Публикация глав из сочинений двух известных французских историков Бернара Дюгайяна (1535–1610) и Клода Фоше (1530–1602) и развернутый комментарий к ним демонстрируют процесс трансформации мировоззрения и методологии исследования французских историков XVI в. На примере того, как они описывали начальный этап истории королевства франков, авторы статьи показывают, что французские исследователи той эпохи позаботились об определении культурных особенностей северной Европы, и, вместе с тем, осмыслили средневековую европейскую историю с помощью тех подходов, которые были выработаны культурой итальянского Гуманизма и Возрождения. Фактически именно с 1570-х гг. начался четвертый этап развития ренессансной историографии, когда родилась и получила полное оформление концепция синтеза римской и варварской культур.
The publication and the attached commentary examine the transformation of historical knoweledge and of writing of history in the period when the Humanistic perception of the past came to be raplced by the one that served as a foundation of modern historical science, that is, in the second half of the 16th century. By looking at the ways in which historians looked at various topics of early medieval history and particularly at the beginnings of the Frankish kingdom in the fifth century this article suggests that in the third quarter of the 16th century the historians came to abandon the traditional humanistic approach and began to use the early Frankish history to emphasize the unique way and the unique perception of European history that developed in the North of Europe.
Публикация I. Григорий Турский. Выдержка из «Истории франков»
Когда Хильдерик был королем над франками, он, отличаясь чрезмерной распущенностью, начал развращать их дочерей. Это вызвало ярость франков, и они лишили его королевской власти. Узнав о том, что они хотят еще и убить его, он отправился в Тюрингию, оставив на родине верного ему человека, который сумел бы смиренными речами смягчить сердца разгневанных франков и подать сигнал, когда ему можно вернуться на родину. Условным знаком был золотой слиток, поделенный между ними пополам; одну его часть взял с собой Хильдерик, а другую — его приближенный, который при этом сказал: «Когда я тебе пришлю мою часть и она вместе с твоей образует золотой слиток, тогда ты со спокойной душой возвращайся на родину». И вот, придя в Тюрингию, Хильдерик укрылся у короля Бизина и его жены Базины. Франки же, прогнав Хильдерика, единодушно признали своим королем Эгидия, магистра армии, посланного, как мы упоминали выше, в Галлию Римской империей. Когда Эгидий уже восьмой год правил франками, верный человек Хильдерика, тайно склонив франков на его сторону, послал к нему вестника с частью поделенного золотого слитка, которую он хранил у себя. А Хильдерик, узнав в этом надежный знак того, что его опять желают франки и сами даже просят, возвратился из Тюрингии домой, где был восстановлен в королевской власти. И вот во время их правления та Базина, о которой мы упоминали выше, оставив мужа, пришла к Хильдерику. Когда Хильдерик, озабоченный этим, спросил о причине ее прихода из такой далекой страны, говорят, она ответила: «Я знаю твои доблести, знаю, что ты очень храбр, поэтому я и пришла к тебе, чтобы остаться с тобой. Если бы я узнала, что есть в заморских краях человек, достойнее тебя, я сделала бы все, чтобы с ним соединить свою жизнь». Хильдерик с радостью женился на ней. От этого брака у нее родился сын, которого Базина назвала Хлодвигом. Хлодвиг был великим и могучим воином. [Gregorius Turonensis, 1951, Lib. II. Cap. 12. Григорий Турский, 1987, Кн. II. Гл. 12. С. 41.]
Публикация II. Паоло Эмилио. Выдержка из «De rebus gestibus francorum»
После смерти Меровея к власти пришел Хильдерик, очень умный, но мало способный к управлению в мирное время. Поскольку в силу своей распущенности он постоянно ухаживал за женщинами знатного происхождения, среди франков возник заговор, с целью его убить, и он вынужден был бежать в Тюрингию к родственникам отца и ждать, пока фортуна повернется к нему лицом. Он оставил Видомару, человеку редкостного ума, половину золотой монеты, а вторую оставил себе, чтобы при необходимости [тот с помощью этой половины мог] передать ему сообщение, и [таким образом] он не был бы обманут франками, которые выступали против него, и знал, когда возникнет необходимость в отвоевании королевства и в его дружбе и оружии. Франки же избрали префекта Суассона Эгидия в качестве своего правителя. Видомар умело изображал ненависть к Хильдерику и дружбу с Эгидием. В течение восьми лет Эгидий творил правосудие для когорт франков, а Видомар занимал при нем видное положение. В течение этого времени те, кто выступал против Хильдерика, либо умерли, либо погибли, либо были обвинены в разных преступлениях перед римлянами, Видомар при этом в силу своего положения при Эгидии мог обложить налогами сильных и, наоборот, поддержать слабых. Тогда Видомар послал половину монеты Хильдерику в Тюрингию, на что тот не замедлил ответить, как можно скорее прибыл и захватил Суассон. Эгидий при этом бежал к визиготам. [Emilio, 1516, p. 22]
Публикация III. Бернар Дюгайян. Выдержка из«L’histoire générale des rois de France jusqu’à Charles VII inclusivement»
После смерти Меровея галлы и франки собрались вместе, и чтобы не было никого, кто бы не присутствовал на этом собрании, они собрались в поле, и держали что-то вроде Генерльных Штатов, и общим решением избрали королем Хильдерика, сына Меровея, и по общему обычаю франков водрузили его на щит, который франки несли на своих плечах, и три раза пронесли его вокруг собрания, и громкими хлопками и криками, одобрили его в качестве короля франков. Так Хильдерик стал первым, кто был избран королем при согласии как галлов, так и франков, объединенных в единое целое. Хильдерик был скорее рожден для войны, чем для мира, и с юных лет настолько привык предаваться удовольствиям, сладострастию и даже злу, что франки не думали, что он именно тот, кого бы они хотели [в правители]. Однако, несмотря на это, только память о его отце Меровее сподвигла их выбрать его королем после смерти отца. Потому что он был настолько известен своими злодеяниями, что они боялись поставить в качестве правителя плохого принца, который является большим злом, чем это может вынести его народ. Однако, франки надеялись, что память о его отце и дела королевства оторвут его от сладострастия и заставят его обратиться к доблести, к делам, к заботе о королевстве, и к своему призванию. Тем не менее, когда он вступил на престол, его природная склонность ко злу не изменилась. Наоборот, по причине свободы, которую давала королевская власть (коей подвержены все, кто к ней стремится), он стал весьма неосмотрительным в поведении. Поскольку он был королем, его главным стремлением было брать силой женщин и дочерей довольно знатных подданных, и не было вокруг хорошего советника, кроме молодых людей, настолько же сладострастных, и других, которые ему советовали предпринимать действия настолько же близкие к тирании и ради обеспечения потребностей своих сладострастных советников, собирать никем ранее не установленные подати. Тем самым он настроил против себя сердца франков. Задетая честь женщин, как известно из многочисленных [исторических] примеров крайне обижала, злила и настраивала народ против своих правителей. Франки, весьма возмущенные его сладострастием, его действиями и неподобающим поведением в целом, начали выражать ему свое недовольство и даже ненавидеть, и после того, как это продолжалось достаточно долго, что всегда было причиной заговоров и выступлений, они восстали против него и изгнали с королевского престола, не без угрозы для его жизни. Этот [пример] мог бы научить правителей тому, какое зло происходит от их сладострастия, поборов, тирании и от дурного совета, и что сладострастные правители, которые взымают подати и пользуются дурным советом, всегда подвержены похожим неприятностям, и что именно эти три причины являются основными для недовольства и восстаний против них. Хильдерик был изгнан из своего королевства и отправился в Тюрингию (которая, как некоторые считают, относится к Лотарингии, однако они только вводит себя в заблуждение, как мы уже говорили), к Бизину, его еще звали Базином, королю Тюрингии, который его принял с почетом, и там ждал, когда фортуна перемениться. Во время своего недолгого правления он [Хильдерик] сильно полагался на совет и дружбу одного из сеньоров своей короны Гинемона [которого другие авторы также называют Видомаром или Винемандом Е. К. и Д. С.], уверив себя, что тот был ему настолько же другом в беде, насколько и в удаче, и поэтому тайно призвал его и спросил совета, что ему делать в данном случае. Гинемон не сделал того, что часто делают придворные, которые бросают своих правителей в тяжелых обстоятельствах, и используют их только для [достижения] своих собственных целей, когда те находятся на вершине славы. Гинемон показал себя верным слугой Хильдерика во время этого испытания. Эта верность послужила Хильдерику и помогла ему вернуть свое королевство, что было бы невозможно без помощи сильной армии, и сделала то, что может быть достигнуто только с помощью воинов. Гинемон посоветовал ему [Хильдерику] на некоторое время уступить разгневанным франкам. Совет состоял в том, что тому надо покинуть Францию, по той причине, что его присутствие во Франции только усиливало ненависть к нему, вместо того, чтобы помочь ей утихнуть. Гинемон сказал, что люди часто не любят тех, кого видят постоянно, в то время как отсутствие последних заставляет остальных оставить гнев и начать скучать. В дополнение к этому Гинемон сказал, что куда бы не двинулся Хильдерик, он навсегда останется его верным слугой, и что он всегда сделает для него все возможное, чтобы смягчить и привлечь на его сторону сердца франков, чтобы Хильдерик смог вернуться на свой престол. Говоря это, Гинемон дал Хильдерику половину слитка золота, и они договорились друг с другом, что Хильдерик не должен верить никому, кто не принесет ему вторую половину куска золота, дабы враги не захватили его врасплох. Во время ссылки Хильдерика франки забыли обиды, которые причинили римлянам, так же как и те, которые последние причинили им, и избрали королем римского губернатора, и те, кто жил в Суассоне и Нойоне и те, кто жил с той стороны, что всегда принадлежала римлянам. Одни говорят, что этого губернатора звали Жиллон, другие, что Жиль, франки были слепы, избирая в качестве короля этого человека и думая получить какую-то выгоду от того, кто стремился только разрушать и мучить франков, и они не знали, что им придется пережить еще одно настоящее рабство, не попробовать истинной свободы, и таким образом нашли короля себе на погибель, изгнав того, кто был им выгоден.
Гинемон был ловким человеком, способным уверенно изображать и представлять себя как врага Хильдерика, при этом умело пряча дружбу, которой он оставался верен. Благодаря этому, а также тому, что он был человеком обходительным и мог дать хороший совет, ему удалось втереться в доверие и добиться дружбы с Жиллоном настолько, чтобы влиять на него и подстраиваться под его характер так, что Жиллон не предпринимал ни одного важного действия без его совета. Гинемон, который хотел сокрушить Жиллона ради Хильдерика и заставить франков ненавидеть римского губернатора, стал настолько близким последнему, что посоветовал ему наложить крупные поборы, чтобы, таким образом, вызвать среди франков заговор против Жиллона. Увидев, однако, что эти поборы никого не заставили возмущаться и выступить против Жиллона, он посоветовал последнему казнить тех, кто был недоволен более всех, чтобы напугать других. Он настоял на этом, говоря, что хорошо знает характер франков, и что их нельзя до конца победить, если не наказать достаточно жестоко, и если одним показательным наказанием не заставить их бояться. Жиллон поверил тому, что сказал Гинемон, и дал ему право казнить тех, кто больше всего выражал недовольство. Советник нашел достаточное количество [франков] для осуществления своих планов, обвинил их в восстании и заговоре, причем именно тех, кто был виновен в заговоре против Хильдерика, и отправил Жиллону для наказания. Последний приказал им отрубить головы как виновным в выступлении против его величества. Франки, испуганные и недовольные жестокостью нового короля, решили, что Гинемон не имел к этому никакого отношения, пошли к нему жаловаться, и попросили его дать им совет, что им делать в этой ситуации. Видя, что его план сработал, он ответил им, что очень разочарован их легкомыслием и непостоянством, поскольку сегодня они жалуются на жестокость того, кому сами оказали высокие почести и в отношении кого сами решили, что он достоин быть их королем, а также указал им, с другой стороны, на то, что бывает с государствами от частой смены правителей, которые делают людям добро. [Он сказал им, что] они взяли за правило дурной обычай и опасную идею, когда решили дать народу возможность менять короля и форму правления, и указал на другую важнейшую ошибку, которую они совершили, когда изгнали своего естественного сеньора, чтобы передать себя под власть жестокого иностранца и их старого врага. [Гинемон также сказал], что они не пожелали терпеть распущенность своего короля и [поспешили] предать себя жестокости римлянина, и больше зла им было причинено жестокостью Жиллона и смертью стольких людей, чем сладострастием Хильдерика. Высказав это, он посоветовал им призвать обратно Хильдерика, и попробовать смягчить своим [раскаянием] сердце короля, которое было оскорблено изгнанием, указывая на то, что как люди (если они еще не впали в полное отчаяние и не отказались от попыток вылечиться), они способны быть мудрыми, извлечь урок из случившегося и понять, что это призвание назад есть последнее средство для спасения их судьбы и разрешения их неприятностей, и если они не воспользуются им, то дальше им уже не на что будет надеяться. Хильдерик правильно себя повел, не ответив им [злом на зло], он вспомнил, как из-за недостатков, плохого совета и советчиков он сам был изгнан из своего королевства, что ему тоже надо мудро и справедливо управлять своим народом, и с помощью справедливого правления обеспечить престиж личности короля и королевской власти, а также добиться, чтобы сердца франков обратились к нему. Поскольку не обошлось без того, чтобы они [франки] не думали о возможности мести со его стороны, и о жестокости некоторых из них, они боялись Хильдерика, который [в свою очередь] думал только о том, как согласиться на их просьбу, и сделать все, дабы не возвращаться более к причинам своего изгнания, не вставать на путь мести, которая является злом для правителя, если вдруг он вздумает использовать ее против своего народа, потому что она приводит только к новым разрушениям, еще более опасным, чем первое [т. е. изгнание]. Они [франки] надеялись на доброту и приятность характера Хильдерика, и на то, что за время своего изгнания стал более мудрым человеком и правителем для своих подданных. Тронутые этим и убежденные Гинемоном, они согласились постепенно перейти под власть своего истинного короля, и сделали многое для того, чтобы он мог к ним вернуться, уверив Гинемона, что они знают место, где он находится, однако, [Гинемон сказал,] что они не должны слать к нему своих послов, чтобы просить его вернуться. Когда Гинемон увидел, что его планы начали свершаться, он послал Хильдерику половину золотого слитка, который был разрублен на две части, из которых одна оставалась у него самого, а вторая у Хильдерика (как это было договорено между ними), и передал с тем, кто нес эту половину, что Хильдерик уже может возвращаться в свое королевство. Когда Хильдерик получил эту хорошую новость, он сразу отправился во Францию, и передал Гинемону просьбу прибыть к нему. Гинемон, чтобы уверить Хильдерика в успехе, послал ему свои отряды. Когда Жиллон узнал об этой ситуации, он предпринял попытку противостоять им, однако, Хильдерик и Гинемон объединившись, встретились с его войском, дали ему сражение и победили, он [Жиллон] вынужден был отказаться от королевства и закрыться в Суассоне, где он и провел остаток своей жизни. Однако он призвал визиготов, которые на тот момент являлись союзниками римлян, спасти его, чтобы он мог отплатить за эту несправедливость. Он заявил им, что считает их намного сильнее франков, и на самом деле Готы его спасли, и при их поддержке и помощи они снова начали войну, но бретонцы снова вернулись в Галлию, стремясь создать собственные сеньории в Анжу, Пуату и Ангулеме, и продвинулись даже до Гаронны, пройдя в страну Готов, которые, будучи заняты новой войной, не смогли помочь Жиллону, и поэтому Хильдерик остался королем Франции.
Публикация IV. Клод Фоше Выдержска из«Recueil des antiquitez gauloises et françoises»
Когда в 459 г. умер Меровей, его сын Хильдерик был избран вместо него королем франков (которых я предпочитаю называть французами, потому что что на тот момент они уже не меняли своего места жительства). Этот доблестный и бесстрашный принц был хорошим воином, однако он был плохо подготовлен, чтобы вести дела королевства в мирное время. Более того, он был склонен к распутству, вплоть до того, что свободно проводил время в утехах с их [франков] женами и дочерями или даже брал некоторых из них силой. Видя, что они решили наказать его смертной казнью, он обратился к верному и главному своему другу, Винеманду (Видомару Е. К. и Д. С.), весьма ловкому человеку (которого старые французские хроники называют Гинемоном, и который вместе со своей матерью некоторое время находился в заключении у гуннов, откуда его выкупил Хильдерик), чтобы узнать, как себя вести в этом случае. Тот ответил, то на время нужно уступить порывам гнева своих родственников, потому что оставаясь в стране, можно только усилить чувство ненависти к себе. Ведь некоторым людям быстро надоедают те, кто находятся рядом, в то время как в их отсутствие они начинают скучать. Что же касается самого Гинемона, то он в отсутствие Хильдерика укрепит дух франков, чтобы последний мог снова войти в свое королевство. Чтобы дать знать, когда подойдет удачный момент, он даст ему половину золотого украшения, которое он разрубил на части, в качестве условного сигнала. Получив эти уверения, Хильдерик отбыл из Суассона в 461 г. к королю Тюрингии (или Тунгров) Бизину. Франки же поставили в качестве короля Эгидия (или же Жиллона), посланного императором Марцианом для того, чтобы возглавить галльские регионы, и чтобы управлять городами, которые еще на тот момент принадлежали империи, ослабленные как постоянными набегами чужеземцев, так и постоянной сменой императоров. Я уже рассказывал выше о состоянии империи после смерти Аэция, Валентиниана и тирана Петрония Максима....
Гинемон же, после того, как его хозяин удалился, чтобы избежать ненависти франков, нашел средства, чтобы приблизиться к Жиллону (Эгидию), который признал его в качестве человека способного и даже пострадавшего от дружбы с Хильдериком. Поэтому он принял его на свою службу и поручил ему самые важные свои дела. Благодаря этому Гинемон узнал, что Жиллон крайне не доверял франкам из-за их могущественности и богатства. Поэтому он только усилил отрицательное отношения Жиллона к франкам, предложив ему обложить их высокими налогами. Более того, не прекращая показывать своей ненависти к Хильдерику и выказывая почести Жиллону, он предложил королю, что для ослабления силы франков нужно казнить ряд наиболее могущественных из них. Ему удалось убедить в этом Жиллона, и более того, он был назначен за это ответственным. Благодаря этому он способствовал захвату и осуждению тех франков, которые в наибольшей степени противостояли Хильдерику, и отослал их к Жиллону как виновных в оскорблении королевского величества. Удивленные этим франки, думая, что Гинемон был только исполнителем воли Жиллона, обратились к нему, жалуясь на короля. Но он ответил им, что еще более удивлен их непостоянством, и сказал, как они могли называть жестоким того, кого еще недавно считали достойным почестей. Обращаясь к собранию франков, он сказал: «Что за глупое решение вы приняли, изгнав из страны человека, родившегося здесь, чтобы избрать в качестве правителя гордого иностранца? Вы говорите, что он стыдит вас за роскошь, поэтому вы жалуетесь на его жестокость, хотя именно вы предпочли его человеку из вашей страны, весьма мягкой природы, пусть и позволявшего себе вольности с молодыми женщинами, но стремившегося к лучшему, и избрали себе непобедимого тирана, да еще и из другой страны. Вы себя показали зверьми, которые могут управляться только подобными себе. Если вы хотите послушать моего совета, обопритесь снова на дружбу Хильдерика. Что касается меня, то мне жаль, что вы не можете вынести распущенность одного человека, и вместо этого готовы послать на смерть лучших своих представителей, друзей и родственников». Тронутые этими словами, и чувствующие себя ослабленными жестокими мерами Жиллона, они, чтобы компенсировать позор, которому они подвергли своего истинного короля, а также чтобы вернуться к старым порядкам и отойти от упрямства и жестокости нового властителя, сказали Гинемону, что искренне раскаиваются в том, что изгнали своего короля, и что они добровольно пошлют к нему своих послов, чтобы просить его вернуться в свое королевство. Хильдерик же был в изгнании восемь лет, в течение которых (по естественным причинам, или же из-за интриг Гинемона, или же из-за длительности времени) основные враги его либо ушли из жизни, либо поостыли, и тогда Гинемон, используя возможность, послал вышеуказанную половину золотого украшения, дабы уверить его [Хильдерика] в безопасном возвращении и, чтобы дать ему понять, что его ждут. Когда тот быстро прибыл во Францию, Гинемон собрал основных заговорщиков и двинулся с ними в Бар, где король Франции их принял. Возможно, именно поэтому город Бар получил привилегии, и именно отсюда идет суверенная власть герцогов Бара. Объединив свои силы с силами французов, и выиграв сражение, он изгнал Жиллона из королества.
Комментарий.
Формирование исторической науки, как неотъемлемой части гуманитарного знания, в эпоху раннего Нового времени проходило на фоне и под влиянием общих процессов развития гуманизма и Ренессанса. [Huppert, 1970, pp. 23–27; Вайнштейн, 1964] В настоящей статье на основе публикации переводов из двух важнейших источников по истории историографической мысли во Франции — Bernard Du Haillan, L’histoire générale des rois de France jusqu’à Charles VII inclusivement; и Fauchet C. Recueil des antiquitez gauloises et françoises (приведенных в приложениях) показаны важные аспекты трансформации исторической науки в период, когда гуманистические подходы сменились новыми.
Возрождение в Италии традиционно делится на раннее, классическое и позднее. В области исторической науки ранний или первый этап состоял в становлении гуманистического отношения к истории, основанного на восхищении античными идеалами полисного общества. На этом этапе возникло два основных направления в истории: «риторическое» и «эрудитское». [Вайнштейн, 1964, с. 225; Кулешова, Старостин, 2015, с. 551–552] Второй этап отмечен такими мэтрами, как Никколо Маккиавелли и Франческо Гвиччардини, которые в своих трактатах фактически отошли от обоих предыдущих направлений и стремились найти общие закономерности в истории, пусть и основанные на античных образцах. Вместе с тем они использовали и опыт Средневековой Европы. [Вайнштейн, 1964, с. 277] На третьем этапе Возрождения в Италии история вновь разделилась на два направления — академическое в лице Карла Сигония, и «журналистское» в лице Паоло Джовио. Первый принадлежал к университетскому сословию и в своих трудах проводил научный анализ исторических событий, в котором отсутствовал пафос противостояния идеального античного общества и средневекового варварства. Второй, наоборот, интересовался только современной ему историей и стремился оказаться на месте события, чтобы записать происходящее из первых рук. [Вайнштейн, 1964, с. 293–294]
Леонардо Бруни, канцлер Флоренции и видный гуманист, считался одним из тех, кто способствовал распространению античных влияний на историческую науку. [Абрамсон, 1979, с. 47, 49] Его сочинение «История Флоренции» надолго стало эталоном для гуманистической историографии по ряду причин. В отличие от своих предшественников, флорентийский историк настаивал на том, что это город был создан еще в республиканскую Римскую эпоху, и тем самым подчеркивал значимость республиканских традиций для истории Флоренции в римскую, средневековую, но самое главное, в современную для него эпоху первой половины XIV в. [Connell, 2012, p. 352] Новаторским аспектом «Истории Флоренции» Леонардо Бруни были не только суждения о политической организации своего города. Обращаясь к событиям давно минувших дней, он попытался создать из разрозненных рассказов описание единой истории Флоренции, выдвигая на первый план гражданское единение в духе Геродота, Фукидида и Тита Ливия. [Cabrini, 2010, p. 130] Одновременно, описав падение Римской империи и датировав его 476 г., Л. Бруни подчеркнул свое отношение и к римскому прошлому и к Средним векам. В частности, анализируя случившееся, он говорил о столкновении Средиземноморской цивилизации в лице Италии и готов как представителей варварского мира и именно на последних возложил ответственность за разрушение Римской империи в западном Средиземноморье. [Bruni, Jenson, 1471] Таким образом был задан новый тип исторического исследования, предметом которого были попытки найти согласие в социуме, построенное на античных представлениях об обществе и мире, а также провести четкую грань между средиземноморским полисным миром и разрушившим его миром варварства.
Развитие историописания к северу от Альп пошло по своему особому пути, поскольку оно изначально складывалось в результате синтеза позднесредневековой традиции историописания и того нового, что последовательно привносили итальянские исторические штудии. Исследователи неоднократно подчеркивали, что восприятие идеалов и представлений итальянского гуманизма и Возрождения к северу от Альп было сложным процессом, сами представления менялись и адаптировались к традициям культуры северной Европы, а иногда не усваивались вовсе. [Benesch, 1965] И по сей день остаются вопросы относительно актуальности итальянского гуманизма в области создания исторической науки во Франции, а также о его значении для выработки идеи французской монархии, опирающейся, прежде всего, на национальную почву. Проблемы рецепции культуры Возрождения к северу от Альп сделали необходимым уточнение периодизации. В частности, было предложено, что культура Северного Возрождения прошла в своем развитии четыре этапа, в отличие от трех, характерных для Италии. На первом этапе тон задавали представители культуры Возрождения из Италии, на втором появилась целая плеяда представителей северного Возрождения, перенимавших основные положения итальянского Гуманизма. На третьем этапе появились попытки самостоятельного осмысления Возрождения, а на четвертом этапе гуманистическая культура к северу от Альп достигла своего максимума и постепенно уступила место новым веяниям. [Немилов, 1978, с. 49; Connell, 2012]
В области историописания третий и четвертый этапы развития культуры Северного Возрождения представляют собой серьезную исследовательскую проблему. Можно ли выделить точный момент, когда произошел переход от третьего этапа к четвертому? Именно данный аспект представляется наиболее интересным и одновременно мало изученным. В то время как концепции итальянских историков-гуманистов были хорошо исследованы, представления о воззрениях национальных исторических школ, например, французской, в течение долгого времени оставались в тени исследований традиционного характера. В частности, описание раннесредневековой истории в трудах французских историков XVI в., таких например, как Бернар Дюгайян, Клод Фоше, Этьен Пакье и других привлекало мало внимания современных исследователей. Из взгляды и анализ раннесредневековых событий казались устаревшими и не соответствующими представлениям XX XXI вв. Однако, как нам кажется, данных историков стоит исследовать не столько на предмет научности концепций и изложения фактов, сколько на то, как в их работах отразились попытки сформировать европейское мировоззрение Нового времени. В настоящей статье предлагается рассмотреть процесс смены исторических представлений во Франции на примере изложения французскими историками третьей четверти XVI в. одного и того же сюжета из раннего Средневековья, а именно, истории о приходе к власти Хильдерика (ум. 481/482), отца Хлодвига, и фактически первого короля франков. Одновременно, в приложении к статье приводятся два отрывка, взятые из трудов Бернара Дюгайяна и Клода Фоше, впервые переведенные на русский язык и позволяющие сделать заключение о характере смены исторического мировоззрения во Франции XVI в. [Du Haillan, 1576; Fauchet, 1579]
За XVI столетие несколько авторов предприняли попытку детального описания событий, связанных с приходом к власти Хильдерика. Среди них можно отметить Б. Дюгайяна, К. Фоше, Э. Пакье и ряд других. Чтобы прояснить ситуацию, обратимся к источникам. Рассмотрим вначале выдержки из «Истории» Григория Турского и «Хроники» Фредегара, в которых сюжет о приходе к власти Хильдерика впервые был развит и получил свою каноническую форму (см. прил. I). Григорий Турский не развивал тему противостояния римского и германского начал. Наоборот, будучи представителем галло-римской аристократии, он стремился подчеркнуть главенствующую роль римских традиций и образа жизни, практически не обращая внимания на франков как этнос со своими собственными представлениями. [Heinzelmann, 1994] Франки в его описании выбирают в качестве своего правителя римского генерала Эгидия. [Gregorius Turonensis, 1951, Lib. II. Cap. 18] Таким образом, «Суассонское королевство франков» являлось одним из многих примеров «генеральских» государств, возникавших в рамках ослабевшей Римской империи, в котором сливались римское и германские начала. [James, 1988; Циркин, 2013] Описываемые Григорием Турским франки были, вероятнее всего, федератами, которые, как и готы в Аквитании, несли службу по охране границ и поддержанию порядка. [Périn, 1981; Périn, Feffer, 1987] Более того, современные археологические исследования показали, что фактически Хильдерик сам был, скорее всего, правителем с согласия римлян, и был частью военной машины на тот момент еще императорского Рима. Об этом свидетельствуют находки в его могиле, состоявшие из большого количества прекрасно обработанных драгоценных вещей. [Wallace-Hadrill, 1962, p. 162; Werner, 1984, p. 286; 1988, p. 4; Périn, Kazanski, 1996, S. 174–178; Halsall, 2010, pp. 169–176] Хильдерик титуловался королем, что подтверждает его печать. [Salaün, McGregor, Périn, 2008, p. 218] Григорий Турский подчеркивает, что Хильдерик был изгнан франками, следовательно, он не был в полной мере частью социума франков-федератов. [Gregorius Turonensis, 1951, Lib. II. Cap. 12] Вероятно, власть не была им захвачена, а передана ему наместником в провинциях Belgica I и Belgica II римским генералом Эгидием в 470-е гг. [Rouche, 1996, p. 187] Исследователи подчеркивают, что захоронение Хильдерика свидетельствует в пользу того, что его власть можно рассматривать как результат новых тенденций и не просто как власть варварского предводителя. [Halsall, 2010, pp. 169–176] Сюжет, связанный с приходом к власти Хильдерика, демонстрировал не противостояние римлян и франков, а наоборот, глубокое взаимопроникновение варваров и империи и значительное расслоение в кругах варваров, статус которых мог варьироваться от генералов служащих Риму легионов федератов до простых варваров-солдат. [Bury, 1889, p. 107] В этом смысле он был даже более интересен и показателен, чем история Хлодвига, поскольку позволял глубже понять проблемы взаимодействия средиземноморского общества Римской империи, галло-римских провинций и варваров внутри и вне пределов империи. Тем более любопытно, как трактовали этот эпизод историки XVI в.
Известный историк-гуманист Пауло Эмилио (1460–1529) из Вероны, пользуясь гуманистической методологией, дал свою интерпретацию этого события. [Emilio, 1516] Заметим, что в отличие от многих средневековых хроник, он не стал придавать внимания вопросу троянского происхождения франков, и взамен рассмотрел первых франкских правителей не только как легенду, а как исторических личностей, правление которых было достойно исторического анализа. [Bietenholz, 1994, p. 196] В целом, обращаясь к ранней истории Франции и в особенности к таким спорным и полумифическим сюжетам Паоло Эмилио создал основательный труд, который фактически заложил основу для других сочинений по истории Франции и стал примером для многих. [Kelley, 1970, p. 221] [118]Kagan:2010 Более того, его труд был не просто хроникой, а самостоятельным произведением, в котором выражалась определенная философия истории, пусть и нестоль развитая, как у Леонардо Бруни. Например, в сочинении П. Эмилио постоянно присутствуют весьма глубокие замечания относительно справедливости войны в некоторых случаях. [Il diritto di guerra, 2008, p. 72]
В отличие от Григория Турского, Пауло Эмилио не стал развивать сюжет о главных прегрешениях Хильдерика и в целом описал его историю достаточно кратко. Фактически, он полностью воспроизвел сообщение Григория Турского, но дополнив его фактологической информацией из других раннесредневековых хроник, которые на тот момент еще не были доступны историкам. Заметим, что у него тема противостояния варваров и римлян присутствует в еще меньшей степени. Однако, в изображении Паулом Эмилио данного сюжета мы находим ряд новых тем по сравнению с «Историей» Григория Турского, вероятно, являющиеся результатом определенного влияния романистской концепции гуманистов. П. Эмилио подчеркнул статус Эгидия не столько в качестве генерала, сколько судьи, т. е. человека, имевшего право суда над солдатами-федератами («Octo annis Francis iura dixit Aegidius in amicorum cohortem recepto Vidomaro ob solertiae famam assiduitatemque»). [Emilio, 1559, p. 7] Таким образом, он попытался показать, что франки на тот момент были не столько солдатами действующих легионов, сколько своего рода федератами, задействованными в обеспечении порядка к северу от Луары. Более того, подчеркивая гражданский статус власти Эгидия, П. Эмилио фактически сравнивал его с префектом претория при римском императоре, который был главой гражданской администрации в Римской империи и один обладал всей полнотой судебной власти. [Jones, 1966, p. 141]. Следовательно, можно утверждать, что итальянский историк глубоко прочувствовал процесс взаимовлияния Римской империи и варварских народов, проникавших на ее территорию, и видел начала франкского королевства именно в их тесном союзе. На основании исследования изложения эпизода с Хильдериком можно утверждать, что именно Паоло Эмилио заложил во Франции основы той историографии, которая впоследствии сформировалась в романистскую концепцию.
Стоит отметить, что сочинение Паоло Эмилио было написано достаточно простым языком и не являлось типичным примером «риторической» историографии. К этому моменту другое, эрудитское направление уже развернулось в работах Флавио Бьондо и Помпонио Лэто, обозначав свои методы и основные принципиальные положения. По этой причине достаточно сложно определить положение Паоло Эмилио в ряду представителей историографии раннего Нового времени. Однако, поскольку в его распоряжении не оказалось никаких новых источников по сравнению с теми, которые были доступны для историков Средневековья, его скорее можно отнести к представителям «риторического» направления. Традиционно развитие эрудитского направления относится исследователями к 1560-1570 гг., когда кардинальным образом сменился доступный набор источников, и старые проблемы троянского, германского или же галльского начала в истории франкского королевства и средневековой Франции стали меньше интересовать историков. В середине 16 в. историография столкнулась с новыми задачами, когда гуманистические постулаты относительно сущности истории как области знания постепенно устаревали и теряли популярность. Эти темы, изначально отражавшие нарождающееся национальное самосознание, стали скорее аргументами в ученой полемике, которые использовали внутри своего круга, и перестали быть аргументами для оправдания форм выражения национальной идентичности. [Jouanna, 1982] Это позволяет утверждать, что споры относительно национальной принадлежности франков на самом стали неактуальны. Согласимся с исследователями, которые считают, что они потеряли политическую подоплеку и не имели прямого отношения к выработке политики монархии.
Б. Дюгайян особо выделил тот факт, что Хильдерик был первым королем одновременно и галло-римлян, и франков. Таким образом, он подчеркивал процесс слияния римского и германского начал в поздней Античности, видя именно в этом основу средневековой цивилизации. Более того, у Б. Дюгайяна прослеживаются представления, характерные для Леонардо Бруни и его последователей, а также, возможно, стоические взгляды, которые стали популярны как раз в то время, когда писался трактат. [Кулешова, Старостин, 2015] Текст трактата выстроен с соблюдением всех правил стилистики, о чем свидетельствует русский перевод, приведенный в приложении к данной статье. Образцом для Б. Дюгайяна явно стали сочинения итальянских историков-гуманистов.
Теперь обратимся к работе Клода Фоше и посмотрим, как этот эпизод выглядит в его изложении. Клод Фоше, писавший в необычайно продуктивный для французской историографии период, один из первых сделал попытку объединить имевшиеся сведения об истории Франции в единый связный рассказ. Однако, возникает вопрос, в чем именно состояла новизна его сочинения? Отметим, что «Хроника» Фредегара к этому моменту уже получила известность. Клод Фоше первый обратился к ней с целью дополнить сухое изложение Григория Турского интересными деталями. Он использовал текст Фредегара некритически, приняв на веру все, что в нем сообщалось. Однако, он выпустил ключевой момент рассказа Фредегара о византийской помощи Хильдерику, изложив эту часть только с опорой на информацию, данную Григорием Турским. Этот факт свидетельствует о том, что К. Фоше оставался в рамках традиционной для историков Возрождения концепции, для которой центральным было противостояние Римской империи, с одной стороны, и варваров Европы, с другой. Противостояние западного и восточного Средиземноморья, обозначенное в введенных в оборот источниках, не стало для него важной темы.
Основное отличие текста Клода Фоше состоит в том, что он в значительной степени использовал ставший доступным текст «Хроники» Фредегара. Именно в этом ученые признают его научное первенство. В этом смысле можно понять пафос его сочинения, состоявший в том, что он стремился уделить внимание новым фактам, полученным из раннесредневекового источника. Работа Клода Фоше представляла собой прорыв, поскольку вводила ряд новых сюжетов в уже устоявшуюся канву исторического знания о раннем Средневековье.
На основании исследования эпизода о Хильдерике, как части франкской истории, в сочинениях XVI в. можно заметить следующие тенденции в развитии исторического знания в эпоху раннего Нового времени. Если сравнить работы официального историографа Б. Дюгайяна и К. Фоше, большую часть жизни проведшего в роли свободного собирателя исторических древностей, мы заметим, что между ними есть принципиальная разница. Б. Дюгайян, будучи историком при дворе французского короля, понимал свои обязательства перед двором, королем и, возможно, перед всем королевством, и, как следствие, уделял большое внимание объяснению и оправданию действий королей. По этой причине его сочинение было наполнено попытками описать действия правителей и их окружения в терминах придворной культуры.
С другой стороны, К. Фоше, не будучи официальным историографом, работал в области истории только для себя и своих читателей. Следовательно, он был меньше связан придворными условностями, и по этой причине мог пересказывать исторические сюжеты, рисовавшие представителей королевской власти не с лучшей стороны. В этом смысле К. Фоше был более точен, так как прямо передавал источники, не стараясь сгладить сложные моменты.
Интересно отметить еще одну тенденцию в области развития исторического знания. Исследователи подчеркивают, что с течением времени историки все больше стали относиться к написанию истории как к конструированию текста на основании имеющихся источников. История из риторического упражнения сначала превратилась в собирание фактов, а затем в создание нарратива с использованием этих фактов. И Б. Дюгайян, и К. Фоше занимались именно конструированием исторического нарратива, однако каждый из них использовал ту систему ценностей и способы объяснения социальной реальности, которые соответствовали их положению.
Стоит сказать о разнице в стратегиях созидания смысловых иерархий между этими двумя историками. К. Фоше обычно пеняли на то, что он крайне некритично относился к источникам, практически полностью передавая их. Однако отметим, что это не совсем верно, поскольку в рассмотренном нами примере, мы можем найти некоторые отличия от оригинального текста Григория Турского и Фредегара. В частности, остановимся на ряде особенностей изложения К. Фоше. Во-первых, он подчеркивает наследственность избрания Хильдерика несмотря на то, что последний был известен своим распутным поведением. В отличие от Б. Дюгайяна, К. Фоше не пытался объяснить сложившуюся ситуацию тем, что окружение короля и основная масса франков надеялась, что он улучшит свое поведение и перестанет вести себя неподобающим образом. Он рассказывал об избрании Хильдерика как о факте, связанном только с тем, что он сын бывшего короля. Таким образом, К. Фоше больше чем Б. Дюгайян подчеркивал наследственность верховной власти среди варваров в раннем Средневековье. Безусловно, образ власти французского королевства, существовавший в представлениях основной массы подданных короны, в данном случае играл крайне важную роль. Отметим, что Б. Дюгайян, рассматривал избрание Хильдерика как своего рода договорной акт между его окружением, франками и им самим. Будучи более приближен ко двору, Б. Дюгайян лучше видел реальное положение дел и понимал, что сам по себе наследственный статус не играл решающей роли, хотя он выдерживался практически во всех случаях во французской истории.
Рассказы обоих историков схожи в плане рассмотрения проблемы германского и романского начал. К. Фоше полностью воспринял негативное отношение Григория Турского и Фредегара, не побоявшись употребить слово распущенность в отношении родоначальника королевской династии Меровингов. Более того, он практически не уделил внимание идее самосовершенствования, которая была крайне важна для Б. Дюгайяна. К. Фоше заметил, что франков на тот момент можно называть французами, поскольку они уже стали оседлым народом. Таким образом, в работе К. Фоше начался постепенный отход от идеи доминирования римского образа жизни, в то время как традиции северной Европы, и в частности, Франции, стали приобретать все большее значение. Происходит поворот от ценностей итальянского гуманизма с его интересом к Средиземноморским обычаям и нормам к традициям северной Европы. Сочинения Б. Дюгаяна и К. Фоше вышли с небольшим разрывом, первое в 1570 г., второе в 1579 г. Вряд ли можно объяснить разницу в их трактовках только сменой политической обстановки. Дело было в изменении отношения к истории Франции в целом и монархии в частности. Если вначале, по-видимому, обращение к событиям прошлого воспринималось в сугубо традиционном ключе как попытка воссоздать идеальное представление о власти в традициях Римской империи, то начиная с третьей четверти XVI в. историки стали, наоборот, искать различия между историей французского королевства и Средиземноморья.
Стоит отметить, что именно такие историки, как К. Фоше имели большое значения для концептуального развития во Франции науки о прошлом. Благодаря более широкой картине, которая включала в себя и положительные, и отрицательные стороны истории, сочинения К. Фоше и схожих по методу работы историков оказали ключевое влияние на формирование общей исторической концепции и официальной, придворной истории Франции. В частности, значительное влияние К. Фоше можно обнаружить в трудах Ж. Бодэна и Ф.-Э. де Мезере. Ж. Боден унаследовал от К. Фоше более тонкое понимание природы франкского королевства и его положения между галло-римской и германской цивилизациями. Ф.-Э. де Мезере, историк, писавший в середине XVII в., вслед за К. Фоше не скрывал отрицательных аспектов истории Франции и активно разрабатывал их в литературном плане.
Можно согласиться с тезисом Р. Бутелье, который считал, что в XVI веке история во Франции превратилась в настоящую науку, а результатом стали исторические сочинения, похожие больше на диссертации, чем на хроники. [Bouteiller, 1945, p. 357] Труды Б. Дюгайяна и К. Фоше явно представляют собой попытку не просто передать факты, а проанализировать их с точки зрения всех доступных для гуманистов инструментов и методов.
На основании вышеизложенного, представляется возможным выделить более точные критерии периодизации развития исторической науки в странах северной Европы. На третьем этапе историки занялись исследованием процессов исторического развития в рамках концепций, предложенных итальянскими учеными, а на четвертом получили развитие свои, особые школы исторического исследования, которые ставили во главу угла уже совершенно новые проблемы. Вместо темы противостояния римской и варварской цивилизаций, иными словами Средиземноморской и Европейской, их стали интересовать вопросы восприятия и адаптации северной европейской цивилизацией ценностей Средиземноморского общества как Античного, так и Средневекового периода. Фактически, историки второй половины XVI в. стали заботиться об определении особенностей культуры северной Европы, и одновременно постарались осмыслить историю средневековой Европы с помощью тех подходов, которые были выработаны культурой итальянского Гуманизма и Возрождения. Фактически именно на четвертом этапе родилась и получила полное оформление концепция синтеза римской и варварской культур, давшая развитие современным представлениям о средневековой цивилизации.
Литература:
1. Benesch O. The art of Renaissance in Northern Europe: its relation to the contemporary spiritual and intellectual movements. — London: Phaidon Publishers, 1965. — 195 pp.
2. Bietenholz P. Historia and Fabula: Myths and Legends in Historical Thought from Antiquity to the Modern Age. — Leiden: Brill, 1994. — (Brill’s Studies in Intellectual History; 59).
3. Bouteiller P. Un historien du XVI siecle: Etienne Pasquier // Bibliothèque d’Humanisme et Renaissance. — 1945. — T. 6. — P. 357–392.
4. Bruni L., Jenson N. Leonardi Aretini De bello italico adversvs Gotthos. — Venice: Impressit Nicolaus Ienson, 1471. —. 128 pp.
5. Bury J. B. A history of the later Roman empire from Arcadius to Irene (395 A.D. to 800 A.D.) Vol. 1. — London: Macmillan, 1889. — 532 pp.
6. Cabrini A. M. Macchiavelli’s Florentine histories // The Cambridge companion to Machiavelli / ed. by J. M. Najemy. — Cambridge: Cambridge University Press, 2010. — Pp. 128–143.
7. Connell W. J. Italian Renaissance Historical Narrative // The Oxford History of Historical Writing: 1400–1800. Vol. 3 / ed. by J. Rabasa [et al.]. — Oxford: Oxford University Press, 2012. — Pp. 347–363.
8. Du Haillan B. L’histoire générale des rois de France jusqu’à Charles VII inclusivement. — Paris, 1576.
9. Emilio P. De rebus gestibus francorum. — Paris: Lodocus Badicus, 1516. — 439 p.
10. Emilio P. De rebus gestibus francorum. — Paris: Lodocus Badicus, 1559. — 439 p.
11. Fauchet C. Recueil des antiquitez gauloises et françoises. — A Paris: Chez Iacques du Puys, 1579. —. 139 p.
12. Gregorius Turonensis. Libri Historiarum X // MGH Scriptores Rerum Merovingicarum. Bd. 1. T. 1. Gregorii episcopi Tvronensis Libri Historiarum X / hrsg. von B. Krusch, W. Levison. — 2. Aufl. — Hannover, 1951.
13. Halsall G. Cemeteries and society in Merovingian Gaul: selected studies in history and archaeology, 1992–2009. — Leiden: Brill, 2010. — 417 pp. — (Brill’s series on the early Middle Ages; 18).
14. Heinzelmann M. Grégoire de Tours, «Père de l’histoire de France»? // Histories de France, historiens de France: actes du colloque international, Reims, 14 et 15 mai 1993 / sous la dir. d’Y. M. Bercé, P. Contamine. — Paris: Librairie Honoré Champion, 1994. — P. 19–45. — (Société de l’histoire de France; 510).
15. Huppert G. The idea of perfect history; historical erudition and historical philosophy in Renaissance France. — Urbana: University of Illinois Press, 1970. — 215 pp.
16. Il diritto di guerra / A. Gentili [et al.]. — Milano: A. Giuffrè, 2008. — 652 pp. — (Centro int. studi gentiliani).
17. James E. Childéric, Syagrius et la disparition du royaume de Soissons // Revue archéologique de Picardie. — 1988. — T. 3–4. — P. 9–12.
18. Jones A. H. M. The decline of the Ancient world. — Burnt Mill: Longman, 1966. — 414 pp.
19. Jouanna A. Histoire et polemique en France dans la seconde moitie du XVI siecle // Storia della Storiografia. — 1982. — Vol. 2. — Pp. 57–76.
20. Kelley D. R. Foundations of modern historical scholarship: language, law, and history in the French Renaissance. — New York: Columbia University Press, 1970. — 321 pp.
21. Périn P. A propos des publications récentes concernant le peuplement en Gaule à l’époque mérovingienne: la question francque // Archéologie Médiévale. — 1981. — T. 11. — P. 125–145.
22. Périn P., Feffer L.-C. Les Francs. T. 1. À la conquête de la Gaule. — Paris, 1987. — 229 p.
23. Périn P., Kazanski M. Das Grab Childerichs I // Franken Wegbereiter Europas: vor 1500 Jahren: König Chlodwig und seine Erben / hrsg. von A. Wieczorek [u. a.]. — Mainz: P. von Zabern, 1996. — S. 173–182.
24. Rouche M. Clovis: suivi de vingt et un documents traduits et commentés. — Paris: Fayard, 1996. — 611 p.
25. Salaün G., McGregor A., Périn P. Empreintes inédites de l’anneau sigillaire de Childéric Ier: état des connaissances // Antiquités Nationales. — 2008. — T. 39. — P. 217–224.
26. Wallace-Hadrill J. M. The long-haired kings, and other studies in Frankish history. — New York: Barnes & Noble, 1962. — 261 pp.
27. Werner K. F. Les Origines. — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1984. — 540 p. — (Histoire de France; 1).
28. Werner K. F. De Childéric à Clovis: antécédents et conséquences de la bataille de Soissons en 486 // Revue archéologique de Picardie. — 1988. — T. 3–4, no 1. — P. 3–7.
29. Абрамсон М. Л. От Данте к Альберти. — М.: Наука, 1979. — 176 с. Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. — М.: Наука, 1964. — 483 с.
30. Григорий Турский. История франков. / Пер. В. Д. Савукова. — М.: Наука, 1987.
31. Кулешова Е. В., Старостин Д. Н. Проблема прихода к власти Меровингов в трудах французских эрудитов XVI в. сквозь призму истории о Хильдерике // Молодой ученый. — 2015. — Т. 13. — С. 551–556.
32. Немилов А. Н. Специфика гуманизма северного Возрождения (типология и периодизация) // Типология и периодизация культуры Возрождения / под ред. В. И. Рутенбург. — М., 1978. — С. 39–51.
33. Циркин Ю. Б. “Генеральские государства” на территории Западной Римской империи // Мнемон: Исследования и публикации по истории Античного мира. Сборник статей к 80-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова. — 2013. — Т. 12. — С. 462–472.
