В настоящее время литературоведы уделяют все больше внимания проблемам графики художественных произведений, одна из которых — использование писателями курсивных маркеров в тексте. Курсив — специальный наклонный вправо шрифт, который является приемом, помогающим автору обозначить свою позицию. В данной статье мы рассмотрим использование курсива, его роль в романе одного из выдающихся русских писателей-реалистов Ивана Сергеевича Тургенева «Рудин».
При анализе текста мы отметили наиболее важные функции данного графического средства в романе «Рудин». Рассмотрим подробнее.
Во-первых, им выполняется функция характеристики героев, предметов и явлений, указывающих на особенности внутреннего или внешнего облика, состояний и действий персонажей, их реакции на события, отношения к миру, природе. Отметим, что характеристику может давать не только сам автор-повествователь, но и другие персонажи, например: «Не беспокойтесь, любезный Дмитрий Николаич! Он никого из нас не обманул. Он желает показать вид, что не хочет больше спорить... Он чувствует, что не может спорить с вами. А вы лучше подсядьте-ка к нам поближе, да поболтаемте» [Тургенев, 2014, с. 37] (речь Дарьи Михайловны о Пигасове). Здесь курсив указывает на неспособность Пигасова посоревноваться с Рудиным ни в ораторском искусстве, ни в остроумии. Это, как видно, понимают все.
Рассмотрим реплику « Салон уже начался» [8, с. 19]. Салоны — явление преимущественно французской общественной жизни XVIII и XIX веков. Салон составлял кружок лиц, собиравшихся в доме какой-либо дамы, выделявшейся умом и красотой. Так как во Франции в салоны входили писатели и политические деятели, то эти кружки приобрели большое влияние на литературную и политическую жизнь страны. В применении к собранию в доме Ласунской, состоящему, за исключением Пигасова, только из обитателей дома, Тургенев употребляет слово салон в ироническом ключе, отмечая комическую составляющую характера Ласунской, желающей походить на французских дам, деятельниц салонов, хотя в ее деревенском салоне совсем нет людей, которые могли бы поддерживать «умственное настроение». Этим объясняется, почему помещица решила «приласкать» незнакомого ей Рудина, интеллектуала, владеющего приемами риторики.
Лежнев говорит о Рудине: «Он уезжает... Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно: ведь и это письмо он почел за долг написать, и являлся он к тебе по чувству долга... У этих господ на каждом шагу долг, и все долг — да долги, — прибавил Лежнев…» [8, с. 111]. В романе открыто и прямолинейно Рудину противопоставлен Лежнев, в ранней молодости, в университете, испытавший влияние идей философского студенческого кружка, влияние самого Рудина. Лежнев был увлечен мечтой о высоком идеале жизни, о долге служения человечеству, но вскоре он осознал, что это абстрактные понятия и, поселившись в дерене, вступил на путь практической деятельности. «Широкие горизонты перед Лежневым закрылись, из его жизни ушла поэтическая окрыленность, и пламень души уступил место флегматичности» [5, с. 25]. Лежневу странно наблюдать, как Ласунская и другие восхищаются словами Рудина, ведь он знает, что за его словами скрываются неспособность принимать решения, невозможность совместить слово и дело (это было свойственно многим кружковцам-философам 1840-х годов).
Во-вторых, курсив в романе выполняет функцию маркирования речевой характеристики, то есть подчеркивание специфики произношения или речи в целом какого-либо персонажа. Так, Тургенев даёт речевую характеристику Пандалевского: «Да-с, прислала-с, — отвечал он, выговаривая букву «с» , как английское «th» «.. [8, с. 13]. Ясно, что функция курсива, которая заключается в выделении речевых особенностей, тесным образом связана с функцией характеристики персонажей и затрагивает одну её сторону — в данном случае — произношение, ведь речь героев является важным звеном при анализе их качеств. Пандалевский — жилец Дарьи Михайловны, крайне неискренний человек, услужливый и льстивый. Говорил он по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, что указывает на его манерность.
В-третьих, курсив в «Рудине» используется для маркирования названий художественных произведений, что тоже связано с функцией характеристики персонажей, так как представлено в большинстве случаев название книг, музыкальных пьес, которыми интересуются герои. Как нельзя точно их мировоззрение, эстетическая позиция передаются содержанием выбранных ими поэмам, романов, настроением, навеваемым сонатами, поэтому Тургенев прибегает к скрытой характеристике. Например: «Знаете ли вы «Erlkonig» («Лесной царь» (нем.) Шуберта? — спросил Рудин. — А вы были в Германии? — спросила Дарья Михайловна. — Я провел год в Гейдельберге и около года в Берлине» [8, с. 41]. Рудин был погружен в немецкую поэзию, философию, также, как и многие его современники-гегельянцы и поклонники Канта. О сильном влиянии немецкой романтической литературы на идеалистически настроенную молодежь 1830–1840-х годов свидетельствует П. В. Анненков: «Теперь трудно и поверить, сколько обновляющих и исправительных начал принесла немецкая поэзия молодым людям 30-х годов, когда открылось у нас деятельное сближение с ней. Мечты юности были здесь воспитателями сердца и души, любой поэтический образ — нравственным представлением, вдохновленный афоризм — обязательным правилом для жизни» [5, с. 19]. Таково было нравственное влияние немецкой литературы. «В произведениях этой литературы, — продолжает Анненков, — свободная фантазия певца беспрестанно касается философских положений, часто даже и зарождается она в области чистой мысли» [5, с. 20]. Чем смелее выдавалась мысль из среды поэтического образа, тем напряженнее становились усилия отыскать ее полное значение и возвести до общего положения, которое могло бы сделать ее независимым пояснением всех случаев жизни.
В-четвёртых, курсив помогает писателю в выделении «чужого слова». «Чужое слово» (в терминологии М. М. Бахтина) — это либо иноязычное слово, либо заимствованная речь у другого персонажа, это может быть цитата из текста другого автора, помещенная в текст анализируемого романа. Почти во всех своих произведениях Тургенев использует данный тип выделения. При помощи курсива автор часто акцентирует иноязычные слова и выражения, например: « Merci, c'est charmant , — промолвила Дарья Михайловна, — люблю Тальберга. Il est si distinque » [8, с. 24], « C'est un homme comme il faut , — подумала она, с доброжелательным вниманием взглянув в лицо Рудину» [8, с. 36], « Vous êtes un poète », — вполголоса проговорила Дарья Михайловна». [8, с. 44]. Автор выделяет французские выражения, чтобы подчеркнуть в Дарье Михайловне черту, присущую дворянам, а именно: говорить по-французски. Помещица, по ее мнению, принадлежала к высшему свету, порой «щеголяла» знанием родного языка, хотя «галлицизмы», французские выражения, употребляла часто. Автор подчеркнул, что думала Дарья Михайловна по-французски, хотя с намерением употребляла простые народные обороты, но не всегда удачно.
Любопытна и характерна сцена показа Рудину брошюры; Ласунская давала ему понять, что она серьезная женщина, и, вместе с тем, это было средством возбудить серьезный разговор, которого, по ее разумению, так не доставало ее салону. «Как это мы до сих пор не познакомились? — продолжала Дарья Михайловна. — Это меня удивляет… Читали ли вы эту книгу? C’est, de Tocqueville, vous savez? И Дарья Михайловна протянула Рудину французскую брошюру» [8, с. 37]. Токвиль — французский политический деятель и писатель первой половины XIX века, и дама желает говорить о нем не по-русски. В романе курсивом маркируется и такой вид «чужого слова», как «внутренняя цитата», когда в речи одного героя слышится речь другого: «…третьего дня наша предводительница как из пистолета мне в лоб выстрелила; говорит мне, что ей не нравится моя тенденция! Тенденция! Ну, не лучше ли было и для нее и для всех, если бы каким-нибудь благодетельным распоряжением природы она лишилась вдруг употребления языка?» [8, с. 125]. Главным объектом «желчных» речей Пигасова были женщины, хотя вообще он был «до человеческого рода небольшой охотник». Первой женщиной, которая «обидела его», Пигасов считал свою мать, «тем, что его родила». Все барышни — говорил Пигасов, — вообще неестественны в высшей степени.
И, наконец, в-пятых, курсив в романе «Рудин» выполняет функцию маркирования «условного понятия», то есть выделение слов, у которых нет определенных значений (в большинстве случаев это местоимения):
Курсив в функции «условного понятия» способствует выделению внутрифразового ударения: «Извините, Александра Павловна, не все равно. Иной скажет мне слово, меня всего проймет. Другой то же самое слово скажет или еще красивее, — я и ухом не поведу. — То есть вы не поведете, — перебила Александра Павловна» [8, с. 70], « Вы трусите, а не я! — крикнул Рудин вслед Наталье» [8, с. 106]. Так автор пытается поставить эмоциональное ударение на одном слове, сделать его центром фразы. Кроме этого, курсив содействует выделению способа обращения: «Послушайте, — перебил его Лежнев, — мы когда-то говорили «ты» друг другу… Хочешь? Возобновим старину… Выпьем на ты !», « Ты знаешь, начал он опять, с ударением на слове «ты» и с улыбкой, Рудин, — во мне сидит какой-то червь, который грызет меня и гложет и не даст мне успокоиться до конца» [8, с. 140]. Такие случаи чаще всего встречаются при подчеркивании обращений «ты» и «вы», дистанции, показывающей степень близости отношений персонажей.
Использование курсива в романе тесно связано с сюжетно- композиционной организацией: возможности графики автор направляет на раскрытие основного (социального) конфликта, подчёркивая и свою позицию. Курсив служит особым средством выявления авторских симпатий и определения места героев в образной системе. Как видно, Тургенев предстает как художник, в совершенстве владеющий данным графическим приёмом, оригинально использующий его выразительные возможности. Отметим, что курсив является ярким проявлением черт поэтики рассмотренного романа.
Литература:
- Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. — Москва: Советский писатель, 1963. — 160 с.
- Борисова И. М. Графика поэзии Н. А. Некрасова / И. М. Борисова. — Оренбург: ОГУ, 2017. — 257 с.
- Борисова И. М. Курсив в прозе А. П. Чехова / И. М. Борисова // Вестник Оренбургского государственного университета. — Оренбург: ОГУ, 2004. — С. 4–9.
- Гинзбург Л. Я. Об одном пушкинском курсиве / Л. Я. Гинзбург // О старом и новом: статьи и очерки. — Ленинград: Советский писатель, 1982. — С. 153–156.
- Данилов В. В. Комментарии к роману И. С. Тургенева «Рудин» / В. В. Данилов. — Москва: Коммунист, 1955. — 80 с.
- Маркович В. М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века / В. М. Маркович. — Ленинград: Изд-во ЛГУ, 1982. — 208 с.
- Маркович В. М. Человек в романах И. С. Тургенева / В. М. Маркович. — Ленинград: Изд-во ЛГУ, 1975. — 152 с.
- Тургенев И. С. Рудин / И. С. Тургенев. — Москва: АСТ, 2014. — 160 с.
- Шпилевая Г. А. «Чужое слово» как средство социально-психологической индивидуализации в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети» / Г. А. Шпилевая // Содержательность форм в художественной литературе: межвузовский сборник. — Куйбышев: Куйбышевский государственный университет, 1989. — С. 85–89.
