Рецепция идей Платона в мифе Н. М. Минского о несуществующем Боге



Николай Максимович Минский — широко известный в свое время, но ныне — практически забытый поэт и философ кон. XIX — нач. XX вв. Его имя звучало наряду с именами Д. С. Мережковского, В. В. Розанова, З.Гиппиус и других инициаторов религиозно-философских собраний в России.

Уже в 1890 году увидел свет его трактат «При свете совести: мысли и мечты о цели жизни», который можно назвать одним из первых литературных памятников религиозно-философского течения отечественного символизма, «вестником религиозного обновления в России» [1, 146].

Вопрос об идейных истоках этого памятника практически не изучен. Многие исследователи ограничивались сведением мэонизма Минского к «восточным (индийским, китайским, буддистским) концепциям божественного «ничто» (или неопределимости божественного бытия), а также к неоплатонической, каббалистической, гностико-герметической традиции европейского мышления» [8, 163]. Однако при более глубинном изучении «При свете совести…» обнаруживается, что истоки следует искать скорее в античной философии. Больше всего сходств выявлено с Платоном.

Задача нашей статьи: изучить влияние идей Платона на миф Н. М. Минского, запечатленный в его трактате «При свете совести». Остановимся мы только на некоторых аспектах, наиболее показательных.

Согласно мифу Минского, еще до существования времени, пространства и всего нашего мира был только Бог, или, как философ-предсимволист называет его, мэон. Это божество сочетало в себе, казалось бы, несочетаемые атрибуты: его существование длилось одновременно миг и вечность; его тело было невероятно малым и неделимым и в то же время — бесконечным, словно Вселенная. Мэон обладал и такими субстанциальными качествами как единство, бескорыстная доброта, абсолютное бытие, истинное знание и свободная воля. Одним словом, по Минскому, Бог есть то, чего нет и не может быть в нашем мире.

Мэон, «воплощая въ себѣ полнѣйшее знаніе, не можетъ не знать про нашъ міръ, еще не рожденный [4, 203]. И в то же время он понимает, что «своимъ абсолютнымъ бытіемъ мѣшаетъ [нашему миру] достигнуть временнаго, призрачнаго и все же отраднаго существованія» [там же]. Вот почему «чтобы міръ могъ возникнуть, мэонъ долженъ изъ безконечной любви не къ себѣ обречь себя на абсолютное небытіе, т. е. на небытіе во времени, въ пространствѣ и въ сознаніи, сдѣлать себя и свои аттрибуты абсолютно непостижимыми, противоположными всему существующему и мыслимому» [там же].

На первый взгляд кажется, что с философией Платона этот миф не имеет ничего общего. Но на самом деле Минский создает образ своего божества не «вопреки», а «согласно» платонической традиции.

Начнем мы с того, что оба философа наделяют божественное атрибутами совершенства и абсолютной благости.

Ср. Платон: «Разве бог не благ по существу и разве не это нужно о нем утверждать? — Как же иначе?» [Государство, 379b]

Минский: «И вотъ передо мною возникаеть третій образъ, совершеннѣйшій — тотъ, кому нѣтъ имени, единый Абсолют, вѣчная субстанція, источник, свѣта, бытія и силы» (курсив мой — Д.Б.) [4, 120].

Для обоих философов Бог является воплощением всех добродетелей, о каких мы только имеем представление. Далее их мысль движется в одинаковом русле: раз Бог — Абсолют и благо, значит он не должен быть причастным к изменениям, напротив, он должен быть постоянным в своей благости, а не сейчас — более благими, а через секунду — менее благими. Из этого следует, что божественное — нечто, что всегда тождественно самому себе.

Ср. Платон: «Равное само по себе, прекрасное само по себе, сущее само по себе, поколику оно есть, подлежит ли хоть какому изменению? или каждая из вещей сущих, сама по себе однородная, продолжает быть тою же и таким же образом, не подлежа никогда, никак и никакой перемене? — Необходимо тою же и таким же образом, Сократ, — отвечал Кевис» (курсив мой — Д.Б.) [Федон, 78d].

Минский: «Такъ какъ оно неограничено и недѣлимо, то все, что можетъ съ нимъ сливаться, уже въ немъ слито, и его нельзя ни сократить, ни увеличить» (курсив — мой. Д.Б.) [119–120].

И для Николая Максимовича, и для Платона тождественность самому себе — важнейший атрибут божественного, ибо, если бы оно изменялось, то ничем не отличалось бы от текучих явлений мира, причастных к смерти и разложению. Именно отсутствие изменений делает нечто — божественным.

Разумеется, раз святыня неизменна, согласно Платону и Минскому, то она по определению не должна соответствовать нашим привычным представлениям о времени.

Ср. Платон: «Но тому, что вечно пребывает тождественным и неподвижным, не пристало становиться со временем старше или моложе, либо стать таким когда-то, теперь или в будущем, либо вообще претерпевать что бы то ни было из того, чем возникновение наделило несущиеся и данные в ощущении вещи (курсив — мой. Д.Б.) [Тимей, 37е-38а].

Минский: «понятіе овѣчности, о единомъ состояніи міра, которое никогда не началось, никогда не кончится и никакою мѣрой времени неизмѣримо» (курсив мой — Д.Б.) [4, 167] — о мэоне времени.

«Такое состояніе было бы состояніемъ полнаго покоя и длилось бы одинаково ивѣчность и мигъ, или мигъ, остановившійся на вѣки» (курсив мой — Д.Б.) [4, 168].

Божество, по мысли обоих философов, попросту «выпадает» из категории времени, «к нему неприложимы никакие определения времени, он не был и не будет, он просто есть» [2, 90].

Отсюда следует еще одна важная идея: только божественное, по Минскому и Платону, может называться подлинным бытием. Наш мир вечно меняется, вечно отрицает самого себя, переходя из одной формы в другую, и это делает его вечно становящимся, но никогда не сущим. В противоположность ему божественное, в размышлениях этих двух философов, не причастно изменениям, а, следовательно, только оно является подлинным, абсолютным бытием.

Ср. Платон: «А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия» (курсив мой — Д.Б.) [Федр 249с].

Минский: «…онъ, единый мэонъ, своимъ абсолютнымъ бытіемъ мѣшаетъ достигнуть временнаго, призрачнаго и все же отраднаго существованія» [4, 203].

И у Минского, и у Платона из этого следует, что наш человеческий мир — лишь тень бытия, нечто относительное. «…любая вещь чувственного мира имеет множество свойств, она может иметь и противоположные в одном и том же отношении и в один и тот же момент времени свойства [2, 90]. Так можно ли назвать бытием то, что никогда не равно самому себе, а непрестанно становится, меняется, превращается?

Ср. Платон: «А если с чем-нибудь дело обстоит так, что оно то существует, то не существует, разве оно не находится посредине между чистым бытием и тем, что вовсе не существует?» (курсив мой — Д.Б.) [Государство, 477а]

Минский: «Еще не успѣю я вымолвить: «я существую», какъ уже я сталъ инымъ, уже мое отношеніе къ міру измѣнилось, нѣчто прежнее умерло и нѣчто новое родилось. Вокругъ насъ и въ насъ самихъ мы наблюдаемъ только метаморфозы, превращенія, измѣненія,— истиннаго же бытія или такаго отношенія къ міру, которое длилось бы хотя мгновеніе, мы не можемъ вообразить» (курсив мой — Д.Б.) [4, 176–177].

Но хотя оба философа считали наш мир относительно существующим, все же есть важные нюансы. Платон, в отличие от философа-предсимволиста, был дуалистом. И хотя он неоднократно пишет, что вещи причастны идеям, все-таки в его диалогах отчетливо выступают различия этих двух миров, тогда как сходства прояснены весьма слабо. Для него наш мир, уподобляющий «человеческое земное бытие темному существованию узников, скованных на дне пещеры» [3, 363], является несовершенной копией мира истинно-сущего. Но все же, по Платону, и копия, и ее совершенный образец — существуют, пусть и в разной степени. Для Минского же единственное, что существует — это «дольнее». «Горнее» — Бог — абсолютно умер. Его нельзя, как у Платона, достичь при помощи умственных упражнений или диалектики. Божества нет и не может быть. «Немыслимо, чтобы Он, совершенный и вечный, сосуществовал с несовершенным и преходящим миром [5, 31], поэтому существует либо Бог, либо наш мир. Но бескорыстно любящий Бог, едва получив свое бытие, тут же погружается в небытие ради призрачного счастья людей. Вот почему Минский, несмотря на осознание несовершенства мира, порицает уход от него (в отличие от Платона). Некуда уходить в условиях «одномирия», мы можем лишь бесконечно постигать через явления отсутствие идеала, Абсолюта, стремиться к нему, заранее понимая, что это стремление — бессмысленно.

Есть и еще одна деталь. Как мы видим, и Платон, и Минский считали, что «мир дольний» существует только благодаря «миру горнему».

Ср. Платон: «Считай, что и познаваемые вещи могут познаваться лишь благодаря благу; оно же дает им и бытие, и существование» (курсив мой — Д.Б.) [Государство 509b].

Минский: «И міръ, купленный таинствомъ священнаго самопожертвования, возникъ такимъ, какимъ видимъ его вокругъ себя и въ себѣ» (курсив мой — Д.Б.) [4, 205].

Однако у Минского причина нашего существования — самопожертвование Бога, великое таинство смерти. Для Платона же чувственный мир — то, что было создано демиургом «по тождественному и неизменному [образцу]» [Тимей, 29b], ни о каком самопожертвовании речи нет.

Как видим, хотя Минский и критикует Платона [4, 139], все-таки в его литературном памятнике отчетливо проступает платоническая традиция. Можно найти много других сходств в теологии и онтологии Платона и Минского, но мы остановимся только на этих самых важных, на наш взгляд, атрибутах.

Литература:

1. Закржевский А. К. Подполье. Психологические параллели: Достоевский, З. Гиппиус, Д. С. Мережковский, Н. М. Минский, С. Булгаков, Н. А. Бердяев, В. В. Розанов, Андрей Белый, Вяч. Иванов, Алек. Блок, Алекс. Добролюбов / Александр Закржевский. — Киев: Журн. «Искусство», 1913. — [8], VIII, 475 с.; 26.
2. История философии: Учебник для вузов / Под ред. В. В. Васильева, А. А. Кротова и Д. В. Бугая. — М.: Академический Проект: 2005. — 680 с. — («Фундаментальный учебник»).
3. Платон. Государство / Пер. с древнегреч. А. Н. Егунова. Вступ. ст. е.Н. Трубецкого. Коммент. В. Ф. Асмуса. Примеч. А. А. ТахоГоди. — 2е изд. — М.: Академический проект, 2015. — 398 с. — (Теории власти).
4. Минский Н. М. При свете совести: Мысли и мечты о цели жизни. — 2-е изд. — Санкт-Петербург: тип. Ю. Н. Эрлих, 1897. — XVI, 228 с.
5. Пайман Аврил. История русского символизма / Авторизованный пер. Пер. с англ. В. В. Исакович. — М.: Руспублика, 2000. — 415 с.
6. Платон. Диалоги / Платон; [пер. с древнегреч. В. Н. Карпова; Р. В. Светлов- ст., сост., коммент.]. — Санкт-Петербург: Азбука, 2015. — 444, [2] с.
7. Платон. Сочинения в четырех томах. Т. 3. Ч. 1 / Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса; Пер. с древнегреч. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та; «Изд-во Олега Абышко», 2007. — 752 с.
8. Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэт. мотивов. Ран. символизм; [Пер. с нем. С. Бромерло и др.]. — СПб.: Акад. проект, 1999. — 506, [1] с.