Особый интерес в изучении террористической деятельности вызывает феномен женского терроризма.
Если в традиционном обществе женщине отводилась пассивная роли хранительницы очага, с характерными для нее состраданием и гуманизмом, то с развитием феминистских идей в России «слабый пол» активно включился в общественную жизнь страны, стараясь ни в чем не уступать мужчинам. На первый план вышли качества, присущие борцам: решимость, твердость, верность революционному и товарищескому делу. Поэтому не удивительно, что женщины вступили на путь терроризма. Сначала это были представительницы аристократии и буржуазии, а затем к 1900 году революция привлекла и низшие слои населения.
Вера Засулич стала первой «женщиной с револьвером» в русском революционном движении. В Исполнительный комитет «Народной воли» первого состава, насчитывавший 29 человек, входило 10 женщин. Женщины участвовали в подготовке террористических актов наравне с мужчинами. Софья Перовская, непосредственно руководила подготовкой и осуществлением цареубийства 1 марта 1881 года; на процессе «первомартовцев» две женщины — Перовская и агент исполнительного комитета Геся Гельфман были приговорены к смертной казни [1, с. 234].
Продолжая народовольческую традицию, женщины активно работали в эсеровских террористических организациях. Также возросло число женщин среди непосредственных исполнителей терактов. В «Памятной книжке социалиста-революционера» в 1914 году была опубликована статистическая сводка террористических актов, осуществленных эсерами с 1902 по 1911 год. В них принимали участие 27 женщин.
По подсчетам американской исследовательницы Эми Найт, посвятившей специальную статью женщинам-террористкам в партии социалистов-революционеров, среди 78 членов БО, входивших в ее состав с 1902 по 1910 гг. было 25 женщин. Всего же ей удалось выявить имена 44 террористок, действовавших в составе различных эсеровских боевых организаций [2, с. 102].
Женский терроризм во многом объясняется изменением семейных отношений и распространением грамотности. Женщины не имели доступа к высшему образованию, не могли участвовать в политической жизни, их профессиональная карьера была ограничена сферой преподавания и медицины. Все это и приводило их в подпольные организации.
Эми Найт проанализировав биографии 44 эсеровских террористок, пришла к выводу, что они имели более высокое социальное происхождение и более высокий образовательный уровень, нежели мужчины-террористы. Так, из 40 террористок 15 были дворянками или дочерьми купцов, 4 происходили из среды разночинцев, 11 — из мещан, одна была дочерью священника и 9 родились в крестьянских семьях.
На деле социальный статус многих из них был выше, чем это следовало «по рождению». Так, крестьянка Анастасия Биценко и дочь солдата Зинаида Коноплянникова получили специальное образование и стали учительницами. Реально, большинство из них принадлежало к интеллигенции. Например, дочь якутского вице-губернатора Татьяна Леонтьева или дочери генерала Александра и Екатерина Измайлович. В упомянутой «книжке эсера» 20 из 27 женщин были отнесены к «интеллигенткам». Для сравнения: из 131 террориста-мужчины, упомянутых в этой сводке, 95 были рабочими и крестьянами по роду занятий. Высок был и образовательный уровень террористок — 11 имели высшее образование, 23 — среднее, еще 6 — домашнее, и лишь 3 — начальное; одна назвала себя самоучкой. Среди террористок было 9 учительниц и 8 студенток и лишь 4 неквалифицированных рабочих. Средний возраст террористок в 1906 г. составлял 22 года.
К началу XX века женщины составляли треть Боевой организации эсеров и четверть всех террористов.
Любопытен национальный состав эсеровских террористок — преобладали русские (22 %) и еврейки (13 %). Высокий процент евреек Эми Найт объясняет тем, что для еврейской женщины, роль которой в семье была жестко регламентирована, разрыв с религиозными и семейными традициями требовал гораздо больших усилий для разрыва с обществом, чем для мужчины. Для протеста они выбирали самые крайние формы борьбы. Плюс характерная для еврейского народа мессианская идея о самопожертвовании, и перед нами террористка-смертница [3, с. 127].
У многих женщин-террористок жертвенные мотивы прослеживаются особенно отчетливо. Классический пример — член БО Мария Беневская, верующая христианка, изготовлявшая бомбы и пострадавшая при случайном взрыве; она находила оправдание своей деятельности скорее в Библии, нежели в партийных программах, Евстолия Рогожинникова, застрелившая начальника Главного тюремного управления А. М. Максимовского, писала перед казнью, что она вступила на путь терроризма из чувства долга и любви к людям. Дора Бриллиант рвалась сама выйти с бомбой на Плеве или вел. кн. Сергея Александровича; а ведь и в том и в другом случае гибель была практически неизбежной.
Мотив самопожертвования, тяга к смерти вели женщин в ряды радикалов. Многие террористки приветствовали смертные приговоры. З. Коноплянникова, эсерка-террористка, убившая в 1906 году генерала Мина, «шла на смерть так, как идут на праздник». Э. Найт пишет, что «склонность к суициду была частью террористической ментальности, террористический акт был часто актом самоубийства».
Современные террористки-смертницы стали прямыми наследницами революционерок на рубеже XIX-XX веков. Переняв у палестинских шахидов террористические приемы, нынешние террористы используют для доставки бомб женщин.
Женщины-смертницы — это дешевое и почти безотказное оружие, которое в нашей стране первыми испробовали Басаев, Абу-Валид. Начиная с 2000 года большинство крупных терактов было совершено с помощью женщин-самоубийц.
В мусульманских странах большинство шахидов — это мужчины. Почему же именно в России бомбами стали женщины? «Сестры», как их называют боевики, более дешевый «материал», на женщину в толпе, как правило, обращают меньше внимания [4, с. 61].
Например, во время покушения в 2001 году на коменданта Урус-Мартановского района Гейдара Гаджиева шахидка подошла к нему якобы для того, чтобы задать какой-то вопрос. Другой случай произошел 14 мая 2003 г. в Гудермеском районе Чечни, когда во время многолюдного религиозного праздника подорвалась женщина-смертница. К тому женщина легче поддается зомбированию, ее заставляют принимать психотропные вещества и наркотики. Человек с нормальной психикой вряд ли согласится стать ходячей бомбой [5, с. 111].
В истории народов Северного Кавказа, в том числе и чеченцев, практически неизвестны случаи целенаправленного и осознанного самоубийства. Феномен суицида — чужд образу жизни и духовно-культурному восприятию северокавказских этносов, в том числе чеченцев. В чеченском языке, например, даже отсутствует термин, обозначающий этот феномен.
Для традиционной культуры чеченцев ранее не были характерными акции самоубийства мужчин, а тем более женщин. Намеренная гибель в суннитском правоверии (чеченцы — мусульмане-сунниты) приравнивается к самоубийству, что осуждается Исламом:
“И они не поклоняются иным богам, кроме Аллаха, и не лишают жизни душу, которую Аллах запретной для убийства сотворил… А те, кто творит это, тот встретит тяжкое воздаяние“.
(Сура “Различение”, 25:68)
Убийство человеком самого себя, — какова бы ни была причина, — запрещено в Исламе:
“…И не убивайте самих себя…“
(Сура “Женщины”, 4:29)
В соответствии с нормами Ислама самоубийца не может попасть в рай, поэтому правоверный мусульманин никогда не пойдет на самоубийство.
Самоубийство и, следовательно, террористы-самоубийцы, уносящие за собой жизни невинных людей, в корне противоречат моральным принципам Ислама:
“Кто убил душу не за душу или за порчу, тот как бы убил людей всех. А кто оживил ее, тот будто бы оживил людей всех“
(Сура “Трапеза”, 5:32)
В Исламе не допускается насилие, выходящее за рамки равного возмездия. Так, в Коране утверждается:
“И предписали Мы им в ней, что душа — за дущу, и око — за око, и нос — за нос, и ухо — за ухо, и зуб — за зуб, и раны — отмщение. А кто пожертвует это милостыней, то это — искупление за него“
(Сура “Трапеза”, 5:43) [6, с. 324].
Таким образом, хотя в Коране допускается принцип возмездия за убийство, тем не менее, он строго ограничен рамками недопущения чрезмерного насилия.
Самоубийство запрещено не только Исламом, но и более древней правовой культурой — чеченскими адатами. В соответствии с ними самоубийца не может быть похоронен на кладбище, где похоронены его родственники. Обычно его хоронят за оградой кладбища, а чаще вообще скрывают место захоронения.
Случаи самоубийства среди чеченцев — само по себе явление экстраординарное. “Шахидизм” — чуждый кавказской ментальности и традиционному социокультурному бытию феномен, однако определенными силами он настойчиво навязывается чеченскому этносу.
Традиционный ислам, издавна входящий в число традиционных для России вероисповеданий, не имеет ничего общего с ваххабизмом и другими псевдоисламскими течениями. Так называемые радикальные исламисты весьма далеки от основополагающих принципов мусульманской религии, провозглашенных в Коране. Совет муфтиев России неоднократно осуждал террористические акты ваххабитов в нашей стране.
Таким образом, современный “шахидизм” — прежде всего, именно политический феномен. Ведь при совершении ответных силовых действий мусульманин не имеет права применять насилие, выходящее за рамки допускаемого Исламом. Важно отметить и то, что Ислам призывает мусульман к тому, чтобы они не убивали самих себя, воздерживались от мерзостей и преступлений, что говорит о высоком духовном потенциале, заложенном в текстах Корана и Сунны Пророка Мухаммада (салаллаху алейхи ва салям). Все это дает основание утверждать, что терроризм или “шахидизм”, связанные с чрезмерным насилием, не имеют ничего общего с нормативным, ортодоксальным Исламом. Вышеназванные явления могут быть отнесены исключительно к ультрарадикальному Исламу (радикальному исламизму).
Литература:
1. Будницкий О. В. Женщины-террористки в России [О. В. Будницкий]. — Ростов-Н/Д: «Феникс», 1996. — 637с.
2. Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (втор. половина XIX — начало XX вв.) [О. В. Будницкий]. — М.: наука, 2000. — 329с.
3. Василенко В. И. Исторические истоки терроризма: историческая память в массовом сознании населения РФ [В. И. Василенко]. — М.: Изд-во МГУ, 2002. — 259с.
4. Бидова Б. Б. Толерантность как часть политической культуры: проблемы концептуализации и российские особенности [Б. Б. Бидова]. //Вестник Ессентукского института управления, бизнеса и права. 2012. № 6. — С. 60–62.
5. Шур А. В. У террора женское лицо [А. В. Шур]. — М.: Знание, 2012. — 237с.
6. Крачковский И. Ю. Русский перевод Корана в рукописи XVIII в. /Крачковский И. Ю./. — Л.: Изд-во АН СССР, 1955. — 621с.
