Ложное предположение в правовом аспекте (на примере уголовного права России)

Встатье рассматриваются вопросы истории появления юридической фикции в законодательстве правовых систем мира, в том числе российской правовой системы. Анализируется место и роль ложного предположения, являющегося содержанием юридической фикции в современном уголовном законе.

Ключевые слова:юридическая фикция; законодательство, общественные отношения, уголовно-правовая норма.

This article deals with the history of the emergence of the legal fiction in law legal systems of the world, including the Russian legal system. Analyzes the role and place of the false assumption is the content of the legal fiction in modern criminal law.

Keywords: legal fiction, legislation, public relations, criminal law norm.

Юридическая фикция представляет собой правовую категорию, использование которой в законодательной и правоприменительной практике осуществляется уже на протяжении многих веков. Анализируя действующие российское законодательство, можно обнаружить множество примеров использования правовых фикций. Некоторые базовые положения основ современного законодательства берут начало от фиктивных предположений, например: если не будет доказано противное, каждый считается честным; если не доказан злой умысел, всегда предполагается добросовестность и др.

Используя фикцию, законодатель экономит правовой материал, распространяя один и тот же правовой режим на несколько правовых явлений. Можно согласиться с тем, что юридические фикции сходны с такой математической категорией, как мнимые величины — не существующие в действительности, но позволяющие решать самые разнообразные прикладные и теоретические задачи [1]. Как верно подметил в «Диалектике природы» Ф. Энгельс, «… если бы мы захотели ждать, пока материал будет готов в чистом виде для закона, то это значило бы приостановить до тех пор мыслящее исследование, и уже по одному этому мы никогда не получили бы закона» [2]. Исследование проблемы правовых фикций осуществлялось до недавнего времени, в основном, исследователями цивильного права, которые рассматривали фикцию как прием юридической техники [3]. Современные авторы рассматривают фикцию как нормативное предписание, кроме того, в настоящее время исследование правовых фикций осуществляется не только теоретиками-цивилистами, но и исследователями других отраслей права, в том числе, в рамках уголовного права [4].

Категория «предположений» в праве имеет давнюю историю, берущую начало со времен образования первого права. Взгляды исследователей в разные эпохи на институт фикции, их допустимость, недопустимость в праве постоянно изменялись и складывались в систему веками. Мы полагаем, что данный факт был во многом связан с самой природой этих явлений, ведь фикция — в буквальном переводе с латинского (fictio) — означает вымысел, нечто несуществующее, нереальное [5]. Правовая фикция имеет многовековую историю. Данный институт известен со времен Аристотеля, а широкую известность он приобрел во времена римского права. Основным назначением преторских фикций в римском праве являлось, прежде всего, восполнение пробелов в неурегулированных законом общественных отношениях. Институт правовой фикции, бесспорно, является оправданным и по сегодняшний день.

Основоположником изучения фикции как явления является Аристотель, с трудами которого связано истолкование понятий «закон» и «фикция». Всем известен древнейший парадокс «Лжец» (парадокс Эвбулида). Согласно данному парадоксу, простейшей формой выражения парадокса «Лжец» является предложение: «Это предложение ложно». Аристотель выразил убеждение, что разрешение противоречий типа того противоречия, которое содержится в парадоксе Эвбулида, может быть найдено. Он называл данный парадокс «софизмом» и указывал, что следует проводить различие между теми высказываниями, где говорится, что нечто есть что-то такое вообще, и теми, где говорится, что нечто есть что-то такое в каком-то одном отношении. «Поскольку относительно лжеца «нелегко заметить, прилагается ли «вообще» к (выражению) «говорить правду» или (к выражению) «говорить неправду», (раскрыть софизм) кажется трудным. Однако, — замечает Аристотель, — ничто не помешает, чтобы один и тот же вообще говорил неправду, а в каком-то отношении и чем — то — говорил правду или чтобы в чем-то он был правдив, а вообще-то неправдив» [6].

В период дифференциации форм научного знания фикция покидает философскую почву и начинает этап собственного правового осмысления. Исконно фикции получили широкое распространение в древнем римском праве; как отмечают многие исследователи данного вопроса, это было связано с формализмом римского квиритского права. Типичным примером фикции в древнем римском праве является, как отмечает В. Н. Протасов, ситуация, когда иностранец «по вымыслу» признавался римским гражданином, если выступал истцом или ответчиком по иску, установленному для римских граждан (признавался «по вымыслу», т. к. иностранцы были ограниченны в право-дееспособности и не имели тех прав, что римляне) [7]. Также одной из причин появления фикций в древнем римском праве является так называемый лигисакционный судебный процесс, базировавшийся на законах XII таблиц. Последний, несмотря на его постоянное совершенствование римскими юристами, обогащение правом других народов (например, правом Древней Греции), имел постоянные отставания от потребностей развивающегося гражданского общества, в связи с чем препятствовал его стремительному развитию и совершенствованию. Для преодоления существовавшего формализма и догматизма судебные магистраты стали выдавать формулу для ведения дел в суде, так называемый подготовительный процесс. Данная формула представляла собой «приказ претора судье вынести решение, приняв во внимание указанные принципы, и наделяла судью необходимыми полномочиями по данному делу» [8]. Особое место среди формул занимали формулы-фикции, которые давали судье указание присоединить к существующему несуществующий факт и разрешить дело по образцу другого случая. Как отмечает О. А. Омельченко, использование фикций было вынужденным приемом в силу невозможности отказаться от формализма старых законов [9].

Учитывая, что преторские фикции в основном использовались в рамках судебного процесса, их с определенной условностью можно считать процессуальными. На деле получалось так, что с помощью издаваемых римским претором формул существовавшее ранее право применялось с новыми потребностями скоропостижно развивающегося гражданского общества. Как правильно отметил С. А. Муромцев, применение преторских фикций было связано с несовершенством юридического мышления, по мере развития которого они неминуемо теряли свое значение [10]. Со временем процессуальные фикции исчезли из римского права и правоприменения, на смену им пришли фикции, содержащиеся в нормах материального права, ярким примером, может служить случай с попаданием воина в плен и его возращением домой, приводимый ранее. С приходом XIX века к юридической фикции вновь было направлено пристальное внимание правоведов. Иеринг, исследуя римское право, писал, что «по законному предписанию при известных обстоятельствах факт, который в действительности не наступил, принимается за наступивший для того, чтобы к случаю, в котором имеет место фикция, получило применение то юридическое последствие, которое законы собственно и определили только на случай, когда вымышленное событие имело место…принятие не случившегося или не имеющегося в наличии за наличное, чтобы без вреда для юридической подследственности применять старое право к новым отношениям…». «Фикция есть юридическое принятие факта (положительного или отрицательного) в противоречии с действительностью с целью создать искусственным путем историческое или догматическое основание для известных юридических правил, которые требуются с точки зрения справедливости или пользы, но не могут быть обоснованы средствами доселе действующего права». Суть фикции — в применении известного юридического качества для данного фактического состава, лишенного этой квалификации. Сущность фикций вообще и юридических в частности состоит в уподоблении или, вернее в приравнивании того, что фактически существует, к тому, чего в действительности нет в данном случае, но что бывает и юридически нормировано уже ранее.

В отечественном праве первым из ученых юристов фикция в праве была предметно изучена профессором Казанского университета Д. И. Мейером в середине XIX века. Д. И. Мейером была написана монография «О юридических вымысле и предположениях, о скрытых и притворных действиях», вышедшая в Казани в 1895 году и явившаяся фундаментальной базой для последующего исследования фикций и презумпций. Прямого указания на фикцию данная монография не содержит, здесь фикция подменяется понятием «вымысел права» и определяется как «вымышленное существование факта, о котором известно, что он вовсе не существует, или существует в другом виде» [11]. В своей монографии Д. И. Мейер рассматривал вымысел как своеобразное средство преодоления формализма римской юриспруденции, он писал: «Практическая сила вымысла предполагала формализм как условие своей жизни, но юристы рушили его, и он отслужил его службу… и вымысел оказался совершенно лишним приемом в праве» [12]. При этом следует отметить, что Д. И. Мейер категорически отстаивал мнение о невозможности использования вымысла в «любом юридическом быту», о ненужности и даже вредности его в русском праве [13]. В конце XIX века аналогичный вывод, сделал английский юрист и социолог прав Г. С. Мэн. По его мнению, к фикциям относятся «всякие предположения, которыми прикрывают или стараются прикрыть тот факт, что правило закона изменению, т. е. то, что его буква осталась прежней, а применение изменилось» [14]. Ведущий публичный деятель начала XX века юрист С. А. Муромцев в своей работе «О консерватизме римской юриспруденции» рассматривал фикции как «результат переходного несовершенства» римского юридического мышления» [15]. Римские фикции С. А. Муромцев рассматривал в виде средства примирения юриспруденции с учетом потребностей гражданской жизни. Главной причиной их появления он видел желание сохранить старый порядок нерушимым [16]. Назначение фикции, по мнению исследователей римского права, как мы видим выше, выражается в приравнивании одного факта к другому с целью применения к новым отношениям старого права, это, прежде всего, связано с характером римлян изменять, не отменяя, тоесть строить новое, не разрушая старое. В этом отношении они были правы, так как анализировали римское право не по мере его развития, а весь массив сразу, рассматривали фикции только с точки зрения их принадлежности одной правовой системе, одной территории, одному виду государственного и общественного устройства. При этом, следует отметить, что данное понимание фикции, по их мнению, допустимо только в отношении исторических фикций (например, фикции права магистратов, которые изначально в законе XII таблиц заложены не были и образовались в результате правоприменения уполномоченных лиц и слияния права эдилов и преторского права), но не допустимо в отношении фикций, заложенных в право изначально (например, признание воина рабом, признание гражданина умершим и т. д.), потому что относительно данных фикций нельзя сказать, что они своей целью имеют применение старого права к новым отношениям, потому что они сами есть право. Претор при осуществлении своей деятельности был не вправе отметить или изменить закон (квиритское право), однако он обладал полномочиями в конкретном случае как бы приостановить действие закона, тем самым фикции преторского права имели своей целью обход закона, изначальные же фикции — сами закон. «Легальная фикция вводится законодательной властью и не имеет целью обход закона или расширения его действия, она применяется судом или вообще учреждением (CORPS), имеющим известный авторитет, но не законодательной властью» [17]. Одной из наиболее известных работ зарубежных исследователей XIX века следует считать специальное монографическое исследование, посвящённое юридическим фикциям, проведенное немецким профессором Демелиусом. Он был ярым противником использования фикций в праве, чем до того сильно злоупотребляли немецкие юристы. Демелиус считал, что «самая сущность судебной фикции состоит в том, чтобы безнаказанно насиловать истину» [18]. Из изложенного мы можем увидеть, что предназначение фикции в римском праве сводилось к тому, чтобы с ее помощью преодолеть формализм и консерватизм римского права. На данной почве складывается мнение о фикции, как о неком переходном явлении (методе), от которого следовало избавиться, как только римское право достигнет соответствующего уровня развития. В послереволюционное время в отечественном праве проблеме юридической фикции почти не уделялось внимания ученых-правоведов того времени. Упоминание советских исследователей о фикции можно было встретить лишь при рассмотрении последними каких-либо других правовых явлений, например, презумпций. Фикция не вписывалась в юридические технологии советского времени, хотя при этом следует отметить, что когда иные средства были исчерпаны, то фикции все же применялись в советском законодательстве. Более того, следует также отметить, что первый действовавший в советском союзе УПК РСФСР 1923 года, созданный для поддержания существовавшей тоталитарной системы, которая, как известно, формально признавала, но на деле полностью игнорировала и отрицала права человека, не исключением являлись права человека и в уголовном судопроизводстве. Законы 1934–1937 годов сделали УПК РСФСР 1923 года своеобразной фикцией в том плане, что с существовавшей системой народных судов были введены так называемые «особые совещания», «двойки», «тройки»; последние при осуществлении своей деятельности сводили на ноль процессуальные права советского гражданина, предусмотренные уголовно-процессуальным кодексом, тем самым существовавшая система правосудия была превращена на деле в квазиправосудие. Плохая изученность фикций в советский и постсоветский период привела к крайне узким трактовкам данного правового явления. Учеными-правоведами того времени рассматривались лишь узкие трактовки правовой фикции в зависимости от отраслевой специфики. В какой-то степени можно согласиться с Б. И. Пугинским, который указывал, что одной из причин негативного отношения к фикциям в советский период явилось широкое распространение «выдвинутой в 50-х годах теории юридического лица как социальной реальности, которая противопоставлялась буржуазным фикционным теориям юридического лица» [19]. Первое послереволюционное предметное исследование института правовой фикции связано с именем В. И. Каминской. По мнению В. И. Каминской, используя фикцию, «условно принимается за истину положение, на самом деле заведомо истинным не являющиеся, с целью придать ему такой правовой характер, какой оно должно было бы иметь, если бы оно было истинным» [20]. По мнению В. К. Бабаева необходимо рассматривать вопрос о правовых фикциях в двух аспектах: с точки зрения их содержания и как «применяемый в праве технико-юридический прием, которым несуществующее положение (отношение) объявлялось существующим и приобретало обязательный характер в силу закрепления его в правовой норме» [21]. А. М. Нашиц считала, что «сущность приема фикции заключается в искусственном уподоблении или приравнивании друг к другу таких вещей, которые в действительности различны» [22]. Теоретики процессуального права В. М. Горшенев и А. П. Заец рассматривали правовую фикцию как «закрепленное в правовых актах и используемое в юридической практике нормативное предписание в виде специфического способа (приема), выражающегося в провозглашении существующим факта или обстоятельства, в действительности не имеющих места» [23]. З. М. Черниловский, исследуя фикции в праве как технико-юридический прием, писал, что «суть юридической фикции, как бы ее не интерпретировали, в том, чтобы через очевидную «неправду» защитить те частные и общественные интересы, без удовлетворения которых ставится под вопрос существование той или иной системы институтов или одного из них» [24]. На основании изложенного, можно согласиться с Марохиным Е. Ю., который в истории возникновения и развития взглядов на юридическую фикцию в правовой науке выделял так называемые периоды принятия и активного использования в праве юридической фикции (римское право, конец XIX века) и периоды, отрицающие возможность использования в праве фиктивных категорий (середина XIX века, советский период российского права) [25].

Появление фикции в праве связано со стремлением государства тем или иным способом урегулировать постоянно изменяющиеся общественные отношения. Стремление законодателя придать общественным отношениям определенную степень урегулированности имеет объективный характер, сам способ, с помощью которого достигается урегулированность, является фиктивным, так как закрепляет несуществующее положение в законе. Объяснить существование фикций в праве можно исходя из соотношения содержания и формы права, из внутренних особенностей права как регулятора общественных отношений, в частности, несовпадение юридической формы (права) и социального содержания (общественные отношения, нуждающиеся в правовом регулировании). Именно формальная определенность способствует образованию разносторонней правовой формы и не совпадению в некоторых случаях формы с содержанием. В связи с этим нельзя согласиться с учеными-правоведами, которые полагают, что ложь юридической фикции не проникает в ее содержание, а касается лишь правовой формы [26].

Результатом возведения государственной воли в закон являются правовые акты (форма права). Ее особенности предопределяют в значительной степени и специфику способов (приемов) законодательной техники. В этой связи целесообразно привести мнение двух основоположников современной теории правовой фикции К. К. Панько и О. А. Курсовой на правовую фикцию. К. К. Панько определяет правовую фикцию «как прием законодательной техники, состоящий в признании существующим несуществующего и обратно…» [28]. По мнению О. О. Курсовой, правовая фикция представляет собой «средство юридической техники, при помощи которого конструируется заведомо несуществующее положение (отношение, состояние), признаваемое существующим и обладающее императивностью, играющего роль недостающего юридического факта в ситуации невосполнимой неизвестности, закрепленной нормой права» [28].

Представляется, что определение правовой презумпции как средства юридической техники, данное О. А. Курсовой и повторившего за ней Е. Ю. Марохина [29], является не совсем юридически корректным. Представляется, что юридическая и законодательная техника- это не синонимическая пара, а два разнопорядковых явления, хотя и тесно взаимодействующих в процессе правотворческой деятельности государственных органов. Следует полностью согласиться с А. С. Пиголкиным, который в своем научном исследовании, посвященном правотворческой деятельности в советском союзе, указал, что «законодательная техника является составной частью юридической техники…» [30]. Такой позиции также придерживаются Н. И. Матузов, А. В. Малько, которые пишут, что законодательная техника, является одним из видов юридической техники [31]. Приравнивание этих понятий друг к другу, приводит к неверному пониманию их роли в процессе правотворчества. Это происходит путем необоснованного включения в определение законодательной техники признаков, ей не присущих, например, правил издания нормативных актов, их перевода и т. д. Законодательная техника многими исследователями признается важным фактором оптимизации и эффективности законодательства [32]. Создание закона, соответствующего содержанию нормы права, вызванной к существованию определенной жизненной ситуацией и требующей в связи с этим законодательного закрепления, является основной целью законодательной техники. Совершенно справедливо А. М. Нашиц отмечает, что научный характер законодательства зависит от степени его соответствия отражаемой и регулируемой им действительности, и что это должно быть основным требованием и ориентацией законодательной политики государства [33]. Ученые-правоведы определяют функциональную роль законодательной техники через совокупность приемов и средств, с помощью которых достигается приложение опыта и знания прошлых лет при создании законов [34].

Итак, на основе вышеизложенного, мы можем заключить:

-          во-первых, что фикция, есть способ существования права в неадекватной своему внутреннему содержанию форме, именно с помощью фикции право получает признак фиктивности;

-          во-вторых, предметом фиктивных положений могут быть только те общественные отношения, которые нуждаются в правовом регулировании;

-          в-третьих, с помощью правовых средств законодатель обличает в правовую форму такое положение, которое заведомо является ложным (вымышленным), например «считается несудимым», «не является преступлением» и т. д.

Под фикцией, как известно, принято понимать «вымысел, выдумку, вымышленное положение, построение, не соответствующее действительности, но используемое как действительное с какой-либо целью» [35]; «представления и понятия, которыми мы оперируем, таким образом, как если бы им соответствовало в действительности то, чего на самом деле не существует» [36] или «юридический прием, состоящий в том, что действительность подводится под формулу, ей не отвечающую, чтобы в дальнейшем из нее сделать какие-либо юридические выводы» [37].

Анализируя вариации понятия «фикции», можно заключить, что ложь юридической фикции заключается в ложности информации о представляемой ситуации, а не в способах закрепления в соответствующем правовом акте, придающем им силу общеобязательного предписания. Таким образом, фиктивный характер предписания определяется ложностью его содержания, а не внешней формы, в которую облекается норма права. Например, с учетом фактических обстоятельств преступления и степени его общественной опасности суд вправе при наличии смягчающих наказание обстоятельств и при отсутствии отягчающих наказание обстоятельств изменить категорию преступления на менее тяжкую (ч. 6 ст. 15 УК РФ).

Как мы можем увидеть, ложность содержания нормы заключается в представлении о существовании факта, который не существует или существует в другом виде; в представлении о существовании факта, не доказанного с достаточной точностью, но предполагаемого; в представлении о факте, выражающемся в трактовке другого известного факта, эквивалентного первому; в представлении о факте как несуществующем в то время, как он существует.

Законодатель, закрепляя в уголовном законе определенную ложь, способствует тому, что последняя приобретает силу общеобязательного предписания и в силу этого предрешает судьбу такого законотворческого средства, как фикция. Используя фикцию, законодатель обеспечивает некую стабильность в правовом регулировании общественных отношений. При этом важным является то, что общественные отношения, которые регулируются фиктивной правовой нормой, находятся в состоянии невосполнимой неизвестности. Другими словами, с помощью с правовой фикции в норме права (законе) находят свое отражение (императивно провозглашаются существующими) как существующие и имеющие юридическое значение заведомо несуществующие и (или) противоречащие ей положения. Представляется не совсем юридически корректным использование некоторыми авторами понятия «невосполнимая неопределенность» [38]. Неопределенность — это скорее экономический термин, обозначающий осознание недостатка знаний о текущих событиях или о будущих возможностях [39]. Неизвестность же означает отсутствие сведений, неосведомленность [40], что более подходит к общественным отношениям, регламентируемым правовой фикцией. В качестве примера можно привести положение, закрепленное в ч. 4 ст. 18 УК РФ, согласно которому суд при определении рецидива преступлений не учитывает судимости за преступления, совершенные лицом в возрасте до восемнадцати лет, а также судимости, снятые и погашенные в порядке, предусмотренном ст. 86 УК РФ, и в итоге — лицо считается не имеющим судимости. Данная ситуация, закрепленная уголовно-правовой нормой, как мы видим, не соответствует сведениям, имевшим место в действительности, то есть является правовой фикцией.

Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что в теории права бесспорным является суждение о том, что генезисом фикции является стремление тем или иным способом урегулировать общественное отношение, находящееся в ситуации невосполнимой неизвестности. Способ, с помощью которого достигается урегулированность, является фиктивным, ибо закрепляет несуществующее положение существующим в действительности. Само же стремление законодателя обусловлено материальными факторами и имеет сугубо объективный характер.

Литература:

1.                  Диденко А. Фикции и презумпции в гражданском праве // специализированный ежемесячный журнал «Юристъ». 2005. №. 8. С. 57.

2.                  Маркс К., Энгельс. Ф. Диалектика природы // Соч. 2-е изд. М., 1961. Т.20. С. 555.

3.                  См. Мейер Д. И. О юридических вымыслах и предположениях, скрытых и притворных действиях. Казань, 1854.

4.                  См. напр.: Танимов О. В. Юридические фикции и проблемы их применения в информационном прав: Дис. … канд. юрид. наук. Саранск, 2004; Филимонова И. В. Фикции в досудебном производстве: Дис. … канд. юрид. наук. Барнаул. 2007 и др.

5.                  См.: Политология. Словарь. [электронный ресурс]: режим доступа: http://dic.academic.ru/dic.nsf/politology/3056/ %D0 %A4 %D0 %B8 %D0 %BA %D1 %86 %D0 %B8 %D1 %8F. (дата обращения 11.02.2014).

6.                  См.: Аристотель. О софистских опровержениях // Соч: В. 4 т.М., 1977. Т. 2. С. 582.

7.                  См.: Протасов В. Н. Теория права и государства. Проблемы теории права и государства: Вопросы и ответы. М.: Новый Юрист, 1999. С. 40.

8.                  См.: Дождев Д. В. Римское частное право: Учебник для вузов. М.: НОРМА — ИНФРА М., 1999. С. 198.

9.                  См.: Омельченко О. А. Основы римского права. М.: ТОН-Остожье. 1994. С. 118.

10.              См.: Муромцев С. А. О консерватизме римской юриспруденции опыт по истории римского права). М., 1875. С. 97.

11.              См.: Мейер Д. И. О юридических вымыслах и предположениях, о скрытых и притворных действиях // Избранные произведения по гражданскому праву. М.: Центр Юринформ. 2003. С. 54.

12.              Там же. С.68.

13.              Там же. С. 88.

14.              См.: Мэн Г. С. Древнее право, его связь с древней историей общества и его отношение к новейшим идеям. Спб., 1873. С. 21.

15.              См.: Муромцев С. А. О консерватизме римской юриспруденции. М., 1875. С. 97.

16.              См.: Муромцев С. А. О владении по римскому праву // Журнал Гражданского и Уголовного Права. 1876. Кн. 4. С. 27.

17.              См.: Дормидонтов Г. Ф. Классификация явлений юридического быта, относимых к случаям применения фикций. Казань, 1895. С. 105.

18.              Там же. С.105.

19.              См.: Правовые позиции конституционного суда РФ о гарантиях права частной собственности при принудительном отчуждении имущества для государственных нужд // Правовой центр — «Правый берег». — 2009. [Электронный ресурс]: URL: http: // www.сenter-bereg.ru /314html (дата обращения 25.01.2014).

20.              См.: Каминская В. И. Учение о правовых презумпциях в уголовном процессе. М.: Л: Изд-во АН СССР. 1948. С. 14.

21.              См.: Бабаев В. К. Презумпции в советском праве: Учебное пособие. Горький. 1974. С. 28.

22.              См.: Нашиц А. Правотворчество. Теория и законодательная техника. М.: Прогресс, 1974. С. 221.

23.              См.: Горшенев В. М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Сов. Государство и право. 1978. № 3. С. 117; См. также: Заец А. П. Система советского законодательства (проблема согласованности). Киев, 1987. С. 25–26.

24.              См.: Черниловский З. М. Ложь и приблизительность в жизни права // Государство и право. 1987. № 4. С. 125.

25.              См.: Марохин Е. Ю. Юридическая фикция в современном российском законодательстве: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Ставрополь. 2004. С. 4.

26.              См. напр.: Каминская В. И. Указ. соч. С. 45.; Баранов В. М., Курсова О. А. Запоздалые заметки о правовых фикциях. Обзорная рецензия классических трудов Д. И. Мейера, Г. С. Мэна, Г. Ф. Дормидонтова // Проблемы юридической техники: Сб. ст. Н. Новгород, 2000. С. 790.

27.              См.: Панько К. К. Фикции в уголовном праве и правоприменении: Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль. 1998. С. 49.

28.              См.: Курсова О. А. Фикции в российском праве: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2011. С. 14.

29.              См.: Марохин Е. Ю. Указ. соч. С. 10.

30.              См.: Пиголкин А. С. Подготовка проектов нормативных актов: (Организация и методика). М., 1968. С. 10.

31.              См.: Матузов Н. И., Малько А. В. Теория государства и права: Учебник. М.: Юристъ, 2004. С. 203.

32.              См. напр.: Общая теория государства и права. Академический курс в 2-х томах. Т 2. Теория права. М., 1998. С. 174–176.

33.              См.: Нашиц А. М. Правотворчество. Теория и законодательная техника. М., 1974. С. 221.

34.              См. напр.: Теория государства и права: Учебник. Под ред. В. К. Бабаева. М.: Юристъ, 2003. С. 344.

35.              Словарь русского языка. М., 1961. Т. 4. С. 772.

36.              Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. 1902. Т. 35. С. 730.

37.              См.: Надель-Червинская М. А., Червинский П. П. Большой толковый словарь иностранных слов. Ростов на Дону, 1995. Т. 3. С. 282.

38.              См.напр.: Марохин Е. Ю. Указ. соч. С. 10 и др.

39.              См.: Экономика. Толковый словарь. — М.: «ИНФРА-М», Издательство «Весь Мир». Дж. Блэк. Общая редакция: д.э.н. Осадчая И. М.. 2000. [электронный ресурс]: режим доступа: http://dic.academic.ru/dic.nsf/econ_dict/18626. (дата обращения 12.01.2014).

40.              См.: Ефремова Т. Ф. Толковый словарь русского языка. [электронный ресурс]: режим доступа: http://xn8sbauh0beb7ai9bh.xnp1ai/ %D0 %BD %D0 %B5 %D0 %B8 %D0 %B7 %D0 %B2 %D0 %B5 %D1 %81 %D1 %82 %D0 %BD %D0 %BE %D1 %81 %D1 %82 %D1 %8C. (дата обращения 22.01.2014).