Структурно-семантические особенности свободных и паремичных сочетаний с пространственной характеристикой дальности в русском и испанском языках

Темой нашего исследования является рассмотрение семантической структуры паремичных единиц, описывающих позицию объекта в пространстве на материале двух неблизкородственных языков — испанского и русского, через призму национальных языковых картин мира данных этнических общностей. Исходным моментом при выборе соответствующего направления послужило обращение к статье М. В. Денисенко «Семантическая структура свободных и паремичных сочетаний, выражающих позицию объекта в пространстве относительно параметра далеко». Как показывает анализ переводческой практики, лексические репрезентанты пространственной субкатегории дальность, обладающие комплементарным набором экспрессивно-оценочных коннотаций, создают дополнительные трудности при отборе соответствующих им эквивалентов в языке, принадлежащем к другой языковой группе.

В последнее время в науке о языке происходит переориентация лингвистических принципов исследования языковой системы в сторону антропоцентрической парадигмы. Разработка новых стратегий для овладения концептуальной стороной языка тесно связана с выделением понятия «языковой картины мира» как системы взглядов и представлений индивидуумов, обусловленных национально-культурными особенностями освоения реалий окружающей действительности. Установление наличия непосредственных связей между языком и механизмами интерпретации тех или иных жизненных явлений предоставляет нам возможность рассматривать паремичные единицы языка с позиции содержательного и лингвокульторологического аспекта.

Многие лингвисты, в частности, Владимир Григорьевич Гак, отмечают, что пространство является основополагающей формой бытия, гносеологической категорией, которая находит отражение во всех национальных языках и одной из первых осмысляется и дифференцируется человеком. По его словам, сознание всех народов тяготеет к восприятию мира сквозь пространственные категории, но русскому менталитету это свойственно в особенности. Пространственные метафоры выполняют очень важную роль в восприятии картины мира, они отражают понятия морали, судьбы, социальной структуры, количественные и качественные характеристики и др. [1, с. 127]. Пространство обладает такими свойствами как многомерность и широкомасштабность, но в разных языковых культурах универсальные черты этой категории сплетаются с национально-специфическими представлениями, которые формируют коллективную этническую пространственную картину мира. Н.Н. Болдырев утверждает, что «восприятие любого события, его концептуализация, и представление в языке во многом определяется пространственной характеристикой данного события» и что «при этом значительна роль самого автора высказывания (говорящего), поскольку именно он ограничивает событие и выделяет те или иные пространственные ориентиры — ориентиры в пространстве деятеля или в пространстве наблюдателя» [2, с. 212]. То есть, при рассмотрении тех или иных лексических сочетаний, используемых человеком для ориентации в пространстве, нужно учитывать тот факт, что пространство организуется вокруг человека, им же и моделируется, а значит, оно имеет антропоцентрическую направленность и в большинстве случаев относительно.

Однако существуют и абсолютные оценки пространства с точки зрения преодолимости/непреодолимости какого-либо пространства и способов достижения заданного локализованного пункта, которые анализирует Е. С. Яковлева. Она связывает их с понятием «окрестность говорящего»— «это та область пространства, его окружающего, которая расположена по горизонтали от него, приблизительно на одном с ним уровне, и при этом, как правило, совпадает с поверхностью земли (традиционной сферой «естественного» освоения пространства)» [3, с. 30]. Так воспринимал мир древний человек, для которого были недоступны ни транспортные средства, ни оптические приборы, поэтому он концептуализировал лишь те части пространства, которые непосредственно мог оценить и измерить в той или иной степени. Н.Л. Шамне и М.В. Макарова в своей статье говорят о том, что носители русского языка представляют мир как «состоящее из нескольких концентрических слоев Целое», замыкающееся вокруг человека и его домашнего очага. В первый и второй слой заключены понятия, близкие русским не только на физическом, но и на духовном уровне: Дом, Родина Страна, Государство — что приравнивается к «своей земле» и признается чрезвычайно важным, поскольку именно благодаря этим концептам у этноса формируется национальное самосознание и менталитет. Остальные пласты пространства расцениваются как «чужая земля», т. к. это обычно труднодостижимые, малоизученные или незнакомые территории, иногда даже владения потусторонних сил и сущностей, недоступных восприятию органов чувств. По отношению к таким отдаленным слоям, потенциально небезопасным, у носителей языка формируется враждебность, недоброжелательность, вследствие чего пространственное моделирование этих зон носит ярко выраженную отрицательную окрашенность [4].Так, мы можем привести следующие примеры паремичных сочетаний в русском языке, в которых упоминается образ нечистого духа, а именно черта, одного из самых известных персонажей в мировом фольклоре: «у черта на куличках», «у черта на рогах»/ «к черту на кулички», «к черту на рога», «черт-те где», «к черту в турки» и т.д. Как известно, черти предпочитают обитать в самых неприглядных уголках планеты — болотах, омутах, в лесной глуши, там, где редко встретишь живую душу. Подобные места в северных диалектах русского языка именовались «кулижками», поэтому, пока форма «кулижки» не была вытеснена со временем формой «кулички», выражение имело буквальный смысл. Впоследствии кулички стали ассоциироваться с Пасхой и обозначать пасхальные пироги, а само выражение приобрело смысл каламбура, поскольку никому в здравом уме не придет в голову отправляться на религиозный праздник к самому лукавому. В настоящее время оксюморонность сочетания этих двух понятий носителями языка не ощущается, так как слово «кулички» практически исчезло из нашего обихода, но значение остается очевидным, ввиду того, что за образом нечистой силы в сознании русского народа закрепились представления о могущественном зле и смертельной опасности. Для усиления экспрессивности высказывания в русском языке сформировались сочетания с так называемыми «родственниками» беса: «к чертовой матери», «к чертовой бабушке». Представители старшего поколения демонов (как и у людей, они мудрее и опытнее) превосходят своих потомков по силе и колдовским способностям, поэтому они заключают в себе гораздо более серьезную угрозу для жизни и ни за что не отпустят попавшего к ним горемыку.

Что касается испанских паремичных сочетаний, как отмечает Ана Серрадилья Кастаньо, «Испания, с другой стороны, страна католической традиции, и это прослеживается в колоссальном количестве выражений, возникающих на религиозной основе» [5, с. 661]. Она также высказывает мнение о том, что подобная распространенность сочетаний этой тематики встречается лишь в немногих языках, помимо испанского. Самый яркий пример устойчивого сочетания, связанного с христианством и отражающего концепт «далеко, на отшибе», — “Donde Cristo/Jesús dio las tres voces” (букв. «Где Христос/Иисус три раза прокричал»).Некоторые исследователи, в частности Нестор Лухан, полагают, что у данного выражения имеется продолжение и в законченном виде оно звучит так: “Donde Cristo/Jesús dio las tres voces y nadie las oyó”.В таком случае, происхождение этого сочетания — аллюзия на троекратную молитву Иисуса в Гефсиманском саду в ночь перед распятием (Моление о Чаше). Однако существует и другая версия возникновения фразеологизма, согласно которой он отсылает нас к описанному в Новом Завете сорокадневному посту Христа в пустыне, где его три раза пытался искусить Дьявол, но все эти три раза Иисус стойко переносил все искушения. Ироничное переосмысление религиозных текстов проявляется в паремичной единице “Donde Cristo perdió el gorro”,которая также обозначает очень далекое и неопределенное, можно даже сказать, несуществующее место, в связи с тем, что о факте утраты какой-либо вещи Христом нет ни одного упоминания в Евангелии. Это сочетание имеет великое множество вариантов, например, “el gorro” можно легко заменить на “el mechero”, “el zapato”, “las alpargatas”, “los clavos”, “las sandalias”, “las pistolas”и т.д., что объясняется анекдотическим характером выражения. Национальным своеобразием обладает вариация “Donde Colón perdió el gorro”. В Латинской Америке более распространено паремичное сочетание “Donde el diablo perdió el poncho”, описывающее такие бытовые реалии латиноамериканского мира, как традиционная национальная одежда. Этот оборот берет свое начало со времен Конкисты и используется в речи для описания удаленных и изолированных территорий.

В словарях в качестве функционально-смысловых эквивалентов вышеуказанным испанским лексико-фразеологическим выражениям приводятся такие русские паремии, как «не ближний (близкий) свет», «Бог знает где(куда)», «куда Макар телят не гонял», «на кудыкину гору», «куда ворон костей не занесёт/заносил/не таскал».Рассмотрим каждое из них в отдельности. Имя Макар носит обобщающий характер и встречается во многих пословицах и поговорках, ассоциирующихся с нищим, несчастным человеком, например, «Не рука Макару коров доить», «На бедного Макара все шишки валятся», «В дому у Макара кошка, комар да мошка» и др. Означая чрезвычайно далекие, глухие места, выражение до революции употреблялось с ироничным намеком на политическую ссылку. Паремичное сочетание «на кудыкину гору» происходит от слова «кудыка» — человек, который любопытствует о том, куда охотник направил свой путь. Суеверные взгляды русского народа накладывали категорическое табу на постановку подобных вопросов, считалось, что они способны принести неудачу, расстроить планы. Поэтому, если такая ситуация все же возникала, охотники отшучивались, отвечали завуалированно: «На кудыкину гору (на кудыкин остров, на кудыкино поле)». Интересно, что в Орехово-Зуевском районе Московской области располагаются по соседству населенные пункты с названиями «Гора» и «Кудыкино», что отмечается в справочных материалах, но доподлинно неизвестно, связан ли этот факт напрямую с возникновением данного оборота. Что касается последнего в данном ряду примера, то его символьный компонент «ворон» также придает отрицательную коннотацию всему фразеологизму, являясь преимущественно предвестником неудачи, посредником между миром живых и мертвых, символом греха, согласно исследованиям образцов фольклорного искусства разных народов мира. Экспрессивность сочетания заключается в том, что для ворона с теоретической точки зрения не представляет ни малейшей трудности переместиться на порядочное расстояние и преодолеть практически любые географические преграды, но, вероятно, существуют такие гиблые, непроходимые места, куда даже птица попасть не способна, куда даже ворон не отважится залететь.

Одним из важных компонентов языковой картины мира являются числительные — абстрактные части речи. В.А. Маслова отмечает, что «числа — это элементы особого кода, с помощью которого описывается мир», а также обращает внимание на то, что «древние народы придавали цифрам сакральную силу, приписывали им скрытый смысл и магическую возможность влияния на все окружающее, потому как считалось, что числа использовались богами для управления миром» [6, с. 94].Этим объясняется такая высокая частота употребления чисел в паремичных и свободных сочетаниях, которую мы можем проиллюстрировать следующими примерами: “estar en el quinto pino”/ “en la quinta leche” (puñeta), “el quinto infierno”, “de cien (mil) leguas”; «в тридевятом царстве» («в тридесятом государстве»), «за тридевять земель», «за семью морями», «семь дней на собаках», «за семь верст киселя хлебать» и др. Число «семь» является одним из основополагающих числовых параметров вселенной, его признают совершенным, священным во многих религиях и культурах. Оно выражает идеи Вселенной в таких концептах, как семь цветов радуги, семь нот, семь цветов спектра, семь планет и т.д. В христианской религии это число также играет большую роль (семь смертных грехов, семь дней создания мира, семь недель поста). Согласно В.Н. Лавриненко, в русских пословицах «семерка» «ассоциируется не с конкретным числовым выражением, а с понятием множественности» [7]. Таким образом, паремия «семь дней на собаках ехать» свидетельствует о том, что необходимо потратить огромное количество энергии, сил и времени, чтобы добраться до указанного пункта. Паремичное сочетание «за семь верст киселя хлебать» означает напрасную трату времени на далекое путешествие, так как кисель был не диковинкой в тот исторический период, когда сформировалось это выражение. Верста — старинная мера расстояния, составляющая приблизительно один километр (1066,8 метра). Существует также фразеологизм «за версту»,например, в сочетании «видно за версту» подразумевается, что какое-либо явление заметно на значительном расстоянии. В испанском лексико-фразеологическом фонде данное устойчивое сочетание выражается другой мерой длины — лига (4,83 км): “de cien (mil) leguas”, “desde una media legua”.

В русском фольклоре очень популярны паремичные сочетания «за тридевять земель», «в тридевятом царстве», «в тридесятом государстве»в качестве присловия, где воссоздается мифический образ далеких, недосягаемых для обычного человека земель. Древняя Русь делилась на несколько территорий, каждая из которых находилась под управлением своего правителя. Такие территории обозначались «землями». Следовательно, происхождение паремии «за тридевять земель» объясняется тем, что сказочному герою предстояло преодолеть множество отдельных государств, пересечь большое количество границ, порой сталкиваясь с непреодолимыми без помощи магической силы преградами. А необычное сочетание двух чисел («три» и «девять», «три» и «десять») следует из исторических особенностей счета: в старину использовали счет по тройкам, то есть тридевять приравнивается к двадцати семи, а тридесять — к тридцати. В испанском языке, как мы видим, в передаче пространственных отношений чаще участвуют числительные «пять», «пятый» — cinco, quinto. К примеру, сочетание “el quinto infierno”c предполагаемой отсылкой к описанию Ада Данте и его вариации “en los quintos infiernos”, “en los quintos apurados” (Ю. Ам.)в переводе на русский язык отображаются посредством фразеологизма «медвежий угол» — отдаленное, глухое, малонаселенное место, захолустье. Разница между испанскими и русскими примерами состоит в том, что иностранные устойчивые сочетания могут характеризовать дистанцию не только по горизонтальной оси координат, но и по вертикальной (глубинность).

Особый интерес, с нашей точки зрения, представляет этимология паремичного сочетания “estarenelquintopino”.На сегодняшний моментизвестны две различные версии. По одной из них, история происхождения данной паремии связана с именем короля Филиппа V, который распорядился посадить пять сосен на одной из центральных магистралей Мадрида, начинающейся с Бульвара Прадо(Paseo del Prado) и заканчивающейся в месте, где в настоящий момент находится станция метро Nuevos Ministerios. Именно в этом конечном пункте, практически за пределами города, располагалась последняя, пятая сосна. Деревья служили жителям Мадрида ориентирами для обозначения своего местонахождения или для назначения места встреч. У пятой сосны предпочитали устраивать свидания и уединяться возлюбленные, чтобы им не помешали любопытные взгляды, к тому же в те времена считалось недопустимым и неприличным открыто выражать свои чувства на публике. Вторая версия указывает на то, что кастильская паремия была заимствована из каталанского языка, а именно, из выражения “a la quinta forca”,относящееся к установке на барселонских дорогах виселиц (horcas) для устрашения чужеземцев. Одно из таких сооружений располагалось в Ла-Тринидад (современный район Ла-Меридиана), что воспринималось как самая дальняя точка, как символ дали. Предполагается, что казни устраивались на «естественных» виселицах, и сосны могли быть вполне подходящих для этого процесса объектом. Кроме того, в разговорной речи носители языка используют грубо-просторечное выражение “estar en el quinto coño”.В целом, поразительное разнообразие фразеологических выражений со стилистически сниженной лексикой является характерной особенностью испанской языковой системы.ПословамМ. Гарсии, “en nuestro idioma, un buen taco es como un puñetazo en la mesa: consigue reafirmar y dar empaque a una expresión que sí, es mucho más educada, pero infinitamente menos contundente” [8][1]. Таким образом, использование табуированных лексем придает паремичным сочетаниям большую экспрессивность, своеобразную «пикантность». В связи с этим мы бы хотели привести примеры распространенных латиноамериканских свободных и устойчивых сочетаний, сочетающих в себе специфическую лексику чилийского, колумбийского, аргентинского и других вариантов испанского языка: En la loma del orto (Арг.), la chucha de la loma, a la chucha, el culo del mundo, a la cresta [9]. Лексема “orto”, по свидетельству носителей языка, употребляется взначении “culo”, но в еще более сниженной интерпретации. “Chucha” — многозначное слово, словарь Королевской академии испанского языка приводит значения “perra” (hembra del perro) и “vulva”, также оно встречается в речи как синоним эмоционального восклицания “¡diantre!”. “Cresta” как отдельно взятое слово обозначает гребень волны, гребешок петуха, вершину, пик какого-либо предмета. Но в сочетании с глаголами с семантикой движения (andar, ir) приобретают нецензурный оттенок, становятся ругательствами и отправляют лицо, по отношению к которому произносится данное сочетание, во владения Сатаны (бесконечно далеко). Менее известные, но не менее оригинальные фразеологические единицы с национально-культурной маркированностью приводит в своем блоге А. Аснар: estar en las chimbambas, estar en las quimbambas [10]. “Chimbambas” и “quimbambas”– это географические пространства, не отмеченные ни на одной карте, но в разговорной речи обозначающие воображаемые и отдаленные места. Тождественным значением обладает паремичное сочетание “estar en Babia”, однако в этом случае территориальный компонент — реально существующий регион (comarca) в провинции Леон. Короли Леона в былые времена основали в этом месте свою резиденцию и отправлялись туда отдохнуть от своих обязанностей и забот, а их подданным велели сообщать всем просителям, что находятся в Бабии. В Латинской Америке это выражение часто употребляется по отношению к человеку, погрузившемуся в свои мысли или витающему в облаках. Помимо указанных ранее примеров следует также отметить ряд паремичных и свободных сочетаний в русском языке, структура которых совпадает с аналогичными испанскими лексико-фразеологическими единицами: «на краю земли /света», «на край земли/света» — “en el extremo del mundo”, “en el confìn del mundo”, “al otro confìn del mundo”, “al fin del mundo”; «на почтительное расстояние» — “a considerable (a respetable, a respetuosa) distancia”.

Приведенный выше анализ дает достаточные основания утверждать, что, хотя вербализация пространства рассматриваемыми нами этносами происходит посредством сходного набора языковых единиц, подбор равных по смыслу и синтаксической структуре эквивалентов представляется весьма проблематичным. Трудность заключается в том, что в пословицах, поговорках и фразеологизмах отражается национально-специфический опыт разных культур, «неповторимые образцы национальной логики и национальной мирооценки» [11, с. 258]. Важно учитывать этот факт при сопоставлении паремий двух неблизкородственных языков, чтобы не потерять свойственную им индивидуальную экспрессивность и образность. Подводя итоги исследования, мы хотели бы обратить внимание на то, что образы, метафоры и сравнения, формирующие пословицы и поговорки в русском и испанском языках в целом имеют общие черты, так как многие паремичные сочетания тесно связаны с христианской концепцией мира и человека, с мифологическими представлениями, берущими начало из глубины веков, о небесах и о преисподней, как крайних точках вертикальной оппозиции пространства. Тем не менее, мы наблюдаем различия в способах номинации пространственной категории даже на материале одного языка (испанского). Так, в латиноамериканских вариантах испанского языка прослеживается тенденция к употреблению лексемы “diablo”, в то время как в пиренейском варианте значение удаленного или несуществующего пространства в большей степени передается через образ Иисуса Христа посредством осмысления Священных текстов. Будучи неизменным антагонистом Бога, выразителем темных сил и недобрых намерений, дьявол (черт) занимает достойную нишу во фразеологическом составе всех рассмотренных нами языков и по праву признается универсальным элементом обсценной лексики русского языка и чаще всего фигурирует при переводе иностранных ненормативных выражений. Отмечаемые многими исследователями трудности интерпретации бранных слов связаны с большей степенью табуированности сниженной лексики в русском языке по сравнению с превалирующим большинством европейских языков. Материал, полученный нами в результате исследования, акцентирует внимание на проблеме подбора эквивалентов при переводе фразеологических единиц разносистемных языков, и, на наш взгляд, дальнейший анализ представленных паремичных и свободных сочетаний в лингвистическом изучения перевода позволит более полно и детализировано описать лингвокультурные особенности репрезентации категории пространства в выделенных неблизкородственных языках.

1. Гак, В. Г. Пространство вне пространства [Текст] / В. Г. Гак // Логический анализ языка. Языки пространств / под ред. Н. Д. Арутюновой, И. Б. Левонтиной. — М., 2000. — С. 127-134.
2. Болдырев, Н.Н. Отражение пространства деятеля и пространства наблюдателя в высказывании /Н.Н. Болдырев //Логический анализ языка. Языки пространств. — М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 212-216.
3. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия). — М.: Издательство «Гнозис», 1994. — 344 с.
4. Шамне Н.Л., Макарова М.В. Лингвокультурные характеристики языковых средств выражения субкатегорий близость / дальность в русском и немецком языках. — Вестн. Волгогр. гос. ун-та. Сер. 2, Языкозн. 2012. № 1 (15) — С. 114-119.
5. Castaño A.S. Lа enseñanza de frases hechas: un método para integrar la cultura en el aula — ASELE. Actas XI (2000) — С. 657-664 Centro Virtual Cervantes.
6. Маслова В.А. Когнитивная лингвистика. Минск: ТетраСистемс, 2005—256 с.
7. Лавриненко В. Н. Отражение национальной языковой картины мира в квантитативных фразеологизмах.// В.Н.Лавриненко. http://www.ui.pglu.ru/lib/publications/University_Reading/2009/VI/uch_2009_VI_00036.pdf
8. García M. El origen de los dichos: El quinto pino. //Yorokobu. — 2014 http://www.yorokobu.es/EL-QUINTO-PINO/
9. Diccionario de chileno actual. 2013.: http://chileno.esacademic.com/
10. Aznar A.L. ¡Qué lejos! 2012 :http://ulcco.blogspot.ru/2012/04/que-lejos.html
11. Корнилов О. А. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов. 2-е изд., испр. и доп. — М.: ЧеРо, 2003— 349 с.

[1] Для нашего языка крепкое словцо словно удар кулаком по столу: упрочивает и придает завершенность выражению, которое, разумеется, больше соответствует культурным нормам, но при этом является несказанно менее сокрушительным, разящим (прим. — перевод наш).