Подходы к определению исламского радикализма



В статье обозначены подходы к определению исламского радикализма. Автор выделяет три дифференцированных варианта: «нерелигиозный», исключающий конфессиональный оттенок, «религиозный», основанный на сакральной связи конфессии и насилия, а также «политический» — основанный на идее исключительного ангажирования радикализма, исключающего любые иные мотивы.

Ключевые слова: исламский радикализм, терроризм, религия, ислам, политика, причины терроризма

The article marked approaches to the definition of Islamic radicalism. The author distinguishes three differentiated variants: «non-religious», which excludes the confessional tone, «religious», based on the sacred connection confessions and violence, as well as «political» — based on the idea of the exclusive engagement of radicalism, excluding any other motives.

Keywords: Islamic radicalism, terrorism, religion, Islam, politics, the causes of terrorism

В начале июня 2016 г. Государственным Департаментом США был опубликован сводный доклад об уровне терроризма в мире, включающий подробный ситуативный анализ деятельности террористических формирований [3]. По данным аналитики, в 2015 г. в мире действовало 58 террористических группировок, инициировавших в общей сложности 11774 терактов в 92 государствах. Общее число жертв оценивается в 28300 человек. Отмечается активизация терроризма в Афганистане, Египте, Сирии, Турции. Обще напряженным регионом по-прежнему остается Ближний Восток и Северная Африка. Особенно подчеркивается роль стран-санаторов терроризма. Ее отводят Ирану. Справедливости ради отметим, что ИРИ — не единственное государство, уличенное в спонсировании террористической активности. Широко известно участие в «экспорте» радикализма Садовской Аравии и Катара. Все эти государства вне зависимости от их географического местоположения, так или иначе, объединяет ислам в его суннитском или шиитском воплощении, различных общественно-политических формах. В этой связи определение детерминации радикализма в исламской культуре было и продолжает оставаться вопросом чрезвычайной важности. Обозначим свое видение проблематики.

Идентификация понятия «исламский радикализм» сложна и неоднозначна. Вопрос подлежит рассмотрению в теоретической и практической плоскостях, между которыми наблюдаются существенные противоречия.

Прилагательное «исламский», обозначающее принадлежность к конфессии, как уже упоминалось, по мнению некоторых экспертов [4, c. 9], в принципе несопоставимо с категорией «радикализм», «терроризм» и их производными, поскольку ислам, как и другие религиозные учения, основывается на принципе талиона — золотого правила морали, добродетели и богобоязненности. Эта позиция подтверждается результатами анализа существующих исламских концептов: модернизма, фундаментализма и традиционализма. Ни одна из обозначенных версий не может быть отождествлена с девиантностью или делинквентностью, хотя каждая и имеет свой конфликтогенный потенциал, раскрываемый при определенных условиях.

Таким образом, в рамках этого подхода «исламским» терроризм можно считать лишь условно — это своего рода оксюморон, предполагающий взаимное исключение понятий, употребляемых в словосочетании. Категория «исламский» в данном случае представляется ментальным отправлением, носителем которого является национальная или этническая группа, для которой мусульманство — традиционная, коренная религия. Любую девиацию с магометанским оттенком можно отнести к сектантским проявлениям, имеющим место во всех мировых, национальных и племенных конфессиях.

Примечательно в этом отношении, что глава Чеченской Республики, ориентированной на традиционное мусульманство, Р. А. Кадыров не употребляет прилагательное «исламское» относительно террористической группировки ИГ, демонстративно заменяя его на «иблисское», подчеркивая явный деструктивный характер формирования.

Второй подход противоположен. Разделяющие его эксперты констатируют тесную связь между религией и террористической активностью. Наиболее крайние из них даже объявляют канонические тексты источниками радикализма. Так, например, профессор А. Г. Дугин отмечает, что сама метафизика ислама предполагает конфликтогенную модель общественно-политического сосуществования мусульман и немусульман: доминирование одних, покорность других, физическая ликвидация всех остальных [1].

Основу третьего подхода составляет идея о том, что терроризм обезличен и представляет собой инструмент реализации исключительно политической воли. В этом контексте, например, проблемы этнонациональной и конфессиональной дифференциации или экстерриториальных претензий перестают играть сколько-нибудь важную роль.

Сторонников, разделяющих последнюю версию, немало. Среди наиболее ярких из них: старший научный сотрудник Института Востоковедения РАН Р. В. Курбанов и президент Института Ближнего Востока Е. Я. Сатановский. Несмотря на перманентное публичное оппонирование, позиции экспертов о происхождении террористической активности во многом сходятся. Так, по мнению Р. В. Курбанова, терроризм не является объективно существующей угрозой, но рукотворной и субъективно производной с целью управления сложными (с точки зрения европейского сознания) регионами, ликвидации отдельных политических режимов, блокирования их развития, исключая глобальную конкуренцию [2]. В сущности, к тому же обращается в своей работе и Е. Я. Сатановский, возлагая ответственность за террористическую кампанию на Ближнем и Среднем Востоке на Саудовскую Аравию и Катар, Турцию и США — квартет, в котором каждый субъект преследует конкретные политические задачи: ликвидация конкуренции на рынке углеводородов, борьба с политическими акторами, претендующими на роль доминатора региона, империалистические амбиции, управляемый хаос и т. д. [6]. В данном случае приходится говорить именно о политическом прагматизме, лишенном каких-либо социокультурных детерминант.

Таким образом, в вопросе идентификации исламского радикализма мы наблюдаем несколько дифференцированных подходов. В рамках первого из них ислам и терроризм — категории взаимоисключающие, во втором случае напротив — взаимообусловленные. Третий — практический — подход обезличивает радикализм, перенося его в плоскость исключительно политической ангажированности.

Если говорить о конкретных причинах, следствием которых является террористическая активность то, продолжая логику трех обозначенных подходов, справедливо выделить три группы факторов, сложившихся в их контексте. Обозначим их сообразно: «нерелигиозные», «религиозные» и «политические».

Нерелигиозные детерминанты. В рамках первого, исключающего конфессиональность и политику, подхода можно выделить следующие причины:

‒ социально-психологическая нестабильность общества;

‒ неудовлетворенность витальных потребностей;

‒ искаженная потребность в обеспечении безопасности;

‒ самореализация/самоактуализация;

‒ потребность в социальном признании и уважении;

‒ глобализационная унификация;

‒ цивилизационность;

‒ общекультурная деградация;

‒ этнонациональные противоречия;

‒ экстерриториальные претензии.

Религиозные детерминанты в свою очередь подчинены сакральной связи конфессии и войны, которая, как ни парадоксально, неразрывна и вариативна, находит отражение во всех вероучениях. Проявляется часто категорией «священная» [5, с. 126].

Если говорить о мусульманской среде, идея воинственной формы джихада (не единственная, но допустимая), обращенного в отношении кафиров, в сущности, была и остается до сих пор одной из центристских, легла в основу канонических текстов, системы шариатского права и др. Примечателен в этом отношении категоричный характер, который можно обнаружить в сакральных текстах ислама. Даже при условии контекстности и коннотаций нельзя исключать фактор конфликтной мобилизации. Призывы к борьбе с неверными любыми доступными средствами приводит решительно настроенных к радикализму. Чудовищных масштабов это достигает в случае с террористическими формированиями, рекрутинг которых основан в том числе на буквальной трактовке или искажении писаний.

Политическая детерминация, как уже было обозначено, состоит в том, что терроризм ангажирован, а его конфессиональные, национальные и прочие аспекты выступают в качестве камуфлирования истинных намерений. Нередко подход приобретает конспирологический облик, однако не перестает быть убедительным и практически полезным.

Обозначенное приводит к мысли о смещении проблемы идентификации радикализма как такового[1] из теоретико-методологической (понятийно-категориальной) плоскости в сферу политической конъюнктуры. В ходе идентификации (признания) того или иного объединения в качестве «радикального», «террористического» перестает иметь значение конфессиональный подтекст и его тонкости. Основополагающим в этом вопросе будет национальный интерес каждого отдельного государства, альянса, группы: в случае, если деятельность формирования отвечает их национальным интересам (политическим, экономическим, военным и др.), то оно признается умеренным, если же нет — радикальным.

В связи с тем, что политическая конъюнктура изменчива и вариативна, сопровождается разного рода спекуляциями и провокациями, нет ничего удивительного в том, что и отношение к объединениям может меняться в соответствии с повесткой национальных приоритетов.

Обобщая вышеобозначенное, необходимо отметить, что роль каждого из рассмотренных подходов весьма значительна, поскольку в совокупности они дают возможность обратиться к проблеме терроризма системно, изучая ее всесторонне. В этой связи аналитическая практика, как представляется, должна обращаться к каждой позиции, развивать ее и, учитывая вектор, оценивать потенции и риски.

Литература:

1. Дугин А. Г. Ислам // Лекционный материал МГУ им. М. В. Ломоносова [Электронный ресурс]. — URL: https://www.youtube.com/watch?v=AmOSFM5HRqM (дата обращения: 05.01.2017 г.)
2. Курбанов Р. В. Что ждет Дом Саудов? // Россия в глобальной политике. 2012. № 4. С. 143–153.
3. Миклашевская А. Госдеп отметил роль Ирана и ИГ в мировом терроризме // Коммерсант. — 2016. — 03 июня.
4. Митрохин Л. Н. Религия и терроризм // Терроризм и религия: сборник материалов Общественно-консультативного совета по проблемам борьбы с международным терроризмом РАН. — М.: Наука, 2005. — 199 с.
5. Религия и политика / С. И. Самыгин, К. В. Воденко, В. Н. Нечипуренко. — Ростов н-Д: Феникс, 2016. — 286 с.
6. Сатановский Е. Я. Россия и Ближний Восток. Котел с неприятностями. — М.: Эксмо. 2012. — 387 с.

---

[1] В данном случае мы говорим о радикализме в принципе: исламском, христианском или том, который находится за пределами конфессии. Проблема характеристики действий населения Луганского и Донецкого регионов Украины, не имеющая отношения к религии, в контексте мировой политики также не однозначна. Ярлыки распределяются контрастно: между «повстанцами-сепаратистами» и «борцами за самоопределение». В отношении одних проводят АТО, в случае с другими – оказывается поддержка.