Символический знак и новое знание

Метаязыки являются необходимым условием для выявления функционирования систем «расшифровки» новых текстов. Новый текст есть трансформация исходных текстов в соответствии с некоторыми правилами. Если подходить к этому преобразованию лишь поверхностно, то оба текста могут рассматриваться как один и тот же, учитывая, что первый (исходный) является закономерным, правильным, а второй–«неправильным». «В общей культурной перспективе, однако, они предстают как полезные и необходимые» [1, с.34]. В связи с этим для получения нового сообщения требуется устройство принципиально нового типа. Новыми сообщениями мы будем называть такие, которые не возникают в результате однозначных преобразований и, следовательно, не могут быть автоматически выведены из некоторого исходного текста путем приложения к нему заранее заданных правил трансформации.

Допустим, что точный перевод с языка А на язык А₁ невозможен, поскольку один обладает дискретными знаковыми единицами, а другой недискретными (например, язык и иконическое изображение). Планы содержания будут строиться различным образом, поэтому ни о какой точной передаче текста А при помощи текста А₁ речи не идет, но в культурном ракурсе второй может рассматриваться как адекватный первому. «Структура условно–адекватных переводов может выступать в качестве одной из упрощенных моделей творческого интеллектуального процесса» (там же, с.36). Из сказанного вытекает, что никакое мыслящее устройство не может быть моноструктурным и одноязычным; оно обязательно должно включать в себя разноязычные и взаимонепереводимые семиотические образования. Обязательным условием любой интеллектуальной структуры является ее внутренняя семиотическая неоднородность. Невозможность точного перевода текстов с дискретных языков на недискретно–континуальные и обратно вытекает из их принципиально различного устройства: в дискретных системах текст вторичен по отношению к знаку, т. е. отчетливо распадается на знаки. В континуальных языках первичен текст, который не распадается на знаки, а сам является знаком или изоморфен знаку. Символ может подпадать как под первое, так и под второе условие. Это обусловливается семантической особенностью символа, который основан на определенном историческом контексте (об этом немало говорят А. Ф. Лосев и Ю. М. Лотман). Для представителей другой культуры символ как текст будет распадаться на определенное число значимых единиц (к примеру, употребление бинарных компонентов с целью идентификации первичной и вторичной системы), причем при активности самого текста символическая структура основывается на симметричности ее компонентов. Тем не менее, любая форма символа как дискретная единица образует текст, который в этом случае становится вторичным, тогда как сам символический знак (тоже текст) первичным. Приведем такой элементарный пример: когда мы сталкиваемся со знакомыми символическими формами, запахами (запах хвои–символ Нового Года), цветом и т. д., действует функция символической эвокации, которая выбирает из памяти символического словаря необходимую информацию (подробнее об этом будет сказано позднее), ведь мы никогда не думаем, почему черный цвет в некоторых культурах символизирует траур.

Лотман описывает эту закономерность следующим образом: если вторичная семиологическая система является недискретной, то «в случае выделения некоторой элементарной единицы она не распадается на дифференциальные признаки. Так, например, если нам следует опознать некоторое незнакомое нам лицо (идентифицировать две фотографии лично незнакомого нам человека), мы будем выделять сопоставляемость отдельных черт. Однако недискретные тексты (например, знакомое лицо) познаются целостным недифференцированным знанием» [2, с.38].

Символизм некоторых культурных явлений, например, фольклора, характеризуется ограниченным числом элементов системы; парадоксальность заключается в том, что при формально асемантическом характере языка сам фольклорный текст был бы избыточным, если бы рассматривался как естественный язык. В аспекте культуры тексты вторичной системы превращаются в чисто синтагматическое построение (на первом этапе, видимо, они обладали определенной семантикой по отношению к ритуалу), которое является способом построения текста, «кодом 2», а не самим текстом. «Эту тенденцию мифа превращаться в чисто синтагматический, асемантический текст, не сообщение о некоторых событиях, а схему организации сообщения имел в виду К. Леви–Стросс, говоря о его музыкальной природе» [1, с.51]. Таким образом, символ может также считаться не семантическим текстом А₁, но особой асемантической организацией текста А. Например, в геральдике часто используются рисунки животных. Собака символизирует верность: это иконическое изображение собаки может быть заменено лингвистическим текстом: «Хозяин этого щита верен своему долгу».

Следующий вопрос затрагивает коммуникативную схему отношений интерпретируемого и интерпретатора. В статье «О двух моделях коммуникации» Ю. М. Лотман, описывая коммуникационные акты, говорит, что в них задействованы два канала «Я–Он» и «Я–Я». «Если схема «Я–Он» подразумевает передачу информации при сохранении константности ее объема, то схема «Я–Я» ориентирует на возрастание информации» [2, с.58]. Какое значение имеет различение двух представленных схем в процессе символизации? Понимание в схеме «Я–Он» в символе связано с вопросом, что является первичным: символический текст или смыслы в сознании субъекта? В герменевтическом треугольнике S₁ есть адресант, смыслы в сознании которого могут рассматриваться как независимые от смыслов в сознании S₂, интерпретатора. Символ берется в качестве текста. В этом случае не учитывается моделирующая роль последнего, но рассматривается его коммуникативная функция наравне с обычным текстом первичной системы.

Левая сторона треугольника представляет момент фиксации текста. Смыслы S₁ имеют креативную роль, поскольку символ (текст) приобретает форму именно в момент фиксации. В процессе интерпретации смыслы S₂ выступают в качестве кодов, так как прочтение текста зависит от знания соответствующих кодов, которые позволяют «члену сообщества порождать правильные культурные «тексты», имеющие смысл для носителей данного культурного языка, и понимать предлагаемые ему «тексты», оценивая их как правильные или неправильные, осмысленные или бессмысленные, трафаретные или новаторские. Сам факт отклонения высказывания от принятого кода получает свой смысл лишь в силу знания базовых правил, от которых это высказывание отклоняется; тем самым нарушение кода оказывается негативным случаем его применения. Ни один текст культуры не может быть адекватно прочитан путем простого эмпирического наблюдения; для его понимания необходимо либо интуитивно владеть соответствующим культурным языком, либо реконструировать его в научном описании, т. е. построить его «грамматику». «Историки и философы прошлого,–утверждает С. Н. Иерстина, — интенсивно искали общие законы, но в этих поисках они часто отбрасывали исключения из них; найдя же общее, занимались поисками иллюстраций, приводившими к тенденциозному подбору фактов (которые в таком случае фактами переставали быть); в поисках общих норм, построений забывали, что слова меняли смысл и вокруг нормы нарастало больше нарушений,,». [3, с.65]. Несмотря на то, что «акт осмысления текста — это свободное творчество» (Башляр), несмотря на то, что каждый герменевтик создает свой объект интерпретаторской деятельности, в герменевтическом исследовании непреложно соблюдается канон автономии, который заключен в объективной самостоятельности текста в отношении любого субъекта. Символические смыслы, выражаясь языком Делеза» «бесстрастны», поскольку они утверждают свое сущностное отличие от телесных причин, положений вещей, качеств и физических смесей. Бесстрастность характеризует отличие смысла не только от обозначаемого положения вещей, но также от выражающих его предложений» [4, с.150]. Таким образом, мы герменевтически оформляем идею о бесстрастности символических смыслов, а наша коммуникативная модель, представляющая стадию кодирования и интерпретации, включает в себя следующие компоненты:

1.         Организация вторичной семиологической системы, характер естественного языка асемантический; смыслы S₁ выступают в качестве кодов, т. е. того смысло–информационного поля в памяти субъекта, которое конструирует текст данной системы, сам текст на этой стадии является первичным и семантическим, поскольку складывается в определенном культурном контексте.

2.         Статичная точка «генезиса» символической формы, когда смысл является нейтральным в отношении предложений; при этом символический текст всегда обладает истинностью. Так, ноэма в философии Гуссерля не только с самого начала заключает в себе нейтрализованный двойник тезиса и модальности выражающего предложения (воспринятое, вспоминаемое, воображаемое), но и обладает ядром, совершенно независимым от модальностей сознания и тетических характеристик предложения и полностью отличным от физических качеств объекта.

3.         Интерпретация символического текста; система естественного языка носит семантический характер, а сам символический текст в разрезе новой культурной ситуации является асемантическим, поскольку в процессе интерпретации парадигматический анализ заключается не только в противопоставлении собственно символических бинарных пар, но и в противопоставлении естественному языку, а, следовательно, в переводе с языка А₁ на язык А. Поэтому вторичная семиотическая система становится метаязыком, на котором говорится о первичном языке; в этом случае символический текст становится вторичным и дискретным, так как мы уже идентифицируем «незнакомое» лицо. Все это можно изобразить в виде следующей схемы:

Основание треугольника указывает на то, что понимание субъектов происходит. Общая точка сторон свидетельствует о том, что при различии форм имеется общность смыслов. Однако точный, копирований перевод невозможен, поскольку различие систем обусловливает использование различных кодов. Интересную мысль высказывает Ю. М. Лотман относительно процесса интерпретации текста. «В основе всякого мыслящего устройства,–утверждает автор,– заложено структурное противоречие: устройство, способное вырабатывать новую информацию, должно быть одновременно и единым, и двойственным» [2, с.31]. То, что на любом уровне смыслоообразования наличествует как минимум две различные системы кодирования, между которыми существует отношение непереводимости, придает трансформации текста, перемещаемого из одной системы в другую, не до конца предсказуемый характер, а если трансформируемый текст становится для системы более высокого уровня программой поведения, то поведение это приобретает характер, непредсказуемый автоматически. Так как системы оппозиций не являются взаимооднозначными, то переход из одной системы в другую представляется не как «один перевод», но группа возможных переводов, поэтому процесс смыслообразования совершается на многих уровнях. Как мы уже говорили, адекватность механизмов коррекции текстов определяется при помощи терминов «правильность» и «норма». Степень деавтоматизации и фоцесса сознания, непредсказуемости конечного текста зависит от удаленности кодов двух альтернативных структур и, следовательно, от деавтоматизации самого акта перевода, от возможности и наибольшего числа равноценных и «правильных» трансформаций. Это влечет за собой такие процессы как специализация кодов правого и левого полушарий, центробежное расширение и удаление друг от друга различных языков искусств и других семиотических структур культуры или–на уровне текста–создание в культуре барокко или авангарда несовместимых гибридов типа светомузыки или словоживописи. Предельным случаем такой дифференциации является образование на одном полюсе кодов естественного языка, а на другом – недискретных кодирующих систем. При всем этом необходимо учитывать, что описание недискретных знаковых систем производится при помощи дискретного метаязыка, потому происходит закономерная аберрация этих текстов.

В отечественной литературе [5, с. 17] встречается мнение о том, что язык формулируется в сознании как система инвариантов, как то общее, что присуще большой совокупности устных и письменных текстов. Все единицы (элементы и знаки) и структуры языка потому только и могут служить эталонами при воспроизведении и понимании текстов, что они складываются в результате абстрагирующей деятельности индивидуального сознания как инварианты, отражающие регулярности в строении текстов. С одной стороны, язык есть порождение текста на определенной стадии его функционирования и абсолютизации одного из аспектов текстового механизма. С другой стороны, нелингвистические знаковые системы в структурном плане не должны сравниваться с языком, более того, некоторые из таких познавательных механизмов развиваются для самого языка, а не для более общего использования символов. На наш взгляд, лингвистический материал ориентирует функциональность символического механизма и обеспечивает между знаковыми элементами одной культуры гомогенное соответствие. Причем знаковые единицы, имеющие место в символике одной культуры, могут иметь обращение в символике другой культуры. Это противоречит утверждению Леви–Стросса о культурной транспозиции символов. Раскрытие символического построения подразумевает не только учет символического материала данной культуры, но и исследование систем других культур. Таким образом, символичность не является принадлежностью ни объектов, ни каких–либо действий, ни суждений, но концептуальных представлений, описывающих и интерпретирующих символы. Эти представления полагаются двумя символическими актами: фокализацией, которая заключается в концентрации внимания, и эвокацией, буквально, восстановлением в памяти [6, с.212]. Эти акты семиозиса определяют конструирование вторичной моделирующей системы. Если использование концепта в символе позволяет обнаружить собственный словарь, то обращение к переносному смыслу какого–либо представления и возникающая при этом фокализация (принятие того или иного рода обозначения, связанного с данным культурным контекстом), приводят к соответствующему разграничению информационного поля. Напомним примеры символичности мифического, дофилософского сознания, стремившегося упорядочить пространство: частое применен ис геометрических фигур, пространственные символы, включающие понятия верха, низа, сторон света и т. д. Леви–Стросс указал на универсальный характер фокализации и элементов эвокации в культурном символизме. Об этом свидетельствует символический характер восприятия запахов, «крылатых выражений», верований и т. д. Отсюда выявляется общая система признаков:

1.      Роль переносного смысла в образности концептуального представления.

2.      Выявление условий этой образности.

3.      Эвокация необходимой информации при помощи фокализации.

Таким образом, символическое построение выступает в качестве общего механизма, который функционирует на различных уровнях интеллектуальной деятельности. Символическое построение подразумевает сдвоенность ментальных и концептуальных функций. Этот механизм, который конструирует и измеряет символические формы, включает следующие элементы: ввод экзогенного (внешней информации) или эндогенного (внутренней информации); систему семантических категории; активность функционирования памяти; ввод соответствующего символического словаря в систему семантических категорий, используемых в действующих представлениях, которые переходят из пассивной памяти в активную.

Литература:

1.      Лосев А. Ф. Из истории имени. //Вопросы философии.–1997, № 10.

2.      Лотман Ю. М. Труды по знаковым системам.–М., 1977.

3.      Нсретина С.С, Слово и текст в средневековой культуре. История: миф, время, загадка.–М., Академия., 1995.

4.      Делез Ж. Логика смысла.–М., Гнозис, 1994.

5.      Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики.–М., 1983.

6.      Sperber D. Le Symbolisme en generale, 1974