Деривационные процессы в семантике, основанные на импликационных понятийных связях (на примере семантической группы «растения»)

Импликационные связи представляют собой мыслительный аналог связей, существующих между предметами в реальной действительности: «Одно понятие предполагает, вызывает мысль о другом, т. е. имплицирует другое понятие, если предполагается какая-то зависимость, взаимодействие, связь отражаемых ими сущностей» [3, с.67]. С когнитивной точки зрения, импликационную взаимосвязь можно представить как когнитивный процесс, при котором одна когнитивная единица предоставляет ментальный доступ к другой. К импликационным связям относятся, в первую очередь, причинно-следственные, пространственные, временные и отношения частей и целого.

Языковым механизмом, обеспечивающим формирование нового значения при импликационной связи является метонимический перенос. Импликационная связь значений основана на том, что производящее значение становится дифференциальной семой (гипосемой) производного значения и имплицирует его архисему (гиперсему). Возможен случай, когда после произошедшего преобразования дифференциальная сема производного значения утрачивается или перестает играть дифференцирующую роль, в результате чего ослабевает связь между производящим и производным значениями. Именно в этой группе моделей отмечаются синкретичные случаи, когда сложно отмежевать лексико-семантическое варьирование от семного, что объясняется тесной связью исходного и концептуализируемого объектов.

Импликационные связи могут быть единовременными и разновременными, статическими и динамическими, жесткими и вероятностными, взаимонаправленными и однонаправленными. При этом, как отмечает М. В. Никитин, реальные связи объектов в ряде случаев однонаправленны, тогда как концептуальные связи всегда взаимны, обратимы [3, с.68]. Данное положение представляет важность при синхронном анализе семантической деривации, поскольку в синхронии не всегда возможно выявление направления семантического процесса; однако, если признать взаимонаправленность связей на концептуальном уровне, то направление перестает играть определяющую роль.

С одной стороны, эта группа содержательных связей в большей степени, чем вторая — классификационные связи, обусловлена объективной реальностью, что накладывает определенные ограничения на процессы семантической деривации. Вместе с тем во внелингвистической реальности количество связей такого типа между явлениями очень велико, и хотя языковое их воплощение все-таки более ограничено, именно в этой группе наиболее высок процент случаев речевого функционирования моделей, не зафиксированного в словарях. В целом, выделение двух типов моделей семантического варьирования — импликационных и классификационных — и выявление конкретных случаев их реализации позволяет, на наш взгляд, говорить о разных особенностях протекания процессов семантической деривации в каждом из них. Модели, обусловленные импликационной связью, в целом характеризуются большей регулярностью, чем модели второго типа, именно постольку, поскольку потенциально в нее могут включаться все единицы, обозначающие объекты, обладающие указанной связью с исходным объектом. Ограничения, налагаемые на функционирование таких моделей, — это, как правило, результат отсутствия практического освоения такой связи между двумя объектами во внелингвистической реальности для данного языкового сообщества, либо чисто структурные особенности данного языка (например, задействование формальной деривации вместо семантической).

Импликационная связь представлена несколькими типами: партитивной, субстанциональной, пространственно-временной и причинно-следственной. Рассмотрим функционирование данного типа связи на примере процессов семантической деривации в группе русских наименований растений.

Выделение элементов растений представляется очень важным этапом освоения действительности в целом, поскольку именно выделение таких базовых частей растительного организма, как корень, стебель (ствол), ветвь, лист, цветок, плод и семя, позволяет человеку сначала познавать жизненный цикл самих растений, затем анализировать его сходство с любым процессом в живой природе и, наконец, абстрагируясь, осмысливать его аналогии с абстрактными явлениями и процессами. Не случайно модель «дерево и его составные части» наряду с моделями «семейное родство» и «части тела» рассматривается как одна из фундаментальных когнитивных моделей, позволяющих познавать окружающий мир [5, с.3], и не случайно упомянутые выше названия частей растения (корень, ветвь, плод и т. д.) сами по себе — источник многочисленных метафорических переносов в различных языках.

В самом общем смысле выделение части целого — анализ (так же как и обратный процесс — синтез) является неотъемлемой характеристикой мыслительной деятельности: «…мышление в целом есть расчленение предметов сознания и их объединение» [2]. Причем исторически формирование этого процесса логической деятельности происходит через предметно-вещественную деятельность человека (он пользуется разными частями одного предмета или создает для своего использования целое, не существующее в природе), и лишь затем распространяется на другие предметы, связанные таким же отношением.

Концептуализацию отдельных частей растений, таким образом, можно рассматривать как наиболее естественный, базовый этап семантической деривации, служащий основой для дальнейшей концептуализации действительности через явления растительного мира. Подтверждением этого является функционирование партитивной связи также и в моделях, опирающихся на другие типы связи, в том числе и классификационные.

Одной из партитивных моделей, регулярно участвующей в процессах семантической деривации, является перенос «растение ↔ плод этого растения».

Поскольку плод растения определяется как его часть, развивающаяся из цветка и содержащая в себе семена, данная модель семантического варьирования потенциально может распространяться на названия всех покрытосеменных растений. Однако реальное функционирование модели охватывает лишь часть растений, имеющих плоды: в обоих языках оно распространяется, в первую очередь, на фруктовые деревья и ягоды и на растения, имеющие плоды-орехи, например: Посылаю вам яблок, груш, помидоров, абрикосиков и зеленого перцу [Вертинская Л. Синяя птица любви, 2004].

Процесс концептуализации в данном случае связан с освоением действительности как перцептивным (восприятие зрительной информации: растение имеет плод), так и дискурсивным (использование растений в практической деятельности: возможность употребления в пищу) путем. Фактором, определяющим вероятность переноса обозначения исходной прототипической ситуации на плод растения является степень номинационной потребности, обусловленная съедобностью плодов, либо непосредственно, либо в виде приправы, пряности (например: бадьян 1. Вечнозеленое дерево или кустарник сем. иллициевых; анис звездчатый. 2. Плоды такого дерева, употребляемые как пряность (1, с. 291), а также возможностью использования плодов для приготовления (например, лекарственного препарата) или изготовления чего-либо (боярышник 1. Колючее дерево или кустарник сем. розоцветных, некоторые виды которого используются как зеленая изгородь, декоративные растения и т. д., а плоды — в фармакологии. 2. Плоды такого растения (1, с.728). Таким образом, в основе концептуализации лежат понятийные признаки, основанные на прагматической оценке растения. При отсутствии возможности практического использования плода, значение, как правило, не фиксируется: так, например, значение «ягода этого растения» не отмечается у названий растений, имеющих несъедобные ягоды (белладонна, падуб, плющ и т. д.)

Именно для этой модели является наиболее актуальным вопрос о направлении семантической деривации. Если говорить о возникновении наименования растений в диахроническом аспекте, трудно предположить, что при распространении ареала растения на территории данной языковой культуры и при использовании плода человеком в практической деятельности концептуализации подвергалось лишь растение (или плод) в отдельности. Скорее всего, изначально в сознании растение и его плод воспринимались как нечто взаимосвязанное и не нуждающееся в отдельных наименованиях. Это подтверждается и наличием ряда объединенных толкований растения и плода в исторических словарях, как впрочем достаточно часто и в синхронных. Такое восприятие является как следствием реальной тесной связи растения и его плода (невозможностью существования второго без первого), так и логичным отражением диалектического единства анализа и синтеза при познании действительности: «Лишь соединяя мысленно (или экспериментально), исследователь осознает части как части данного целого; лишь разлагая мысленно (или экспериментально), исследователь осознает целое как состоящее из специфических частей и обладающее вследствие этого специфическим свойством, отличающим его от других предметов» [2]. Именно этими факторами и объясняется небольшая степень удаленности прототипического и производного значений. Кроме того, именно близостью двух объектов (растения и его плода) обусловлено то, что словари достаточно последовательно фиксируют рассматриваемую модель варьирования и, как результат, количество случаев речевого функционирования модели (то есть не зафиксированного в словаре, но обнаруженного в текстах) очень невелико.

Тем не менее в русском языке синхронная деривационная связь осознается как направленная именно от растения к плоду. По всей видимости, сознание отражает наиболее логичную последовательность.

На языковом уровне вторичное значение возникает как результат метонимического переноса: дифференциальная сема ‘плод растения’ (или 'растение' при обратном направлении переноса), присутствующая в основном значении, меняет статус и становится архисемой в производном значении.

Функционирование производного семантического варианта в ряде случаев ограниченно морфологическим контекстом — возможностью употребления лексемы только в единственном числе. Ограничение контекстом характерно для названий плодов-ягод и орехов: лишь некоторые названия ягод и орехов употребляются во множественном числе (например, вишни, черешни, фисташки). При этом следует отметить, что в большинстве случаев названия ягод и орехов употребляются в форме единственного числа в собирательном значении, то есть для обозначения как раз большого числа плодов, которые мыслятся как единое целое, что обусловлено отсутствием, как правило, необходимости выделения категории числа, поскольку данные плоды употребляются человеком в основном в большом количестве, без выделения отдельных плодов. Для выделения же одного или нескольких плодов такого типа, как правило, задействуется формальная деривация (виноградина, клюковка) или словосочетание ягода + фитоним в род. п. Таким образом, можно сделать вывод о наличии у ряда семантических вариантов семы собирательности, отсутствующей в значении «растение». Кроме того отмечается случай семантического блокирования — яблоня/яблоко.

Литература:

1.      Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. / Под ред. А. М. Бабкина, С. Г. Бархударова, Ф. П. Филина и др. — М., Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1948–1965

2.      Никитин, М. В. Основы лингвистической теории значения. — М.: Высшая школа, 1988. — 168 с.

3.      Мамардашвили, М. К. Процессы анализа и синтеза // Вопросы философии. — 1958. — № 2. — Режим доступа: http://www.mamardashvili.ru

4.      Национальный корпус русского языка. — Режим доступа: http://ruscorpora. ru.

5.      Krupa, V. Tree anatomy as a cognitive model // Asian and African studies. — 6, 1997. — 1. — P. 3–8.