Особенности стилистической организации романа «Вадим» М. Ю. Лермонтова

«Вадим» - одно из уникальнейших произведений М.Ю. Лермонтова. Неоконченный исторический роман, в основе которого лежит историческое восстание крестьян под предводительством Пугачева в 1773-75 годах, также именуемое крестьянской войной. Роман был опубликован в 1873 году в журнале «Вестник Европы», 1873, № 10, с. 458 — 557, под редакторским заглавием «Юношеская повесть М.Ю. Лермонтова». Датируется 1833 — 1834 гг. на основании свидетельства Меринского, учившегося в это время вместе с Лермонтовым в юнкерской школе: «Раз, в откровенном разговоре со мной, — вспоминал Меринский, — он мне рассказал план романа, который задумал писать прозой, и три главы которого были тогда уже им написаны... Не помню хорошо всего сюжета, помню только, что какой-то нищий играл значительную роль в этом романе... Он не был окончен Лермонтовым...». [1, c. 122]

Отличительная особенность «Вадима» — сочетание в нем субъективно-лирического начала с объективно-повествовательным. Центральный персонаж романа, герой-мститель, в котором «одно мучительно-сладкое чувство ненависти, достигнув высшей своей степени, загородило весь мир» (гл. XIV), органически связан со всем комплексом идей и настроений, составляющих содержание лермонтовской лирики.

Ориентацией на литературные образцы французской повествовательной школы, западного романа «ужасов» объясняются ряд особенностей сюжетно-поэтической структуры романа — утрированно безобразная внешность героя, зловещий колорит в изображении окружающей его толпы мятежников, пристальное внимание к ужасным подробностям пыток и казней, повышенная экспрессивность, эмоциональность стиля, эффектно расцвеченного метафорическими эпитетами, изысканными поэтическими образами, устойчивыми формулами стихотворной речи. Б.В. Томашевский в статье «Проза Лермонтова и западноевропейская литературная традиция» указал на сходство некоторых изобразительных приемов в «Вадиме» Лермонтова и романе Гюго «Собор Парижской богоматери», в котором отразилась поэтика ужасного: портрет Вадима и портрет Квазимодо, описание толпы нищих у ворот монастыря в романе Лермонтова и соответствующие сцены в первых главах романа Гюго. [2, с. 475 — 476]

Эта специфика стилистической манеры Лермонтова в его раннем прозаическом опыте связана и с русской традицией «поэтической прозы», представленной в первую очередь в повестях и романах Марлинского и Гоголя. По определению В. В. Виноградова, «романтическая проза этого типа слагалась из двух контрастных языковых стихий. „Метафизический" стиль авторского повествования и речей романтических героев был близок по образам, фразеологии и синтаксису к стилям романтической лирики. Напротив, в стиле бытовых сцен, в стиле реалистически-жизненного изображения и описания отражалось все многообразие социальных различий повседневной устной речи». [3, с. 519]

Соединение в структуре «лермонтовского» романа лирического и повседневно-бытового начат обусловило и его стилистическую неоднородность: сосуществование в пределах единого произведения, с одной стороны, языка условно-романтического, восходящего к языку лирики и поэм (сюжетные линии, связанные с образами Вадима, Юрия, Ольги), — и с другой — обычной разговорной речи (описание дома Палицына, его окружения, разных сторон помещичьего быта, пейзажные зарисовки), в иных случаях сближающейся с живым, народным словом, диалектными лексикой и фразеологией (сцены с участием дворни, слуг, крестьян, уральских казаков из отряда Пугачева).

Нельзя не заметить, что к подобной стилистической двойственности Лермонтов был подготовлен и своим предшествующим опытом драматического писателя. [4, c.19] Язык «Вадима», первого прозаического произведения Лермонтова, отражает в себе все особенности романтического этапа русской прозы. Выход в свет в 1831 г. «Повестей Белкина», столь непохожих по языку и стилю на все предшествующие опыты русской прозы, на язык «Вадима» влияния не оказал. Поскольку романтизм в предшествующую эпоху наложил свой отпечаток на язык поэзии, в частности на творчество самого Лермонтова, естественно, что «Вадим», этот первый опыт Лермонтова-прозаика, заключал в себе особенности, уже имевшиеся в романтической поэзии. Рисуя в «Вадиме» эпоху пугачевского восстания, Лермонтов не столько стремится к объективной передаче событий, сколько выдвигает на первый план свое личное, авторское отношение как к событиям, так и к героям. В языке и стиле «Вадима» это ярко выраженное авторское отношение к действительности — что было свойственно романтикам — сказывается с особой силой. Например, говоря, что «на его (Вадима) ресницах блеснула слеза», Лермонтов прибавляет: «может быть первая слеза — и слеза отчаяния!». [5, с. 6] Описывая жизнь Ольги, Лермонтов замечает иронически: «Какая занимательная, полная жизнь, не правда ли?» (стр. 10). Лермонтов подчеркивает эту авторскую ремарку, оттеняющую его отношение к описываемому. В отступлениях Лермонтов постоянно обращается к читателю, нарушая эпичность повествовательного тона. Глава IX, например, начинается так: «Кто из вас бывал на берегах светлой Оки? — кто из вас смотрелся в ее волны, бедные воспоминаньями, богатые природным, собственным блеском! — читатель! не они ли были свидетелями твоего счастья, или кровавой гибели твоих прадедов.'., но нет/..» и т. д. [5, c. 27] Авторские отступления все время сопровождают текст романа, так что иногда невозможно провести грань между «объективным» повествованием и авторским «комментарием». В языке и стиле авторских отступлений в особенности наглядно сказывается использование «эмоциональных» языковых средств. Поскольку эти авторские отступления, комментарии всегда «впаяны» в текст, весь стиль романа характеризуется патетической приподнятостью, уже отмеченной исследователями. [6, c. 310—355]

В соответствии с характерной для повести «Вадим» лирической насыщенностью стоят многочисленные случаи введения эмоционально окрашенной лексики в язык «Вадима». «Взошел безобразный нищий» [5, c. 6], «в этой комнате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой» [5, c. 17]; «круглота, белизна ее шеи были удивительны» [5, c. 19]; «чудные звуки разрушили мечтания Вадима» [5, c. 21]; «губы скривленные ужасной, оскорбительной улыбкой» [5, c. 31]; «Вадим почувствовал неизъяснимое сострадание к этим существам» [5, с. 45]; «отвратительное зрелище представилось его глазам» [5, c. 46]. Психологичность, на которую претендовал романтизм, разрушалась в «Вадиме» подобными авторскими оценками. Образ получал прямолинейную авторскую характеристику. Одним из основных явлений, характерных для романтической прозы, является употребление слова не в его конкретном, а в метафорическом значении. Слово у романтиков теряет свою точность, определенность. Вместо одного слова с конкретным значением, дается многословный его метафорический эквивалент. Язык «Вадима» — это еще метафорический язык романтика. С первой же страницы повести мы встречаем фразеологию, которая имеет место и в юношеской поэзии Лермонтова. День угасал» (начало «Вадима»); «Осенний день тихонько угасал» (начало «Джулио»). «И он сделал шаг, чтоб выйти, кидая на нее взор, свинцовый, отчаянный взор» [5, c. 37]; «отчаяния свинцовая слеза, из сердца вырвавшись насильно, может скатиться» («Видение»); «его душа еще не жила по-настоящему» [5, с. 2]; «сколько я видел людей... душа которых менее жила» («Портрет»). Лермонтов в «Вадиме» ориентировался на поэтические формулы романтизма. Романтическую фразеологию Лермонтов применяет в разработке тем, общих как в прозе, так и в поэзии. Таковы, например, рассказ Вадима о пребывании в монастыре и «Исповедь» (1830); отступление о женихе-призраке в «Вадиме» [5, с. 28] и «Гость» (1830—1831). Лермонтов, таким образом, включает в текст «Вадима» темы, разработанные в поэзии, но сохраняет при этом тот же язык, не различая, подобно Пушкину, что «стихи дело другое». [6, c. 310—355]

Романтизм рисовал образы, противопоставленные друг другу как образы добра и зла. Так, в повести Лермонтова, например, демонический Вадим противопоставлен «земному ангелу» Ольге (ср. замечание: «эти ангельские черты, эта демонская наружность» — стр. 14). Вадим — это не обыкновенный человек, а романтический герой, в глазах которого «блистала целая будущность», Ольга — «ангел, изгнанный из рая»; таким же романтическим героем является и Юрий. И при изображении этих героев, их поступков и переживаний Лермонтов прибегает к эмоционально-возвышенной лексике, соответствующей их приподнятости над жизнью. В то же время Лермонтов стремится передать внутренние противоречия самих героев. Так Вадим — это демоническая натура, совмещающая в себе величайшее зло с величайшим добром, «два конца незримой цепи, которые сходятся, удаляясь друг от друга» (ср. то же самое противоречие в образе Зары). Этой противопоставленности, антитетичности образов и их внутренним противоречиям соответствует постоянно присущая языку «Вадима» антитеза: «на него (Юрия) были устремлены два черные глаза и светлый кинжал» [5, c. 77]; «она (Зара) была или божество или демон» [5, c. 77]; «где скрывается добродетель, там может скрываться и преступление» [5, c. 4]; «надобно иметь слишком великую или слишком ничтожную мелкую душу, чтобы так играть жизнию и смертию». [5, с. 44]

Лермонтов некоторым образам и словам романтизм обнаруживал особый "интерес. Такими излюбленными романтизмом образами были, например, образы стихийных сил природы. Лермонтов постоянно пользовался этими образами в первый период своего творчества. Вспомним признание самого Лермонтова:

Любил и я в былые годы, В невинности души моей, И бури шумные природы, И бури тайные страстей. («В альбом С. Н. Карамзиной», 1841 г.)

Лермонтов все время вводит лексику, обозначающую стихийные силы природы, что является типичным для романтизма: «Широкий лоб его (Вадима)... был мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури» [5, c. 2]; «этот взор был остановившаяся молния» [5, с. 3]; «он жалел от души... умирающих преждевременно, во цвете жизни, которых смерть забирает вместо их, как буря чаще ломает тонкие высокие дерева и щадит пни столетние» [5, c. 8); «скоро она (Ольга) забылась; и тогда душевная буря вылилась наружу» [5, с. 20]; «это был хаос всех чувств земных и небесных, вихорь» [5, с. 37]; «смерть являлась мутным его очам... как удар грома небесного». [5, с. 69] В то же время Лермонтов в «Вадиме» нередко прибегает к лексике, фразеологии, образам, связанным с христианской мифологией. Однако эта лексика и фразеология лишены своего архаического, церковно-славянского обличья. При изображении романтических своих героев (Вадима, Ольги, Юрия Палицына), при передаче их речей Лермонтов постоянно использует христианскую мифологию. Она довольно однообразна, ограничена в «Вадиме» по своему составу. «Небо — рай — ангел» — вот лексический комплекс, относимый к положительным персонажам; ад — дьявол (демон) — относятся к отрицательным героям.

В начале романа Лермонтов, как упоминалось, дает следующую характеристику Ольге: «Это был ангел, изгнанный из рая за то, что слишком сожалел о человечестве» [5, с. 5]; или: «Вадим не сводил глаз с этого неземного существа» [5, с. 13], где упоминание об Ольге дано перифрастически. В диалоге с Ольгой Вадим говорит о том, что у нее «небесные очи». [5, с. 63] В другом месте Лермонтов пишет об Ольге, что «ее небесные очи были неподвижны». [5, с. 79] «Ольга, ты мой ангел утешитель», — говорит Юрий Ольге. [5, с. 85]

Наоборот, Вадима Лермонтов с самого начала выводит рассматривающим «дьявола, изображенного поблекшими красками на св. воротах». [5, с. 2]

Про нищих сказано, что «они уважали» в Вадиме «демона — но не человека». [5, с.2]

Когда Палицын предложил Вадиму стать его слугой, «адская радость вспыхнула на бледном лице». [5, с. 4]

После разговора с Ольгой «чело Вадима омрачилось, и горькая язвительная улыбка придала чертам его... что-то демонское». [5, с. 7]

Лексика эта служит одновременно для передачи психологического состояния романтических героев. В соответствии с этой лексикой и фразеологией подобраны и некоторые литературные сравнения: «Вадим стоял перед ней, как Мефистофель перед погибшей Маргаритой» [5, с. 6]; «липы, как стражи, казалось, простирали огромные ветви... казалось, на узорах их сморщенной коры был написан адскими буквами этот известный стих Данта: «Lasciate ogni speranza voi elf entrate!». [5, с. 66]

Все эти сравнения являют нам стилистически неповторимую картину романа. Вадим являет собой удивительный синтез романтизма и реализма. Лермонтов впервые в русской литературе делает попытку создать романтический роман, используя историческую основу. Художественно и стилистически роман, без сомнения, принадлежит к романтизму, однако в нем явно заметны признаки будущего реализма «Княгини Лиговской».

Литература:

1. Меринский А.М. Воспоминание о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М.: Худож. Лит., 1989.

2. Лермонтов М.Ю.: В 2 кн. / Институт литературы (Пушкинский дом) АН СССР; Отв. ред. П.И.Лебедев–Полянский, Зав. ред. И. С. Зильберштейн. – М.: Изд–во Академии наук СССР, 1941.

3. Виноградов В.В. Стиль прозы Лермонтова. — В кн.: Лит. насл., т. 43 — 44.

4. Чистова И.С. Проза Лермонтова. СПБ, Наука, 1998.

5. Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954—1957 — Том 6.

6. Перльмуттер Л.Б. Язык прозы М.Ю. Лермонтова // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сборник первый. — М.: ОГИЗ; Гос. изд-во худож. лит., 1941.