У истоков русско-японских литературных связей



В этом году широко отмечается важная дата в жизни Японии — 150-летие незавершенной буржуазной революции Мэйдзи (в японской историографии она получила название «реставрация Мэйдзи»). Результатом событий 1868 г. стало завершение многовекового (с XII в.) военного правления. Император официально вернулся к власти, а сама Япония «открылась для внешнего мира», прервав более чем двухвековой период самоизоляции. Началась эпоха Мэйдзи — время колоссальных политических, экономических и культурных перемен в жизни японского общества. Одним из проявлений «новой реальности» стало увлечение японской интеллигенции Западом, поиска гармонии между традиционно японским и привнесенным извне.

Это было время просветительского движения и развития журналистики, время приобщения японской читающей публики к литературным достижениям европейской цивилизации. Время сложное, необыкновенно плодотворное и чрезвычайно динамичное. Не последнюю роль в процессе формирования новой японской культуры и литературы сыграло появление переводной литературы, к которой был проявлен огромный интерес. Именно в это время японцы познакомились и с таким неизвестным им до этого явлением как «русская литература», которая, наряду с французской, потом оказала огромное влияние на становление новой японской литературы.

С произведениями русских классиков японская интеллигенция первоначально знакомилась через «языки-посредники» — английский или французский. Приобрести эти издания можно было только в книжном магазине «Марудзэн», основанном в 1868 г. Это было своего рода «окно в Европу». Именно в этом магазине в 1889 г. впервые появились три экземпляра английского перевода романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». И все они были куплены в будущем знаменитыми литераторами, в том числе теоретиком новой японской литературы, одним из основателей нового японской театра Цубоути Сёё (1867–1935) [5, с. 17].

К этому моменту в Японию уже стали попадать адекватные переводы русской литературы на европейские языки, то есть переводы, выполненные профессиональными переводчиками. Можно сказать, что к концу 1880-х годов эта тенденция постепенно становилась определяющей, чего нельзя сказать о более раннем периоде.

На первом этапе знакомства японцев с русской литературой, равно как и с любой другой, их меньше всего интересовала художественная сторона этих произведений. Можно даже сказать, что первое знакомство происходило под флагом просветительского движения, охватившего после революции Мэйдзи все стороны жизни японского общество. Японцами руководило страстное желание понять, как живут другие люди, узнать как можно больше об их истории, нравах, обычаях, бытовой жизни. Потому, читая произведения чужой литературы, они стремились просто «изучить» незнакомый народ, познакомиться с ним.

Однако что касалось России, то первые переводы не могли дать японцам правдивого представления об этом. Не только потому, что они не были выполнены с русского языка и, соответственно, не были сделаны людьми, знавшими Россию и ее культуру, а еще и потому, что для перевода на японский язык привлекались англоязычные опусы не самого лучшего качества, иногда это была просто «случайная выборка». Несмотря на это переводчики-японцы очень серьезно подходили к поставленной задаче, поэтому их имена, наверное, до сих пор известны всем, кто интересуется этим периодом развития японской литературы.

При этом первые переводы являются прекрасной иллюстрацией для понимания самой сути «представлений о прекрасном» в японском обществе того времени, а также для изучения принятых в литературной среде тогдашней Японии критериев работы переводчиков. Тогда японские переводчики не только придумывали новые названия произведениям, стараясь, как им казалось, сделать их лучше, но и довольно вольно обращались с авторским текстом. Все это делалось с учетом вкусов японской читающей публики, которая привыкла к длинным интригующим названиям и быстро развивающимся событиям — такова была японская беллетристика, с которой японская литература встретила революцию Мэйдзи и знакомство с русской и западной классикой.

Первое произведение русской литературы, которое стало доступно японскому читателю, вполне отвечало этим требованиям. Оно вышло в свет в 1883 г. в переводе Такасу Дзискэ под названием «Удивительные вести из России. Записки о душе цветка и мыслях бабочки». В основе этого небольшого по объему произведения лежала романтическая история, построенная на незатейливом «любовном треугольнике». Главными героями этого русского произведения были Мэри, Смит и Дантон.

Конечно, нелегко узнать в такой нетривиальной интерпретации «Капитанскую дочку» А. С. Пушкина. Понятно, что никакой иной линии, кроме любовной, в переводе не было. Не исключено, что тема Пугачевского бунта, как и другие события и действующие лица, были потеряны еще при переводе на английский язык и не были даже известны японскому переводчику.

Тем не менее, произведение пользовалось успехом и в 1886 г. было даже переиздано под названием «История Мэри и Смита. Русская любовная история». Вероятно, к тому времени русские герои Мэри и Смит уже стали хорошо известны читающей публике, а японцы увидели какую-то особую романтику именно в «русской любовной истории». В свое время А.И Мамонов, автор монографии «Пушкин в Японии», высказывал мысль о том, что «русская любовь» предстала перед японцами в новом, незнакомом им свете, «резко отличной от привычного представления о своей японской любви» [4, с. 165]. Не исключено, что так оно и было. Ведь собственно любовная японская литература того времени была полна непристойных любовных историй, не отличающихся ни глубиной чувств, ни сложностью характеров.

Что же касается английских имен в произведении русской литературы, то японские исследователи на протяжении истории давали разные объяснения этому явлению. Но суть их сводилась практически к одному: русская литература в то время воспринималась как часть общеевропейской культуры и особой разницы они просто не видели; на первом этапе английский язык и английская литература занимали первостепенное положение, то есть все решалось «в пользу Англии» [7, с. 292]. Как отмечал К.Рехо, «читатели тех лет были еще далеки от осмысления особенностей русского характера, именно «русской любви» [5, с. 18].

Действительно, на первых порах английская литература широко переводилась в Японии, и ее произведения, как и все остальные, немецкие или французские, постигла та же участь — они переводились весьма вольно и под такими же пышными названиями. Так, «Ромео и Джульетта» Шекспира вышла под названием «Странные путы любви, соединившие врагов», а драма Ф. Шиллера «Вильгельм Телль» под названием «Меч свободы». Однако позднее на первый план вышла русская литература и французская, которые оказались намного ближе душам японцев.

После «Капитанской дочки» знакомство с русской классикой продолжалось в том же русле. В 1886 г. появилось еще одно произведение с «завлекающим» названием: «Плачущие цветы и скорбящие ивы. Последний прах кровавых битв в Северной Европе» (Переводчик Мори Тай). В этом небольшом по объему произведении русскоязычный читатель вряд ли сразу бы признал «Войну и мир» Л. Н. Толстого. А, вчитавшись, засомневался бы еще больше: в переводе было много откровенных неточностей, сам текст был сильно сокращен, к тому же подвергся большой правке, в том смысле, что был переделан «как лучше».

Конечно, такого рода «переводы» с трудом можно воспринимать как серьезное явление. И, тем не менее, они таковыми оказались. Даже в столь искаженном виде они заинтересовали японского читателя, и когда, наконец, стали появляться адекватные переводы, японский читатель уже был готов к встрече с русской литературой. Конечно, не все было сразу принято. Остался непонятым пушкинский «Борис Годунов». О главном герое японская критика написала лишь: «Преступник, нарушивший закон Неба». Не сразу японцы прониклись и лиризмом И. С. Тургенева, которого потом полюбили навсегда: настолько необычными показались им описания природы.

Но вместе с непониманием возникало вдруг и странное желание все-таки понять, что же такое есть русская литература. Может быть, японцы уже тогда ощущали то, что Л. Л. Громковская определила так: «Русская литература произвела столь сильный эффект именно потому, что в ней осознавалось нечто родственное, «не найденное сегодня поутру», но «позабытое и обретенное вновь» [1, с. 227]. Хотя эта точка зрения и считается спорной. Достаточно вспомнить высказывание акад. Н. И. Конрада о впечатлении, которое произвело на японцев описание природы у И. С. Тургенева и что может считаться отправной точкой появившегося интереса. Это впечатление было «отличным от того, на котором воспитывались японцы» [3, с. 532].

Понятно, что процесс познания и осмысления русской классической литературы в Японии не был простым и быстрым. Но уже первые переводы, несмотря даже на столь не соответствующие оригиналу попытки, привлекли внимание японского читателя, задели его за живое и, как ни странно, заложили первые основы глубокого интереса к русской литературе в Японии.

Серьезный интерес к русской классике пробудился японском обществе только в конце 1880-х годов, когда переводы стали осуществляться непосредственно с русского языка литераторами-русистами. Этому в немалой степени способствовало системное обучение русскому языку в Школе иностранных языков, а позднее — уже в 1920 г. силами русского отделения в одном из ведущих японских университетах — в университете Васэда, где это отделение возглавил известный русист и переводчик Катаками Нобуро (1884–1928) [2]. Однако у самых истоков создания «школы» перевода произведений русской классики стоял писатель-русист Фтабатэй Симэй (1864–1909), впервые поставивший своей целью максимально точно передать художественные и смысловые особенности подлинника.

Благодаря Фтабатэю Симэю японская интеллигенция смогла познакомиться со многими произведениями русской литературы и, прежде всего, с творчеством Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого. Сегодня имя Фтабатэя в основном ассоциируется с переводами произведений Тургенева. И это неслучайно. Можно сказать, что именно произведения Тургенева в великолепном переводе Фтабатэя и стали отправной точкой сначала для знакомства, а потом и для огромного интереса и любви к русской литературе в Японии.

В 1896 г. вышел в свет первый небольшой сборник переводов Фтабатэя, озаглавленный «Неразделенная любовь», в который были включены переводы произведений Тургенева — «Ася», «Свидание», «Три встречи». Рассказ «Свидание» уже издавался ранее и стал «пробой пера» для Фтабатэя как переводчика русской литературы. Перевод же повести «Ася», опубликованный впервые, произвел настоящий фурор в литературной среде тогдашней Японии.

Интересно, что именно повесть «Ася» Фтабатэй назвал «Неразделенная любовь», ссылаясь на то, что иностранные имена были трудны для восприятия и ничего не говорили читателю-японцу. Он руководствовался этим принципом и в дальнейшем, потому, наверное, нередко публиковал переводы под названиями, отличными от оригинала. Так, со временем роман «Рудин» в переводе Фтабатэя получил название «Перекати-поле», рассказ «Петушков» — «Роковые узы», а один акт пьесы «Завтрак у предводителя» — «Дурень».

Попутно заметим, что не только произведения Тургенева под пером Фтабатэя обретали новые названия. Интересно вспомнить, что повесть Н. В. Гоголя «Старосветские помещики» вышла под названием «Люди прежних лет», рассказ Л. Н. Толстого «Рубка леса» стал известен как «Винтовка в изголовье», а рассказ В. М. Гаршина «То, чего не было» получил название «Трава без корней». Под другими названиями появились и переводы произведений М.Горького. Повесть «Ошибка» получила название «Двое сумасшедших», а «Дед Архип и Ленька» — «Нищие».

При этом нетрудно заметить, что новые название, даваемые Фтабатээм, отличались от тех цветистых и длинных названий, которые получали произведения на первом этапе знакомства японцев с русской литературой. Даже переиначенные они сохраняли суть и идею произведения и при этом звучали более понятно для японцев, которые плохо представляли себе многие русские реалии.

Нельзя не обратить внимания и на чрезвычайно широкий выбор переведенных Фтабатэем произведений. И ко всем уже перечисленным авторам можно добавить еще и имена сегодня уже не столь часто вспоминаемых литераторов. Например, в вольном переводе Фтабатэй осуществил переложение рассказа И.Щеглова (псевдоним И. Л. Леонтьева, 1856–1911) «Невозможный характер», а также перевел брошюру с рассказом народовольца П. С. Поливанова «Кончился», посвященного памяти друзей автора [6, с. 34].

То есть Фтабатэй не только хорошо знал и тонко чувствовал русскую классическую литературу, но и внимательно следил за современной ему литературой, по возможности пропагандировал ее в Японии. Благодаря Фтабатэю Симэю японцы по-настоящему открыли для себя русскую классику и полюбили навсегда. Всего за два-три десятилетия русская литература из совершенно неизвестного явления превратилась для японцев в столь важное и любимое. И на переводах русской классики, которые прошли за это время путь до истинно национального достояния, было воспитано не одно поколение японцев.

Литература:

1. Громковская 1982 — Громковская Л. Л. Ранние переводы из русской классики в Японии // Русская классика в странах Востока. М., 1982..
2. Кожевникова И. П. Университет Васэда и русская литература // 100 лет русской культуры Японии. М., 1989. С. 38–60.
3. Конрад 1984 — Конрад Н. И. Японская литература. М., 1984.
4. Мамонов 1984 — Мамонов А. И. Пушкин в Японии. М., 1984.
5. Рехо 1987 — К. Рехо (Ким Ле Чун). Русская классика и японская литература. М., 1987.
6. Цоктоева Т. Н. Первый из японских русистов // 100 лет русской культуры Японии. М., 1989. С. 23–37.
7. Янагида Идзуми 1965 — Янагида Идзуми. Мэйдзи бунгаку кэнкю (Исследование литературы периода Мэйдзи) Т., 1965.