Роман М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» по сути объединяет в себе два романа – «Роман о Пилате» и «Роман о Мастере», которые не только сопоставляются в рамках художественного пространства «большого романа», но и скрыто противопоставляются друг другу по характеру и степени проявления трагического и комического.
Булгаков четко разграничивает комические и трагические сюжетные ситуации во времени и пространстве: смешное – в Москве, трагическое – в Ершалаиме. Подобное разделение связано с этической проблематикой «ершалаимских» и «московских глав» и ее эстетической реализацией.
Этическая ситуация как будто похожа: Мастер сжигает роман, отказываясь от знания истины, Пилат предает Иешуа Га-Ноцри, то есть истину во плоти, но эстетическая реализация отличается.
Мастер создает свой роман о Пилате в антихристианском государстве, религией которого становится воинствующий атеизм. Противоположностью Бога и добродетели может быть только дьявол и зло, поэтому Булгаков приводит в романе огромное количество частных проявлений банального зла, которое незаметно для москвичей. Это донос, ложь, прелюбодеяние, чревоугодничество, воровство и т.д. Появление дьявола и его свиты в антихристовом царстве вполне закономерно. Однако ни дьявол, ни бесы у читателя ужаса не вызывают, более того, Булгаков изображает их комически, следуя русским традиционным представлениям о смешном: «по-русски односложное, отрывистое, фонетически весьма выразительное "смех" систематически рифмуется со столь же односложным и отрывистым "грех". Пословица говорит: "Где смех, там и грех" (варианты: "Мал смех, да велик грех"; "Навели на грех, да и покинули на смех"; "И смех, и грех"; "И смех наводит на грех") [1, с. 341].
Булгаков заставляет читателя смеяться над тем, над чем обычно не смеются, но именно бесы из свиты Воланда выявляют, пародируют и наказывают «мелкие грешки» москвичей: «Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой» [2, с.127].
Ситуация в Ершалаиме принципиально отличается от московской. Прокуратор Иудеи, Понтий Пилат, язычник, который обращается к некой совокупности богов только во время приступов гемикрании (О, Боги, боги!– его постоянное присловье в начале романа), сначала воспринимает Иешуа как сумасшедшего, поэтому позволяет себе издеваться и смеяться над ним. Писатель как будто усваивает традиционное православное представление о смехе: «весь сюжет поведения православного юродивого в том и состоит, что лишь по прискорбному заблуждению и греховному безумию, в меру помрачения нашего ума мы можем дерзнуть ему посмеяться. Мы смеемся, когда должны были бы вздыхать, плакать и трепетать» [1, с. 342].
Во время допроса Пилат вдруг понимает, что к нему привели не сумасшедшего, но человека «не от мира сего», т.е. того, кому земной суд Пилата или любого другого человека не страшен, поскольку для него существует истина высшего порядка. Иешуа не использует иносказаний или иронии, поскольку он может говорить правду, неискаженную метафорой, ведь «правду говорить легко и приятно» [2, с.29]. Он практически не способен улыбнуться, лишь скалится, подражая Пилату. Действительно, по С.С. Аверинцеву «подлежащее "святой" отказывается соединяться со сказуемым "пошутил", и это потому, что в народном языковом обиходе глагол "пошутить" систематически обозначает деятельность бесов» [1, с.341].
Парадоксально, что в «московских главах» Булгаков дает трагические по сути события, смеяться над которыми грешно, в комической повествовательной форме. Здесь благодаря смешному снижается уровень читательского восприятия трагизма сюжетной ситуации. Особенно характерно «бесовское» комическое описание Коровьевым смерти Берлиоза приехавшему из Киева дяде: «Я был свидетелем. Верите – раз! Голова – прочь! Правая нога – хрусть, пополам! Левая – хрусть, пополам! Вот до чего трамваи доводят!» [2, с.205]. Рассказчик, похоже, упивается историей, сводя к абсурду причину гибели несимпатичного героя. «Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель валерианки!.. – И, повернув к Поплавскому совершенно заплаканное лицо, добавил: - Вот они, трамваи-то! <…> Нет, не в силах, нет мочи, - шмыгая носом, продолжал Коровьев, - как вспомню: колесо по ноге… одно колесо пудов десять весит… Хрусть!.. Пойду лягу в постель, забудусь сном» [2, с.206]. Преувеличенные эмоции своей неуместностью перед лицом равнодушного свидетеля усиливают комизм.
Автор «играет» с читателем, высмеивая ситуацию, и тем самым преодолевает ужас смерти: "Смеяться, когда нельзя",- переживание куда более острое, даже оргиастическое, нежели смеяться, когда "можно", зная, что "можно" <…> Любое разрешение, любое "можно", касающееся смеха, остается для русского сознания не вполне убедительным. Смеяться, собственно, - нельзя; но не смеяться - сил никаких нет” [1, с. 344].
М.А.Булгаков создает комические сюжетные ситуации в соответствии с традицией восприятия смешного в русской и православной культурах, что является одним из главных принципов создания комического эффекта в романе «Мастер и Маргарита».
Литература
1. Аверинцев С.С. Бахтин и русское отношение к смеху // От мифа к литературе: Сборник в честь 75-летия Е. М. Мелетинского . - М., 1993.
2. Булгаков М.А. Собрание сочинений. В 5-ти т. Т.5. Мастер и Маргарита; Письма / Редкол.: Г.Гоц и др. – М.: Худож.лит., 1990.
