О стихотворение «Не верь себе» сломано немало копий [1]. Многие исследователи спорили, рассуждали о том, какое сообщение хотел оставить нам Лермонтов. Наша задача, тем не менее, сводится к тому, чтобы попробовать взглянуть на стихотворение Лермонтова свежим взглядом, представить собственное понимание текста, дать ему свою интерпретацию.
Стихотворение называется «Не верь себе», и его анализ следует начинать именно с осмысления такого названия. К кому обращается лирический герой? Что это? Напутствие другому поэту или мучительная раздвоенность, диалог с самим собой? Нам кажется, что, скорее, второе.
Стихотворению предшествует эпиграф на французском языке. В переводе он звучит так: «Какое нам, в конце концов, дело до грубого крика всех этих горланящих шарлатанов, продавцов пафоса, мастеров напыщенности и всех плясунов, танцующих на фразе?» Уже здесь задаётся тон стихотворению. Автор показывает отношение к поэту со стороны обывателя, для которого тот является не более чем каким-то обманщиком, непонятым шутом. Таким образом Лермонтов пытается подготовить читателя к восприятию собственного текста, обосновать то, что будет сказано дальше. Итак, «горланящее шарлатанство», не стесняющееся собственных слабостей, или всё же великий дар?
В стихотворении дар поэта, казалось бы, обличается чуть ли не как проклятие. На первый взгляд, лирический герой всячески пытается занизить его значение в жизни, обозвать ненужным, бесполезным:
Как язвы, бойся вдохновенья...
Оно — тяжелый бред души твоей больной
Иль пленной мысли раздраженье.
Лирический герой сознательно ищет логического обоснования своей потребности в стихотворстве. Вдохновенье — не божественная искра, а «тяжкий бред» и «раздраженье» мысли. Но далее мы уже наблюдаем противоречие: «неведомый и девственный родник» в душе нельзя свести к бреду, это нечто иное. Однако и к этому «иному» лирический герой, казалось бы, не советует прислушиваться:
Случится ли тебе в заветный, чудный миг
Отрыть в душе давно безмолвной
Еще неведомый и девственный родник,
Простых и сладких звуков полный, -
Не вслушивайся в них, не предавайся им...
Почему же прислушиваться к «простым и сладким звукам» нельзя? Потому что, объясняет герой, невозможно выразить всю, абсолютно всю гамму чувств услышанного, передать действительно полноценную картину. Он не отрицает, что словом можно описать многое. Но субъективные ощущения, именно то, что переживал автор в момент созидания, изложить на бумаге — невозможно. Это как лицезреть с высоты птичьего полёта пейзаж невероятной красоты и сфотографировать его. Многие будут дивиться фотографии, вдохновляться ею, но они никогда не прочувствуют, глядя лишь на неё, всего спектра эмоций, что пережил автор в момент съёмки. Вот почему
Не вслушивайся в них, не предавайся им,
Набрось на них покров забвенья:
Стихом размеренным и словом ледяным
Не передашь ты их значенья.
Однако невозможность адекватно передать непередаваемое не единственная причина, по которой лирический герой советует «не верить себе». Причина вторая — люди. Ужас в том, что им нет дела до чувств поэта. Они могут видеть в нём лишь шута, представившего своё творчество публике на потеху. Хотя даже и не подозревают, какая боль души может скрываться за бегущими друг за другом строками. Или же людям могут быть попросту безразличны внутренние терзания автора. Каждый несёт свой тяжкий жизненный груз в себе, лишь поэт выставляет его всем напоказ. Оттого откровение поэта обесценивается. Оно не представляет важности, очевидно, потому, что у каждого хватает своих забот, откровенность же воспринимается как нечто в высшей степени неприличное:
Какое дело нам, страдал ты или нет?
На что нам знать твои волненья,
Надежды глупые первоначальных лет,
Рассудка злые сожаленья?
Взгляни: перед тобой играючи идёт
Толпа дорогою привычной;
На лицах праздничных чуть виден след забот,
Слезы не встретишь неприличной.
Публика не способна понять поэта. Герой пытается определить, кого видят в нём самые обыкновенные люди. И приходит к выводу, что никого. Что его жизненные трудности ничуть не хуже, что они такие же или же вовсе смешны. Но причину лирический герой видит не в литературной необразованности, а в другом. В том, что умение писать, умение творить нисколько не делает его особенным, что он всё тот же человек. И в жизни всё тоже у него человеческое, в том числе и заботы. Герой будто разочарован в литературном искусстве. По его мнению, оно может с лёгкостью превратиться в дневник одного человека об этом же человеке и о том, что творится вокруг него. Но кому это нужно, кроме автора записок? И если только ему, то нужен ли этот дневник?
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
С своим напевом заучённым,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным...
Казалось бы, на утверждении ненужности поэтического дара и констатации разочарования можно и закончить анализ. Однако нас не отпускало мучительное противоречие текста. Говоря «Не верь себе…», автор будто пытается убедить себя и одновременно говорит читателю: «Не верь мне». Горечь слов слишком пронзительна, и слишком сомнительно то, что «простодушная чернь» права в этом вечном споре о значимости и нужности поэта.
Интересной нам показалась идея о том, чтобы проанализировать стихотворение, рассмотрев в первую очередь функционирующие в нём глагольные формы. В частности, мы решили выписать все глаголы из «Не верь себе» в повелительном наклонении по порядку. Сделав это, получаем: не верь, не верь, бойся, не ищи, истощи, разлей, не вслушивайся, не предавайся, набрось, не выходи, не унижай, стыдися, взгляни, поверь.
Не верь себе. А кому тогда верить? Бойся вдохновенья. Но почему? Мы только что выяснили, что бред души — слишком несостоятельное объяснение. Не ищи признаков небес во вдохновении, но истощи свою жизнь в заботах. Если прочитывать стихотворение таким образом, мы увидим, что это не что иное, как горькая усмешка, своеобразный перевёртыш. Как может Лермонтов, сетующий в хрестоматийной «Думе» на бесцельность жизни своего поколения, давать такие советы? Ответ очевиден — никак. Прийдя к таким выводам, внимательный читатель испытывает соблазн убрать отрицание там, где оно присутствует, и поставить туда, где его нет. Получается следующее: верь, верь, не бойся, ищи, не истощи, не разлей, вслушивайся, предавайся, не набрось, выходи, унижай, не стыдися, не взгляни, не поверь.
Мне показалось, что это похоже на заповеди. Это может быть целым своеобразным поэтическим кодексом вопреки всему. Нет, верь! Ибо что такое поэт без веры в собственное предназначение? «Не верь, не верь себе» — это попытка самоубеждения, предпринятая именно потому, что поэт не может не верить. «Бойся вдохновенья». Но как бежать от него? Не бояться и слушать — вот поэтическая задача. Ищи признаки небес, не истощай свою жизнь в суете, вслушивайся в эти простые звуки, предавайся им, не набрасывай на них покров забвенья. Вслушиваться — вот твоё дело. В этих строчках утверждается идея о том, что поэт не должен жалеть себя, сдаваться, бояться вдохновенья, он обязан быть верным своему делу, как бы тяжело ни приходилось, идти до конца. А что в конце? Об этом — следующая строфа, которая говорит о жертвах, на которые творцу приходится идти. Поэт приносит в жертву самого себя, он идёт на унижения. Ему придётся выходить на «шумный пир людей». Вот почему звучит «не выходи», ему придётся унижать себя, отсюда — «не унижай», он не должен стыдиться своих чувств, а потому — «стыдися». В диалоге принимают участие две стороны героя. Одна, пытаясь его защитить, показывает обывательское видение поэзии, вторая же понимает неизбежность уготованного пути. И если первая часть стихотворения — это действия поэта, порабощённого своей музой, то вторая говорит о цене, которую поэт за своё умение слушать платит. Со строк «Какое дело нам, страдал ты или нет?» — в текст вламывается толпа. С её, толпы, представлением о сущности поэта. Лирический герой устало заключает: «Поверь: для них смешон твой плач и твой укор…» Но значит ли это, что он примет условия черни? Значит ли это, что поверит? Скорее всего, нет. Горькие размышления, выраженные в стихотворении, — констатация того факта, что поэт обречён на такой путь. Такой, и никакой другой. И несмотря на все попытки его изменить, несмотря на все рассудочные доводы, поэзия всегда будет стихией, неподвластной рассудку. За возможность бессмертия поэт платит одиночеством и унижением. Многоточием оканчивается стихотворение. Возможно, потому, что диалог этот с самим собой можно продолжать и продолжать. А стихи пишутся, и родник не иссякает.
Литература:
1. Злочевская А. В. «Не верь себе» М. Ю. Лермонтова: трагические парадоксы и антиномии поэтического творчества. [Электронный ресурс] // БОГОСЛОВ.RU. Научный богословский портал URL: http://www.bogoslov.ru/text/374775.html
