среде напрямую зависел от эффективности деятельности Боевой организации. Не стоит сбрасывать со счетов громкие дела, организованные Боевой организацией эсеров, ведь за период 1901–1911 гг. насчитывается 11 осуществленных террористических актов, разного уровня и общественного резонанса. Среди них, акты центрального значения: убийства вел. кн. Сергея Александровича (04.02.1905), министров внутренних дел Д. С. Сипягина (02.04.1902) и В. К. Плеве (15.07.1904), губернатора Н. М. Богдановича (06.05.1903), покушения на губернаторов И. М. Оболенского (29.07.1902) и Ф. В. Дубасова (23.04.1906). Кроме того, на счету БО ПСР убийства провокаторов Н. Татарова (04.04.1906) и Г. Гапона (28.03.1906).
Версии о том, то Азеф являлся верным агентом правительства можно допустить, признав невероятное — Департамент полиции был готов идти на любые издержки, включая убийство великого князя Сергея Александровича, дабы сохранить своего агента в революционном штабе. К тому же, в 1908 году Азеф попытался организовать покушение на Николая Второго, сорвавшееся по независящим от него обстоятельствам [15].
Конечно, отождествлять эсеровский террор с БО ПСР, а последнюю с Азефом не вполне справедливо. Ведь в ней работали и Егор Сазонов, и Иван Каляев, и Борис Савинков и другие. Бесспорно, что Азеф сводил к минимум тот риск, которому подвергался лично. Однако, его руководящая роль в планировании, в материальном и кадровом обеспечении крупнейших терактов была исключительно велика. И авторитет Азефа не мог вырасти на пустом месте. Вот поэтому рассматривать деятельность Азефа, как симуляцию просто невозможно. Вопрос о том, каким структурам «азефовщина» принесла более пользы — государственным или революционным остаётся открытым. При этом, нельзя обойти вниманием то, что «азефовщина» суть глубокого кризиса в общественных настроениях, как в среде революционной, так и в среде преданных монархическому режиму лиц. В одном случае, она сигнализирует о бессилии в борьбе с революционными террористами, в другом — разоблачает «чистый и неподкупный» образ идейного революционера [16]. Неслучайно, когда 19 декабря 1909 г. агент петербургской охранки, эсер А. А. Петров на конспиративной квартире убивает начальника ОО подполковника С. Г. Карпова, всем участникам этого дела пришлось объясняться, чтобы реабилитироваться в общественных и партийных глазах [17]. Особенный интерес представляет тот факт, что искавший провокаторов и сотрудников охранки в рядах ПСР Бурцев получает информацию об Азефе от отставного директора Департамента полиции Лопухина [18].
При этом, разумеется, необходимо учитывать, что царское полицейское ведомство было далеко не идеальным отлаженным механизмом, был в его деятельности и технический брак, и внутренние распри между руководителями, имевшими разный уровень способностей и опыта. Как отмечал жандармский генерал П. П. Заварзин: «В то время политический розыск в империи был поставлен настолько слабо, что многие чины его не были знакомы с самыми элементарными приемами той работы, которую они вели, не говоря уже об отсутствии умения разбираться в программах партий и политических доктрин» [19].
На распространение провокации повлияло предельно шаткое и неустойчивое равновесие сил в политическом противостоянии. Провокатор, вбрасывая определенную информацию или совершая действие, задавал ожидаемой реакции общества и органов власти нужное направление. Примеров разнообразного использования провокаций в ходе революции множество. Это выстрелы «неопределенных лиц», как в революционные, так и в патриотические манифестации, после которых начинались погромы; провокационные агрессивные слухи, которые создавали и распускали обе противоборствующие стороны, и которые предваряли массовые насилия и грабежи и многое др.
Несколько удивляет среднестатистического современного обывателя сочувственное отношение к террористам со стороны русской интеллигенции. Неоднократно отмечаемое современниками событий массовое критическое отношение российского общества к государственной власти и самому императору, отразилось и на рекрутировании личного состава революционных организаций. Большая часть интеллигенции склонялась к пассивной поддержке революционной оппозиции, однако, именно из ее среды выйдут теоретики и вдохновители движения. Число всех участников, включая организационные и разнообразные обслуживающие структуры, второй террористической кампании приблизительно можно оценить в количестве 20 тыс. человек [20].
Ряд смелых суждений сделал в своем критическом очерке, посвященном революционному террору и охранке один из кадетских лидеров, бывший товарищ председателя первой Государственной думы Н. А. Гредескул. Он также отметил широкую социальную поддержку террористов: «…выдвинутый… русской интеллигенцией на арену борьбы с абсолютизмом политический террор пользовался, если не активным, то пассивным сочувствием значительно более широких слоев русского общества, чем те, какие принимали в нем непосредственное участие» [21].
Несмотря на значительные трудности террористическая деятельность затихла лишь на время. Революционеры, как показал опыт революций 1917 года, смогли извлечь уроки из первой русской революции. Произошли организационные изменения в боевых дружинах. Структура первоначальных групп меняется. Это была организация по известному количественному принципу − «десятки», «сотни», «тысячи». При этом названия подразделений не обязательно соответствовали их количественному составу. Позже террористическая специфика сократила состав боевой единицы до пяти человек. Руководитель «пятка» знал и контактировал с начальником десятка, тот, в свою очередь, с сотским, этот − с тысяцким. Рядовые боевики знали только состав своей пятерки. При необходимости в зависимости от задач «пятки», десятки, сотни могли объединяться и действовать сообща. Тот же Г. Нестроев, характеризуя такого типа группы 1905 г., говорит прямо: «Исполнителей было много. Организаторов совсем не было. Был лишь коллектив». Такая организационная структура получила название «паучьей сети», а боевые действия представляли собой регулируемой интенсивности атаку «пчелиного роя». Таковые структуры имеют современные организации «Хезболлы», «Аль-Каиды», «Талибана» и др [22].
Однако, кадровый вопрос, многочисленные потери боевиков, а также беспрецедентные грабительские операции (так называемый «эксизм») сильно подточили революционные террористические организации. В общественном представлении грань между уголовными и политическими грабежами стерлась с конца 1906 г. Криминализацию боевиков ускоряли организационный кризис боевой деятельности, призрачность революционной победы и экстремальные условия жизни. Меркантильные интересы боевиков брали верх над партийно-идеологическими иллюзиями и всё более открыто проявляли себя. Боевики начинали присваивать награбленные суммы, мелкие экспроприации утаивать и все больше демонстрировать самодеятельность, не подчиняясь партийным комитетам.
Подводя итоги, следует заметить, что Российская империя на рубеже веков представляла собой организм, находящийся в глубоком социальном кризисе. Стирались этнические и сословные границы, ускоренная модернизация размывала традиционное общества. Исторический опыт автократического государства, наличие противоположных общественных интересов и отсутствие механизмов парламентского примирения подтолкнули социальные проблемы в агрессию и насилие. Партийные идеологии и программы, стратегией и тактикой преобразовательной деятельности выбравшие экстремизм и радикализм, предопределили резкий всплеск политического терроризма.
Агрессия стала социальной реакцией на маргинальное состояние и люмпенизированный образ жизни тех социальных слоёв населения, которые в наибольшей степени претерпели модернизационные издержки − пролетариат, работники интеллектуального труда, нижние слои бюрократии. Изначальной средой, породившей политический экстремизм в России, стала разночинная интеллигенция
Неслучайно, С. Хантингтон, заметил «в восточных революциях...террор используется на первом этапе революционной борьбы. К нему прибегают революционеры, когда они слабы и далеки от власти, не могут обеспечить поддержку со стороны крестьян и запугать низшие эшелоны государственного порядка» [23].
Терроризм, являясь глобальной проблемой современности, имеет глубокие исторические корни. Уже давно стало известно, что магия интриги, порока и преступления — это поистине страшный соблазн, устоять перед которым под силу немногим. Представления о революции, как о сложном, многоплановом явлении, в котором достаточно причудливо переплетались и высокие, порой утопические идеалы, и бессмысленное, злобное разрушительство, справедливая борьба за интересы народа и сугубо эгоистические личные амбиции революционных вождей, благородные примеры братства и черное предательство. Поэтому интеллектуальное и гуманитарное противостояние терроризму тесно взаимосвязано с переосмыслением истории, прорабатыванию твёрдых идеологических установок [24]. Опыт социально-политического развития российского государства и общества способен подсказать оптимальные пути развития и способы решения проблемы терроризма.
Литература:
- И. Ю. Лапина, С. Ю. Каргапольцев. Терминологическая интерпретация терроризма в прошлом и настоящем (постановка проблемы) // Казанский педагогический журнал. -2015. -№ 6–3(113). -С. 175–179.
- Носков М. А. Российский терроризм начала ХХ века в восприятии властей и оппозиции // Вестник МГУ. Серия 8: История. -2011. -№ 1. — С.90–97.
- Учебно-методический комплекс «Современный терроризм: сущность, причины, модели и механизмы противодействия». Ч. I. Москва.: Импульс, 2008 г. -252с.
- Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. Ч. III: Двадцатый век. Глава X. Столыпинщина. Вып. 1: 1896–1908 гг. -М., 1931. -С. 328–355
- Емелях Л. И. Крестьяне и церковь накануне Октября. Л.: Наука, 1976. -С.42
- Индивидуальный политический террор в России XIX — начало XX в. /Материалы конференции / Составитель К. Н. Морозов; под редакцией Б. Ю. Иванова и А. Б. Рогинского.-М.: Мемориал, 1996.-432 с.
- Джунковский В. Ф. Воспоминания. Т. 1. М. Издательство имени Сабашниковых:, 1997. Т.1.– 736 с.
- Чудакова М. С. Противостояние: политический сыск дореволюционной России: 1880–1917. Ярославль: Изд-во ЯГПУ им. К. Д. Ушинского, 2003. -С.258.
- Чулок И. С. Военно-боевая деятельность большевиков в Батуми в годы первой русской революции. Батуми, 1960. -С.33,78.
- Меньшиков М. О. Письма к ближним. Мученики воображения // Новое время. 12 августа 1906 г.
- Зензинов В. М. Пережитое. -Н.-Й., 1953.- С.239.
- Право. Хроника. 1906. № 32.-СПб. -С.259.
- Тютюкин С. В. Вокруг современных дискуссий об Азефе//Отечественная история, 1992. -№ 5. -С.180
- Geifman A. Thou shault kill: Revolutionaru tettorism in Russia. 1894–1917. Princeton, 1993. В русском переводе: Гейфман А. Революционный террор в России. 1894–1917 / Пер. с англ. -М.: Крон- Пресс, 1997. -448с.
- Николаевский Б. И. История одного предателя. -М.: Политиздат, 1991. -63 с.
- Левандовский А. Бомбисты // Родина. 1996. № 4. -С. 56.
- Спиридович А. И. Записки жандарма. Харьков, Издательство «Пролетарий», 1928. -С.465–466.
- Сухова О. А. Революционный терроризм в России конца XIX − начала ХХ вв.: историография, методология, факты // Исторический вестник, 2012.- № 2. -С.136–173.
- Заварзин П. П. Работа тайной полиции // «Охранка». Т. 1. -М., 2004. -С.443
- Леонов М. И. Террор и смута в Российской империи начала ХХ в. // Вестник Самарского гос. ун-та. -2007. -№ 5/3 (55).- С.176–186.
- Гредескул Н. А. Террор и охранка. СПб., 1912. -С.11,31.
- Алексеенкова Е. С. Становление и эволюция иерархизированных террористических сетей: на примере итальянских «Красных бригад» // Полис. 2005. -№ 6.- С.53–65.
- Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. -М.: Прогресс, 2004.- С.279.
- Квасов О. Н. Дискурсивные практики революционного терроризма начала ХХ в. // Панорама. − Научный журнал. − 2014. − № 1–3 (8–10). − С. 51–58.
