В статье говорится о характерных особенностях изображения современности в азербайджанской и русской прозе конца ХХ века. Автор показал картину современной жизни ХХ века на примере произведений известных азербайджанских писателей Анара, Мовлуда Сулейманлы и русских писателей В.Астафьева, В.Шукшина, Ю.Бондарева.
Ключевые слова: Азербайджан, литература, проза
The article deals the salient features of the modernity image in the Azerbaijani and Russian prose of the late twentieth century. The author showed a panorama of modern life in the twentieth century, on example of famous Azerbaijani writer Anar’s, Mevlut Suleymanli’s and Russian writers V. Astafyev’s, Shukshina’s, Y.Bondaryova’s works.
Key words: Azerbaijan, literature, prose
Лучшие азербайджанские писатели 70–80-х годов ХХ века интуитивно или осознанно избегали тех литературных ходов, тех жизненных материалов, тех идейных установок, сквозь которые обнаруживалась бы неприкрытая партийно-государственная или же классовая позиция. Даже если обнаруживалось совпадение позиций, они стремились как-то обозначить, что оно не результат их услужливости правящему аппарату, а результат истины.
Эти же писатели пробовали писать вещи, в которых не тенденциозность, созерцание без идейной активности, отсутствие осуждения порождало особую эстетику текста. Такие писатели, как Иса Гусейнов, Анар, Эльчин, Максуд Ибрагимбеков и другие, в своих произведениях избегали политических позиций, выбирали чисто нравственную позицию, избегая даже ее частичной политизации. Хотя художественная критика, литературоведческие исследования задним числом старались приписать им и политическую активность, интерпретируя нравственность текста тем, где это возможно, политическими терминами. Произведения Мовлуда Сулейманлы явились дальнейшим развитием этой линии в литературном процессе Азербайджана 70–80-х годов. В них автор вовсе не ставил перед собой цели средствами искусства защитить социалистическую законность или же показать, как коррумпированность, нарушения законов чужды социализму, или как, в конце концов, любые нарушители законов караются справедливым судом, получают справедливое возмездие. Мовлуд Сулейманлы вместо государственной позиции ставит во главу угла позицию рядового азербайджанца, в своей повседневной жизни получающего удары и от командно-административной системы, и от представителей теневой экономики. Невыносимость такой жизни, ее беспросветность обнаруживаются через мироощущение обыкновенного азербайджанца, не защищенного от стихии жизни ни особыми привилегиями, ни особой влиятельностью.
Одним из аспектов освещения современности в прозе 70–80-х годов является тема коррупции, взяточничества. В обществе к этому явлению существуют самые разные отношения. Государственное, непримиримое (во внешней атрибутике) отношение — это нескончаемые разговоры об искоренении взяточничества и теневой экономики, остающиеся в основном лишь словами, в которые никто не верит. Но есть еще одно отношение к коррупции, к теневой экономике. Это отношение рядовых людей, народа. Многие, например, видят корень этого зла (его субстанцию) не в самом человеке, а в той социально-политической системе, которая ставит перед человеком альтернативу: или воруй и обеспечь человеческие условия для своей семьи (ведь для получения квартиры, для лечения больных, для содержания престарелых родителей, для покупки одежды и пропитания требуются деньги, количественно намного превышающие зарплату), или будь нравственно-чистым, возвышенным человеком, несмотря ни на что сохраняющим незапятнанной свою репутацию, и живи, как многие другие, испытывая нужду во всем, даже в самом необходимом, несмотря на то, что работаешь не покладая рук.
Человек, понимающий всю сложность проблемы выживания в современном мире, ищет причины коррупции и теневой экономики не в отдельном человеке, но в общем состоянии общества. И он уже имеет иное эмоциональное отношение к тем, кого клеймит позором официальная идеология. Он даже может в какой-то степени восхищаться их деловыми способностями, может видеть в них чисто человеческие чувства (любовь к ближнему, сострадание к бедному и т. п.). Он сочувственно относится к их человеческим качествам, хотя видит и негативные черты, порождаемые в результате их жизни по закону джунглей, понимает, что сама жизнь заставляет их стать безжалостными, хитрыми, коварными, бесчестными, так как иначе выжить в этом мире невозможно.
Стремление придать произведению характер правдивого повествования приводило к поиску художественных форм, возможных для публикации в то время. Так, например, роман Г.Бакланова «Меньший среди братьев» часто называли «текстом-раскаянием», где содержится излияние души интеллигента, в силу своей мягкотелости дошедшего до цинизма. Он разоблачает свое лицемерие и лицемерие окружающих его людей, но это приводит лишь к усталости от других и от себя. Его раскаяние вызывает уважение и говорит об искренности данного текста. В азербайджанской литературе также выражались чувства, которые были определены К.Абдуллаевым в качестве типологической линии в литературе, формулируемой им как «тоска по непрожитой жизни» [1, 83–85]. В этой тоске живут герои М.Сулейманлы («Чабан Ибрагим и его велосипед») [6], С.Сахавета («Мир, оставленный по ту сторону двери»), которые переживают о том, что не смогли прожить другой жизни. Инакомыслие выражалось порой и в том, что появлялись произведения, в которых мораль одного человека противостояла морали большинства, которое было обрисовано обывательски (Анар «Шестой этаж пятиэтажного дома»), где писатель смело противостоит обыденному сознанию. Вслед за Анаром многие писатели исследуют феномен личности, осознающей свою глубину, свою экзистенцию, пытающегося проникнуть в глубину своего внутреннего, духовного, сокровенного существования, а не вскрывающего лишь социально-политические аспекты деятельности героя.
Это усиливало и тенденцию к постижению национального духа. В 70-е годы персонажи этого типа приобретают актуальность соответственно условиям застоя. Этические исследования, политические требования в то время, по существу, игнорировали смятение духа, тайну внутреннего мира, драму человека, у которого идет внутренний, духовный разлад. Правда, для литературы делалось маленькое исключение, ибо учитывалось, что без этой тайны, без этой глубины и драмы произведение становится плоскостным, художественное слово теряет свою мощь, свою силу воздействия. Однако, это исключение тут же ограничивалось тем, что от художника требовалось заключить смятение духа в конечный результат, в радость приобретения, в радость постижения истины и в результате достигнуть ясности. Даже если тип персонажей был таков, что его радость считалась нежелательной, то все равно требовалось, чтобы в смятении духа он или разлагался, или, увидев ясную истину, признался бы в своей никчемности. В изображении современности используются самые различные тексты. Ф. С. Наджиева в своей диссертации проводит классификацию этих текстов. Она пишет о том, что в это время литературные художественные тексты отличаются друг от друга широким спектром эмоциональных отношений и нравственных характеристик: есть тексты-страдания и тексты о страдании, есть тексты-исповеди и тексты-презрения, есть умствующие тексты и тексты-созерцания, позволяющие все зрительно запечатлевать и т. п. [4].
В 70–80-е годы, как в Азербайджане, так и в России, поступательное движение литературного процесса дает о себе знать в освоении и этих возможностей текста. Повесть Мовлуда Сулейманлы «Мельница» [5] и его же роман «Голос» [5] может быть квалифицирован в признаках «текста-презрения». Конечно, обозначая текст нравственно-психологическим понятием «презрение», нельзя забывать о том, что система в динамическом состоянии не может быть реализацией одного свойства. Также и художественный текст не может быть образованием, сплошным образом выражающим только презрение. Тогда художественный текст потерял бы свою подвижность, стал бы монотонным, неподвижным рядом, что тут же сказалось бы на снижении его художественности, его художественного уровня. Конечно, говоря о тексте-презрении, нужно иметь в виду доминантность именно такого эмоционального и нравственного наполнения текста, а не его однотональность. Наряду с этой характеристикой существуют и другие, но не занимающие доминантного положения и относимые к самым различным персонажам, вернее, к их характеристикам. Так, в «Мельнице» есть эмоция жалости и сострадания к деградирующему человеку — когда-то умному, талантливому сельскому учителю Темиру. Чувством сострадания в тексте окрашены и женские персонажи, и дети. Однако именно на этом фоне еще сильнее звучит мотив презрения к людям, для которых характерно снижение духовности, выражающееся в стремлении к наживе, желании не отказывать себе ни в каких земных благах, чего бы это ни стоило.
Роман «Мельница» М.Сулейманлы [5] отличается от других произведений о современности, где доминировало презрение к отдельным отрицательным персонажам, являющимся антиподами общества. С одной стороны, изображалось общество в целом, отличающееся четкими нравственными принципами «социалистического» общежития, с другой стороны, — отдельные представители этого общества, всеми своими отрицательными качествами диссонирующие с этим «гармонически развитым обществом». Презрение здесь, если и имело место, оно давалось с государственных позиций. И это вызывало естественное недоверие читателя, так как в неофициальной жизни никто не скрывал, что коррупция, падение нравов были результатами действующих в обществе экономических отношений, на которых держался разбухший бюрократический аппарат государства с его чинопочитанием и круговой порукой. И этой системе было выгодно находить «виновных», наказывать каких-то отдельных людей как взяточников, как нарушителей закона. Только так мог поддерживаться образ стражей законности. А это, в свою очередь, открывало зеленую дорогу образам «влиятельных» людей: представителей государственно-партийного аппарата, «цеховиков» и т. п.
В отличие от литературных произведений, в которых презрение к антиподам социалистического строя служило возвеличиванию бюрократии, у Мовлуда Сулейманлы это презрение было дано с позиции рядового азербайджанца, то есть, как бы очеловечено, поднято на уровень нравственности, человеческой моральной позиции, а не общественного статуса и положения. Поэтому оно воспринималось читателем 70–80-х годов так искренне и убеждающее и с такой неприязнью — представителями официальной идеологии. Иначе нельзя понять, почему с таким одобрением воспринимались в официозной критике другие литературные произведения, в которых также была дана критика теневых сторон «развитого социализма».
Роман Мовлуда Сулейманлы «Голос» [5] в изображении современности стал продолжением повести «Мельница», но продолжением, написанным уже в 80-е годы. Здесь объектом презрения писателя становятся лабиринты большого городского дома (символически — города), в котором живут, каждый со свойственным ему «голосом», воры, спекулянты, взяточники и т. п. Перед нами возникает в духе критического реализма образ современного городского мира, в котором каждый по-своему испорчен, в котором нет простора для духовного полета, в котором нищета духа и чувств и нищета быта переплетены друг с другом. Симптоматично, что эпиграфом к роману взяты слова классика средневековой азербайджанской поэзии Мухаммеда Физули, звучащие на русском языке приблизительно так: «поздоровался, но не приняли мой привет, ибо он не был взяткой». Этим эпиграфом М.Сулейманлы с самого начала обозначает основную направленность своего романа. В романе мир моделируется в образе большого пятиэтажного дома, который олицетворяет современную жизнь, современный город, являющийся концентрацией «зла». Но он даже не пытается, сделав уступку официальной идеологии, «разбавить» это зло. Писатель, не учитывая каких-либо цензурных соображений, переводит в роман собственные ощущения от мрачной современной действительности.
Нравственное начало по своей силе уступает общественному злу, хотя символизированное воплощение его в притягательных образах собаки и Халея наделяет его силой в другом плане. Для читателя эти образы становятся мощными аргументами осуждения показанной в романе картины мрачной действительности. В эмоциональном плане единственными детерминантами положительных чувств являются именно эти образы, исключая воспоминания прошлого, которые отдельными фрагментами воссоздают лучших людей прошлого времени, времени детства Халея. Современность выражена здесь большей частью метонимически. Автор демонстрирует уникальную способность — с помощью метонимической семантизации звука дать углубленные образы мира. В поэтике Мовлуда Сулейманлы вообще использование звуков как метонимических знаков, обозначающих разные психологические, нравственные состояния, занимает особое место. А в его сценарии, написанном для телеспектакля «Не настроенное пианино» (режиссер Рамиз Гасаноглу), осмысление нравственных состояний, коллизий на основе образов не настроенных и настроенных звуков становится сквозным. В этом плане роман «Голос» в творчестве писателя является дальнейшим углублением его художественного пристрастия к отображению современности. А в целом, роман «Голос»-это одно из произведений азербайджанской прозы 80-х годов, где уже заявлена свобода от идеологической критики и литературоведения, так как весь строй романа, вся его художественная структура ломают привычные, стереотипные показы современности, диктуемые и насаждаемые партийно-государственным аппаратом на протяжении многих лет. В этом М.Сулейманлы был не одинок.
В русской прозе 70-х годов становление нравственного облика современника приобретает еще более многогранный характер, чем в азербайджанской прозе. Это обусловливается тем, что произведения русских авторов по своему художественному уровню выше, но в большей мере тем, что в русской прозе, по сравнению с азербайджанской, поиск в указанном направлении ведется в большем количестве произведений, что неминуемо ведет к многочисленности различий.
В повести «Печальный детектив» В.Астафьев [3] дает страшную в своей бездуховности и антиэстетичности действительность русского городка в период «застоя». Повесть написана не в разоблачительной, а в печальной интонации сочувствия, сострадания (отсюда название «Печальный детектив»). Это произведение выглядело инородным в ряду других произведений о современности, создающих благополучную картину жизни.
Написанное еще в период доперестроечный, оно послужило своеобразным началом для появления подобных произведений в эпоху гласности.
Картину современной жизни дают и рассказы В.Шукшина. Мир, не менее мрачный и жестокий, чем у В.Астафьева, у Шукшина дан в юмористической интонации. Рассказы Шукшина — это тексты, «отражающие не приукрашенное, как бы необработанное бытие», — писала Ф.Наджиева [4, 42]. В них отчетливо представлены такие качества писателя, как искренность и честность, независимость и самостоятельность взгляда на современный ему мир. Умение показать жизнь во всей её нелицеприятной правде и достоверности — одно из отличительных качеств В.Шукшина. В мозаике отдельных ситуаций, как бы вырванных из общего потока социального бытия, писатель изображает современную жизнь в самых разных ипостасях. В рассказах В.Шукшина, Анара преобладает объектность, даются реалии современного мира в их естественных проявлениях, в почти физически осязаемых формах.
У В.Астафьева, В.Белова, В.Распутина, М.Сулейманлы отсутствие тайны текста компенсируется тайной мира. А в рассказах авангардистского плана, в прозе постмодернистов преобладает динамика сознания, тайна не жизни, не мира, а тайна текста. Здесь важна цель художественного построения. Современность с её пристрастием к нравственным проблемам, обращением к вечным вопросам бытия, интересом к духовной жизни индивида требовала новых форм, где сознание повествователя было бы приближено к читателю в максимальной степени. В эпоху запрета свободы слова желание поделиться сокровенным, облачив его в форму зафиксированных на бумаге мимолетных ощущений, чувств, запретных мыслей и суждений, было очень сильным. Этим объясняется появление небольших по форме, лиричных по содержанию произведений, облаченных в краткую прозаическую форму. Среди них «Мгновения» Ю. В. Бондарева, «Ночные мысли» Анара [2] и т. п.
Произведения этого плана позволяли писателям не распыляясь, концентрируясь на единичных малозаметных фактах, не требующих полифонии множества событий, сказать о том, что их волнует и тревожит.
Все это можно отнести и к жанру рассказа, с его лаконизмом, сжатостью, который позволял дать информацию, которая могла быть идеологически не обработана. Проза В. Шукшина, например, и некоторые рассказы молодых азербайджанских прозаиков, опирались именно на такую эстетику. Русская проза, осмысливая в жанре рассказа современный мир, осваивала и новые перспективы. И в этом она существенно отличалась от творческих поисков азербайджанских авторов. В 80-е годы появляются рассказы, в которых отчеканенность каждого слова, каждой фразы, изящность построения, хитроумные сплетения сюжетной структуры являются главенствующими. Современность сама по себе не давала изобилия фактов, событий, поэтому в тексте таких рассказов все больше места занимает сознание повествователя с его динамикой, а не динамика самой жизни.
Литература:
- Абдуллаев К. М. Автор-произведение-читатель. Бакы: Йазычы, 1985. 156 с.
- Анар. Ночные мысли. Баку: Азернешр, 1988. 560 с.
- Астафьев В. Печальный детектив. М.1991.412 с.
- Наджиева Ф. С. История и современность в русской и азербайджанской советской прозе 70–80-х годов. АДД. Баку, 1992.
- Сулейманлы М. Избранное. М. 1986. 268 с.
- Сулейманлы М. Чабан Ибрагим и его велосипед. М. 1987. 80 с.
- Шукшин В. Избранное. М.1981. 176 с.
