Деятельностный подход к языку не есть его прагматика, т. к. деятельность суть специфическое для человека целостное отношение к миру, не сводимое ни к совокупности внешне наблюдаемых действий, ни к своему праксеологическому аспекту [1]. Однако в теории деятельности ещё не все ясно. Поэтому мы пытаемся лишь представить свою концепцию возможностей деятельностного подхода к указанной проблеме. К числу таких моментов, имеющих значение для обсуждаемого вопроса, относятся следующие. Во-первых, становление человеческой деятельности предполагает социокультурное преобразование не только отношения людей к природе, но и отношения людей друг к другу. Во-вторых, общение имеет тенденцию перехода от своей субъектно-объектной формы, когда люди могут относиться друг к другу как к средствам для достижения своих целей, как к объектам, которыми можно манипулировать, к субъектно-субъектной формы, когда они относятся друг к другу как к цельным субъектам [2]. Во всех этих случаях язык выполняет неодинаковые функции и по-разному связан с отражением. В отношении генетической связи языка с орудийной деятельностью, с одной стороны, и с общением — с другой, в нашей литературе имеют место две крайности: или признание непосредственной прямолинейной связи между становлением орудийной деятельности и общения с подчеркиванием ведущий роли первой, или, наоборот, фактический отрыв друг от друга этих основных направлений социогенеза. Согласно гипотезе В. И. Плотникова неустойчивые стада гоминид занимались подработкой орудий. Некоторые из них издавали специфические звуки («ухали»), которые помогали им сохранить сосредоточенность во время орудийной деятельности. «Эти звуки отличались от обычных, которыми и сейчас антропоиды выражают эмоциональные состояния (страх, тревогу, угрозу, удовольствие и т. п.), тем, что они сопровождали только орудийную деятельность ˂…˃. При этом ˂…˃ подкрепляющие звуки создавали возможность постоянства в сопровождении орудийных действий. Лишь благодаря эффекту группы эта возможность могла превратиться в действительность, а звуки-подкрепители смогли приобрести знаковую функцию» [3, с. 133]. Автор этой гипотезы видит её основное преимущество в том, что она позволяет объяснить становление элементарной социальной связи, в которой труд и язык оказываются неразрывными. В. И. Плотников показывает, что по поводу отношений, связанных с преобразованием объектов природы, биологическое доминирование заменяется социальным лидированием: «лидирующую роль приобретали в стаде те индивиды, которые лучше и быстрее других могли использовать каменную гальку в разнообразных целях» [3, с. 150]. Но такое лидирование еще не требовало языковых средств: требование «делай как я» в трудовых ситуациях было очевидным.
Однако биологические способы доминирования не могли быть сразу же преобразованы во всех отношениях между палеоантропами. Преимущества орудийной деятельности не порождали автоматически доминирование в отношениях потребления, распределения, по поводу связей между полами. «Все другие формы жизнедеятельности оставались еще животными, биологическими, правда, вынужденными подстраиваться к той деятельности, от которой зависело все остальное»[3, c. 150]. Думается, что это «вынужденное подстраивание» было очень длительным процессом. Отношения наших далеких предков, не связанные непосредственно с орудийной деятельностью, видимо, сразу же отстали от технологически организованных отношений. Определенный свет на этот процесс проливает концепция Я. Я. Рогинского о двух скачках в становлении человека [4, с. 171–174]. Первый скачок — это переход от предшественников гоминид к древнейшим людям, второй — от палеоантропов к людям современного вида. Первый скачок преобразовал прежде всего отношение людей к природе, в результате его между людьми и природой были помещены искусственные посредники — орудия труда. Но «при переходе от палеоантропа к неоантропу «вооруженность» гоминид свойствами, которые им были полезны в первобытном стаде, оказалось, с одной стороны, недостаточной, а с другой стороны опасной — нередко опасной и разрушительной по своей направленности в готовом обществе. Разрешение этого противоречия привело к появлению человека, наделенного почти необъятной мощью, как высокосоциального существа» [4, c. 199]. Сущность второго скачка заключалась в искусственном опосредовании отношений людей друг к другу. «В период «второго поворота», по-видимому, осуществилось завершение процесса формирования членораздельной речи всех биологических свойств человека, которые необходимы для него как социального существа» [4, c. 202]. Роль таких искусственных посредников, позволивших сконструировать социокультурные формы поведения людей, выполнили знаки второй сигнальной системы — языка. Именно из них складываются социокультурные «орудия» общения (по аналогии с орудиями производства, помещаемыми между человеком и природой). Как пишет Л. С. Выготский, в психической деятельности человеком «фокусом его процесса является знак и способ его употребления. Подобно тому как применение того или иного орудия диктует весь строй трудовой операции, подобно этому характер употребляемого знака является тем основным моментом, в зависимости от которого конструируется весь остальной процесс» [5, c. 160]. Второй скачок знаменовал собой окончательное закрепление за знаками языка функции регулирования общения, именно эта функция явилась основной для второй сигнальной системы.
Конечно, в человеческой деятельности все обстоит гораздо сложнее. Язык служит не только познавательному аспекту деятельности, но и другим ее аспектам: преобразовательному, нравственному, эстетическому и т. д., каждый из которых ориентирован на достижение соответствующих ценностей — пользы, добра, красоты и т. д. С позиции теории деятельности, следовательно, необходимо проанализировать не только роль языка в познании, но также и в преобразовании действительности. Важно показать также место различных функций языка, обслуживающих разные аспекты деятельности [6]. В гносеологическом аспекте деятельности, ориентированном на постижение истины, язык служит целям эвристики и доказательства. В первом случае центральной проблемой является роль языка в процессе ориентирования «смутными идеями» (термин Н. Вигнера), соотношение языкового мышления и интуиции, во втором — отчетливость (в декартовском смысле этого слова) мышления, достигаемая с помощью языка [7]. В праксеологическом аспекте язык — одно из средств достижения определенных целей. Здесь возможны различные ситуации. Например, в отношениях между людьми, описываемых в терминах «рефлексивные игр», когда участники стремятся «переиграть» друг друга, превратить партнера в объект и средство достижения собственных целей, язык, как и на ранних ступенях развития, служит интердикции, суггестии, искажению действительного положения вещей. Это имеет место и не только в «аморальных» случаях. Врач, скрывающий правду от тяжелобольного, педагог, стремящийся достигнуть определённого поведения воспитуемого и не имеющий возможности рассчитывать на понимание своих целей, тоже используют язык отнюдь не в функции познания действительности [8]. В эстетическом аспекте язык выступает как одно из средств выражения и создания прекрасного [9]. Между тем и до сих пор приходится встречаться с проявлениями вульгарного рационализма, когда, например, к значениям слов, употребляемым ученым для описания и объяснения явлений природы и поэтому для выражения эстетической значимости природы, прилагают одинаковые критерии. Язык в научной аналогии или поэтической метафоре выполняет различные функции [10].
Особенно значима роль языка в нравственном аспекте деятельности. Чтобы относиться друг к другу как к самоцельным субъектам, люди должны отразить в объективных значениях субъективные, личностные смыслы своего поведения. Язык здесь как бы синтезирует функции отражения субъекта и выражения субъекта [11].
В обществе, устранившем антагонизм и отчуждение между людьми, функция выражения в языке целей и интересов субъекта все более сближается с функцией отражения объективной действительности, поскольку идеологическая направленность и научная объективность здесь уже не исключают, но предполагают другу друга. Но функциональное многообразие языка тем самым, конечно, не устраняется. Язык продолжает и здесь оставаться наиболее универсальным средством общения, обслуживающим многообразные формы человеческой деятельности. Это касается и религиозного познания [12; 13].
Литература:
- Сагатовский В. Н. Деятельность как философская категория // Философские науки. 1978. № 2. С.47–54.
- Каган М. С. Человеческая деятельность. М.: Политиздат, 1974. 328 с.
- Плотников В. И. Социально-биологическая проблема. Свердловск, 1975. 191 с.
- Рогинский Я. Я. Проблемы антропогенеза. М.: Изд-во «Высшая школа», 1969. 264 с.
- Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М.: Изд-во Академии пед. наук, 1960. 497 с.
- Рахматуллин Р. Ю. Деятельностная парадигма в философии // Актуальные вопросы в научной работе и образовательной деятельности. Сборник научных трудов по материалам Международной научно-практической конференции: в 10 томах. 2015. С. 118–119.
- Рахматуллин Р. Ю. Об онтологических основаниях логического мышления // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2014. № 9–2 (47). С. 148–150.
- Рахматуллин Р. Ю. Онтология права в призме деятельностного подхода // Вестник Уфимского юридического института МВД России. 2000. № 2. С. 40–42.
- Столетов А. И. К построению философской концепции креативности // Социально-гуманитарные знания. 2007. № 12. С. 462–472.
- Рахматуллин Р. Ю. Онтологизация как компонент научного познания // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2014. № 12–1 (50). С. 160–162.
- Садиров В. Ф., Рахматуллин Р. Ю. Субъект и объект познания // Вестник научных конференций. 2016. № 1–5 (5). С. 171–173.
- Rakhmatullin R., Semenova E. Thomism of the unity of the religious and scientific knowledge // Nauka i studia. 2015. Т. 10. С. 288–291.
- Рахматуллин Р. Ю. Суфийская антропология // Исламоведение. 2013. № 1. С. 64–74.
