«Не славой — участью я равен был тебе…» (Русский поэт А. С. Пушкин и мусульманский пророк Мухаммед)



В истории ислама есть образы огромной поэтической силы. Одним из таких образов является образ Мухаммеда — основателя ислама. Мусульманская вера в смысле религиозной догматики умещается в краткой формуле: “Нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммед — посланник Аллаха”. Имя Мухаммеда, значащее “прославленный”, “достойный восхваления” в Коране названо четыре раза:

И Мухаммад — только посланник, до которого были посланники. Разве ж если он умрет или будет убит, вы обратитесь вспять? (3: 138) [6].

Мухаммад не был отцом кого-либо из ваших мужчин, а только — посланником Аллаха и печатью пророков (33: 40).

А у тех, которые уверовали и творили благие деяния, и уверовали в то, что было ниспослано Мухаммаду, — а это — истина от их Господа, — Он загладит дурные деяния и упорядочит их состояние (47: 2).

Мухаммад — посланник Аллаха, и те, которые с ним, — яростны против неверных, милостивы между собой. Ты видишь их преклоняющихся, падающими ниц. Они ищут милости от Аллаха и благоволения (48: 29).

В Коране перед нами предстает “настоящий, живой Мухаммед, которого знает история, который оставил нам Коран и остался в нем” [8, 412]. Сомневаться в посланничестве Мухаммеда, пророка мусульман, — такой же грех, как и допустить сомнение в существовании Аллаха, “который ниспослал вам книгу, ясно изложенную, а те, которым Мы даровали книгу, знают, что она низведена от Господа твоего во истине” (6: 114). Начало божественных откровений относится к 610 г., когда сорокалетний Мухаммед по обыкновению удалился в свою пещеру и ясно услышал обращенный к нему Голос: “Читай!”. Почувствовав, что это Глас Божий (предание говорит, что Мухаммеду явился архангел Джибраила), он спросил, что ему читать, и на третий раз повторил за голосом: “Читай! Во имя Господа твоего, который сотворил — сотворил человека из сгустка. Читай! И Господь твой щедрейший … научил человека тому, чего он не знал” (96: 1–5). Так родились первые пять аятов, положившие начало Корану:

Он милосерд: он Магомету

Открыл сияющий Коран [7], —

следует Пушкин в “Подражаниях Корану” кораническим мотивам.

Согласно учению ислама, Коран есть несотворенное “слово Аллаха”. Известно, что и библейским пророкам было “слово Господне” (Исайи 6: 8; Иеремии 32: 26–27; Иоиля 1: 1), но искренность Мухаммеда ставилась под сомнение и его современниками, и врагами его религии. Так, тексту Корана в переводе М. Веревкина на русский язык с французского перевода Дю Рие предшествовало “Житие лжепророка Магомета вкратце”. О том, что Пушкин пользовался переводом М. И. Веревкина, указывают многие литературоведы [10]. Однако С. А. Фомичев утверждает, что “последнее стихотворение цикла неопровержимо свидетельствует о том, что к концу октября 1824 г. Пушкин имел перед глазами французский перевод Корана, выполненный М. Савари” [12, 120]. На данный источник указывал еще Л. Поливанов, постоянно соотносивший пушкинский текст именно с этим переводом [12, 120].

Коран — произведение сложное. Бади аз-Заман аль-Хамадани (ум. 1007 г.) поучал: “Начни изучение Корана; затем перейди к тафсиру: бог будет при этом тебе помогать” [5, 95]. Коран, хотя и был сведен в одно целое и закреплен письменно, но он постоянно требовал дополнения. Многие аяты непонятны, так как в своих проповедях Мухаммед ориентировался на слушателей, которые уже знали описываемые события. Такими дополнениями стали воспоминания ближайших сподвижников Мухаммеда — хадисы, впоследствии собранные в сунну. Вполне естественно предположить, что Пушкин читал всё, что мог найти. Для поэта были интересны приложения к Корану, дающие богатый материал о жизни Мухаммеда, не нашедшие свое отражение в тексте Корана. Пушкин “первым в русской поэзии обратился к Корану” [10, 65]. Стал “поэтом Корана” [16, 63]. В “Подражаниях Корану” поэт реабилитирует Мухаммеда: “сияющий Коран” ему был “открыт” “милосердным” Аллахом.

Поэт заметил важнейшую особенность Корана как книги, где “в подлиннике Алла везде говорит от своего имени, а о Магомете упоминается только во втором или третьем лице” (II, 318). И если в начале цикла “Подражания Корану” говорит Аллах, то “во второй части цикла, — отмечает Е. Эткинд, — слово принадлежит человеку” [16, 58]. И вообще “неясно, кто обращается к пророку: Бог, поэт, сам Магомет? Наиболее вероятно последнее предположение, но оно остается нерешенным” [16, 61]. Собственно и в Коране можно наблюдать такую же картину. Так, аят: “Скажи: “Я не говорю вам, что у меня сокровищницы Аллаха, и не знаю я сокровенного, и не говорю вам, что я — ангел. Я следую только тому, что открывается мне” (6: 50), — воспринимается даже не речью Аллаха, а высказыванием Мухаммеда. Поэтому нет ничего удивительного, что такая же ситуация создается и в “Подражаниях Корану”. С. Шварцбанд уверенно говорит о том, что “в цикле Пушкина стихотворная речь предстает говорением не только Аллаха, но и пророка” [15, 38]. В четвертом и пятом стихотворениях цикла многочисленные обращения “о всесильный”, “господь”, “Творец”, вместе со вторым лицом “Ты господь”, “Ты рек”, и третьим “Он милосерд”, сразу же маркирует поэтическую речь как речь Мухаммеда. Кроме того, по мнению С. Шварцбанда, “говорение в 6 и 7 “Подражаниях” воспринимается не только магометовским, но и собственно авторским” [15, 41]. Литературовед считает, что “открыв для себя высшую “кораническую свободу” — свободу демиурга, — поэт впервые в мировой поэтической практике собственной речью “заместил” речь Творца, пусть в чужом, но тем не менее в священном тексте” [15, 43].

Об отношении Пушкина к Мухаммеду можно судить по высказываниям современников. Так, К. Ф. Рылеев умолял поэта не подражать Байрону “ради твоего любезного Магомета” [2, 124]. П. В. Анненков писал: “К эпохе михайловской жизни относятся и его превосходные переводы и выдержки из Алкорана. Он был до того увлечен гиперболической поэзией произведения, что почел за долг распространять имя Магомета, как гениального художника, в литературных кругах” [1, 292]. Пушкин не только ставит Мухаммеда в один ряд с поэтами Востока, но и в одном из отрывков 1824 года называет его поэтом:

Они твердили: пусть виденья

Толкует хитрый Магомет,

Они ума его <творенья>

Его ль нам слушать — он поэт!.. (II, 421)

Хотя Н. В. Фридман и утверждает, что нельзя “приписать эту стихотворную фразу самому основателю Ислама” [13, 90], так как он в Коране враждует с арабскими поэтами, но это еще не доказывает того, что он не любил поэзии. Еврейский поэт и писатель Исхуда ал-Харири писал: “…поэзия среди сынов арабов есть их наследие со дня их появления на земле. Не знали только, как напал дух песнопения на арабов и кто вначале раскрыл врата поэзии и вошел в ее покои, чтобы собрать ее хрусталь и жемчуга…” [9, 328]. Поэтому вполне естественно, что Мухаммед был воспитан на поэтических традициях, и они не могли не проявиться в его проповедях. Поэтом признавал Мухаммеда и переводчик Корана И. Ю. Крачковский: “Догматика слаба. [Мухаммад] — поэт, а не мыслитель… Несмотря на протесты, Мухаммад — поэт… Язычники пели о свободной жизни в степях, об охоте, о любви; Мухаммад — о боге, рае, аде, древних народах и их пророках, [что] совершенно ново для [той] среды” [6, 669]. Можно предположить, что судьба Мухаммеда — поэта могла интересовать Пушкина, так же, как и судьбы других поэтов: Овидия, Дж. Байрона, А. Шенье. В стихотворении “К Овидию” поэт писал: “Не славой — участью я равен был тебе…” (II, 198). Пушкина не могла не увлечь натура Мухаммеда, обладающая колоссальным упорством и непоколебимой верой в важность своей миссии: “Мухаммед и его дело уцелели, потому что он говорил, если так можно выразиться, не только от лица бога, но и от лица арабов, или, скорее, как считал он сам, потому что он явился к своему народу как арабский пророк”, — писал американский исследователь Г. Э. фон Грюнебаум [4, 27]. Поэтому оправдано предположение Н. В. Фридмана о том, что трактовка образа пророка в “Подражаниях” имела биографическую основу: “За фигурой Магомета вырисовывается изгнанник Пушкин, в своем михайловском уединении создающий “Подражания Корану”, — поэт, твердо переносящий гонение и наделенный огромной силой слова” [13, 89]. “Между тем принужден был бежать из Мекки в Медину, мой Коран пошел по рукам” (XII, 125), — писал поэт Вяземскому, подчеркивая связь своего положения с судьбой Мухаммеда. Бегство из Мекки в Медину для Пушкина — переезд из Одессы в ссылку — Михайловское, “мой Коран” — рукопись сборника стихотворений, в которой были “Подражания Корану” [10, 279].

Бегство Мухаммеда из Мекки связано с тем, что первоначально проповедь новой религии проходила бесконфликтно. Нельзя сказать, что Мухаммед имел успех, но число его сторонников росло. Вскоре ситуация изменилась. Проповеди Мухаммеда были встречены знатными курайшитами крайне враждебно. Ведь он отвергал языческие культы, а это, по мнению мекканцев, могло нанести ущерб святости Каабе, с поклонением которой были связаны не только их религиозные чувства, но и материальные выгоды. Мухаммед был вынужден тайно бежать из Мекки в Медину в июле (по другой версии — в сентябре) 622 г. С этого события — “хиджра” (переселение) — начинается отсчет времени по мусульманскому лунному календарю. Данный эпизод отражен Пушкиным в “Подражаниях Корану”:

Нет, не покинул я тебя.

Кого же в сень успокоенья

Я ввел, главу его любя,

И скрыл от зоркого гоненья? (II, 314)

При бегстве из Мекки, спасаясь от погони, Мухаммед со своим спутником Абу Бакром скрылись в пещере, которая, однако, была обнаружена преследователями. Тогда перед входом в нее по мановению небес моментально выросло дерево. Преследователи хотели проникнуть в грот, но заметили, что вход туда закрыт паутиной и что голубь там свил гнездо. При виде этого они вернулись обратно. Об этом сказано в Коране: “Вот изгнали его те, которые не веровали, когда он был вторым из двух. Вот оба они были в пещере…” (9: 40). Мотив изгнания находим в сурах 8:30, 47:14, 60:1. Текст Корана лаконичен и явно подразумевает знание события. Этим приемом воспользовался и Пушкин в “Подражаниях Корану”.

Мотив гонения находили во многих стихотворениях А. С. Пушкина: «В пещере тайной, в день гоненья …» (II, 423), «Не тем горжусь я, мой певец…» (II, 231), «К Языкову» (II, 288), «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор…») (II, 374), в послании к П. А. Осиповой «Быть может, уж недолго мне…» (II, 350), «Храни меня, мой талисман…» (II, 351), «Я помню чудное мгновенье…» (II, 358).

С. А. Фомичев подчеркивал, что “Пушкину был близок поэтический смысл легенды о Мухаммеде, согласно которой время самых тяжелых испытаний стало для пророка началом полнейшего торжества его учения, — именно из Медины оно распространилось по всей Аравии” [12, 125]. Поэтому не случайно со стихотворения “Хиджра” начинается “Западно-восточный диван” Гете. Поэт уходит от окружающей действительности в поэтический мир Востока:

На Восток отправься дальный

Воздух пить патриархальный,

В край вина, любви и песни,

К новой жизни там воскресни…

(пер. В. Левика) [3, 5]

Он сумел органически соединить в “Западно-восточном диване” достижения двух культур — Востока и Запада. Выход в свет “Дивана” в 1819 г. ознаменовал вторую молодость Гете. Но ведь и Пушкин переживает в Михайловском духовное обновление под влиянием творчества: “Поэзия, как ангел-утешитель, спасла меня, и я воскрес душой”. “Поэт обращается к Корану, — писал И. С. Брагинский, — воспринимая его так же, как и Гете, философско-поэтически” [2, 123].

О стихотворном трактате Н. Буало “Искусство поэзии”, положения которого стали обязательными для писателей-классицистов, поэт писал: “Буало обнародовал свой Коран — и фр.<анцузская> слов.<есность> ему покорилась” (XI, 38). Так же, как покорился Мухаммеду арабский народ и пошел за ним. Бесспорно, Мухаммед мог служить примером исключительной духовной власти над современниками. Хотел ли Пушкин, чтобы и его творчество имело такое воздействие? Конечно, так как в стихотворении “Талисман” он писал:

Сохрани мой талисман:

В нем таинственная сила!

Он тебе любовью дан…

……………………….

И богатствами Востока

Он тебя не одарит,

И поклонников пророка

Он тебе не покарит… (II, 83)

“Подражания Корану” были снабжены Пушкиным очень характерным примечанием: “Нечестивые, пишет Магомет (глава Награды), думают, что Коран есть собрание новой лжи и старых басен. Мнение сих нечестивых, конечно, справедливо…” (III, 318). И. И. Черняев, комментируя цитируемое суждение Пушкина и обвиняя поэта в неискренности, показывает тем самым отношение Пушкина к Корану: “Его поразила и привлекла не только та часть этики Корана, которая напоминает Священное Писание, но и монотеизм Магомета и его вдохновенная проповедь Божьего Всемогущества, Божьей мудрости, благости и справедливости. Все это приводит нас к тому выводу, что примечание, сделанное Пушкиным к “Подражаниям Корану”, нельзя принимать за чистую монету… В глубине души Пушкин уже преклонялся, когда писал “Подражания”, перед тем, что называл “старыми баснями” [14, 61]. Действительно, стоит ли отрицать роль Мухаммеда, который сплотил разрозненные и враждовавшие между собой арабские племена в единый народ, объединил их в единое государство и привел к единой вере. Так и творчество Пушкина оказало огромное влияние на развитие русской литературы и русского языка, что позволяет нам говорить о духовной и исторической близости этих личностей.

Литература:

1. Анненков П. В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. — СПб., 1874. — С. 303–304. // Томашевский Б. Пушкин: В 2 т. Т. 2. — М.: Худож. лит., 1990.
2. Брагинский И. С. Записки о западно-восточном синтезе в лирике Пушкина // Народы Азии и Африки. — 1965. — № 4.
3. Гете И. В. Западно-восточный диван. — М.: Наука, 1988.
4. Грюнебаум Г. Э. фон. Классический ислам: Очерк истории (600–1258). — М.: Наука, 1988.
5. Климович Л. И. Книга о Коране, его происхождении и мифологии. — 2-е изд., доп. — М.: Политиздат, 1988.
6. Коран / Пер. с араб. и коммент. акад. И. Ю. Крачковского. — М.: Изд-во восточной литературы, 1963. (Далее сноски приводятся по этому изданию, указывается сура и стих).
7. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. Т.2.– М.: Воскресенье, 1994–1997. — С. 316 (Далее сноски приводятся по этому изданию, указываются том и страница).
8. Соловьев В. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. — М.: Книга, 1990.
9. Цит. по: Старкова К. Б. Арабский язык и литература в оценке еврейских средневековых писателей // Проблемы арабской культуры. — М.: Наука, 1987.
10. Томашевский Б. Пушкин: В 2 т. Т. 2. — М.: Худож. лит., 1990 — С. 280; Кашталева К. “Подражания Корану” Пушкина и их первоисточник // Записки коллегии востоковедов при Азиатском музее АН СССР. — Т. 5. — Л.: Изд-во АН СССР, 1930.
11. Фомичев С. А. Библейские мотивы в “Подражаниях Корану”// Коран и Библия в творчестве А. С. Пушкина / Под ред. Д. Сегала и С. Шварцбанда. — Иерусалим: Центр изучения славянских языков и литератур при Еврейском университете, 2000.
12. Фомичев С. А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. — Л.: Наука, 1986.
13. Фридман Н. В. Образ поэта-пророка в лирике Пушкина // Ученые записки. Труды кафедры русской литературы. — Вып. 118. — кн.2. — М.: Изд-во МГУ, 1946.
14. Черняев И. И. “Пророк” Пушкина и в связи с его же “ Подражаниями Корану”. — М., 1897. (оттиск из журнала “Русское обозрение” — 1897. — С.50–51) // Юрьева И. Ю. Пушкин и христианство: Сборник произведений А. С. Пушкина с параллельными текстами из Священного Писания и комментариями. — М.: Муравей, 1998.
15. Шварцбанд С. О первом примечании к “Подражаниям Корану” // Коран и Библия в творчестве А. С. Пушкина.
16. Эткинд Е. Пушкинская “поэтика странного”: поиск новой выразительности и цикл “Подражания Корану” // Коран и Библия в творчестве А. С. Пушкина. / Под ред. Д. Сегала и С. Шварцбанда. — Иерусалим: Центр изучения славянских языков и литератур при Еврейском университете, 2000.