Сегодня имманентно-семиологический подход к изучению различных феноменов языка уступает место новой парадигме — лингвокультурологическим исследованиям, целью которых является стремление понять культуру народа через его язык в контексте теснейшего взаимодействия «культура — язык — культура», что особенно важно в прагматике перевода, в полной мере отражающего сложнейшие взаимоотношения между культурой и языком. Об этом свидетельствуют многочисленные работы Н. Д. Арутюновой, Т. М. Николаевой, Н.И. и СМ. Толстых, В. Н. Топорова, В. Н. Телия, В. Г. Гака, А. Вержбицкой, Э. Сепира, Г. П. Нещименко, Ю. С. Степанова, Е. С. Яковлевой, В. В. Кабакчи, А. С. Бухонкиной и многих других.
Наличие в языке иноязычной лексики, традиционно именуемой реалиями, которые, присутствуя в одной культуре, зачастую отсутствуют в другой культуре или по своему значению отличаются от нее, является одной из наиболее актуальных проблем перевода художественного текста, более чем любой другой насыщенного культурно-значимой информацией.
Следует особо подчеркнуть, что по сравнению с другими словами языка отличительной чертой реалии является национально-культурный характер ее предметного содержания, т. е. тесная связь обозначаемого реалией предмета, понятия, явления с народом или страной. Именно реалии в наибольшей мере отражают взаимодействие культуры и языка: появление новых реалий в материальной и духовной жизни общества ведет к возникновению реалий в языке, причем время появления новых языковых реалий можно установить довольно точно, так как лексика чутко реагирует на все изменения общественной жизни (примером может служить существительное Maïdan, появившееся во франкоязычной прессе в связи с известными событиями в Украине в начале 2014 года). А это значит, что реалиям присущ и временной колорит, который необходимо учитывать при переводе.
В специальной литературе термин «реалия» нередко заменяется другими, близкими по значению терминами — локализм, лакуна (пробел), ксенизм, экзотизм, безэквивалентная лексика и др., что зачастую приводит к сужению содержания термина.
Поскольку большинство отечественных и зарубежных исследователей (Д. Э. Розенталь, М. А. Теленкова, И. И. Ревзин и В. Ю. Розенцвейг, В. Д. Филатов, Ю. А. Сорокин и И. Ю. Марковина, В. Л. Муравьев, Г. Д. Томахин, Г. В. Чернов, Я. И. Рецкер, В. Н. Комиссаров, А. Д. Швейцер, Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров, Л. С. Бархударов, В. Н. Крупнов, А.Мальблан, С. Влахов и С. Флорин и др.) определяют понятие «реалия» лишь по некоторым его признакам, наиболее полным, на наш взгляд, можно считать определение реалий как лексических единиц и лексико-семантических групп (ЛСГ) — культурем и культуронимов, носителей национального и исторического колорита, называющих объекты или обычаи (традиции), характерные для жизни одного народа и чуждые другому, и не имеющие, как правило, точных соответствий в других языках.
В настоящем исследовании культурема будет рассматриваться как поведенческая форма речевой коммуникации, а культуроним как лексическая единица с национально-культурным компонентом значения.
Учитывая асимметричность русско-французского и французско-русского языкового взаимодействия, можно утверждать, что перевод реалий — часть большой проблемы передачи средствами другого языка национального и исторического своеобразия той или иной страны в континууме общей культуры, что, собственно, и формирует когнитивную матрицу восприятия мира [2, c.19].
В основе настоящей работы лежит лингвокультурологический и переводческий анализ национально-культурных реалий в текстах «русских фресок» Анри Труайя — члена Французской академии, выдающегося французского писателя русского происхождения, посвятившего значительную часть своих произведений истории и культуре России, насытив французскую прозу удивительным для европейцев русским колоритом. Материалом для данной статьи послужил второй роман «La barynia» из цикла «La lumière des justes».
Предметом настоящего исследования стали особенности русско-французского и французско-русского транспонирования этнографических реалий и реалий религии и культуры в нашем переводе. Как показал анализ французских лексикографических источников, такие реалии, как barine, barynia, vodka, samovar, zakouski, blini, pirojki, taïga, steppe, isba, moujik, kwass, knout, ukaz(oukase), pope, iconostase, balalaïka, tsar, Synode, Sénat и другие являются словарными, зарегистрированными единицами французской лексики, и переданы автором с помощью транслитерации, т. е. на уровне графем.
Другие реалии, которые могут быть классифицированы как культуронимы и культуремы, переданы с помощью транскрипции, т. е. на уровне фонем. К ним относятся tschy, troïka, paskha, koulitch, традиционный для русского свадебного застолья возглас «Gorko! Gorko!» и другие.
Однако большая часть культурем-реалий сопровождается описательным переводом в виде внутритекстового лингвокультурного комментария: «Selon la coutume, on cria: «Gorko! Gorko!» ce qui voulait dire que le vin semblerait amer tant que les mariés ne se seraient pas embrassés en public». (7, с.207). — «По традиции гости кричали: «Горько! Горько!». Это означало, что вино будет казаться им горьким, пока молодые не поцелуются».
Транслитерированное и снабженное авторским комментарием русское «Горько!», которое определяется Словарем русского языка (4, т.1, с.337) как «возглас гостей за свадебным столом, призывающий новобрачных поцеловаться», является ярким примером реалии афористического уровня, которые выделяет в своей классификации Г. Д. Томахин (5, с.13–18).
Сюда же можно отнести такие реалии-культуремы, как традиционное для русской православной культуры пасхальное поздравление (Христос воскресе! — Воистину воскресе!) и троекратные поцелуи, которыми обмениваются верующие. А. Труайя калькирует слова поздравления, теряя при этом такую национальную особенность как традиционное старославянское произношение «воскресе». Вполне возможно, что данная потеря является весьма незначительной, поскольку для французского читателя подобное поздравление уже довольно экзотично. «Il s’approcha de la jeune fille et prononça les paroles de la salutation pascale: — Christ est ressuscité! — En vérité, il est ressuscité! chuchota Marie. Et, pâle comme une morte, elle se laissa embrasser àtrois reprises». (7, с.105–106). «Он подошел к девушке и произнес пасхальное приветствие: — Христос воскресе! — Воистину воскресе! — прошептала Мария и, бледная как смерть, позволила троекратно себя облобызать».
Интересно, что принятый в таких случаях православный троекратный поцелуй передается автором двумя разными способами — калькированием (le triple baiser de paix) и описанием (à trois reprises).
К реалиям афористического уровня относится и калька классического оборота русской народной сказки «за темными лесами и зелеными долами» — «derrière des forêts noires et des plaines vertes», которая, являясь коннотативной реалией, представляет собой метафорическую передачу значения «очень далеко».
Однако русская традиция «пить на брудершафт» передана через кальку с лингвосоциокультурным комментарием, который облегчает франкоязычному реципиенту понимание инокультурной реалии — культуремы с выраженной лакунарностью: «Bachmakoff leur proposa de boireà laBruderschaft, les bras entrecroisés et les yeux dans les yeux. Ayant vidé leur verre, ils se diraient des injures. Ensuite, ils seraient frères et se tutoieraient». (7, с.60).- «Поскольку они все еще обращались друг к другу на «вы», Башмаков предложил всем выпить на брудершафт, скрестив руки и глядя друг другу в глаза. Осушив стаканы, они затеяли шутливую перепалку. Теперь все стали братьями и говорили друг другу «ты»».
Следует отметить, что передача инокультурных реалий транскрипцией, транслитерацией или калькированием способствует насыщению текста непривычными для адресата словами, которые, несмотря на всю свою образность и экспрессивность передачи своеобразия национального колорита, делает текст малопонятным и трудным для восприятия. Поэтому в ряде случаев такой способ передачи реалии-культуремы сопровождается описательным переводом, который хотя и расширяет компонентный состав предложения и изменяет его структурно-грамматическую организацию, но, являясь по сути лингвокультурным комментарием, минимизирует недопонимание.
А вот еще несколько примеров из одного предложения. «En passant d’une isba à l’autre, Sophie retrouvait, d’un coup d’œil, le même intérieur noir de fumée et de crasse, la même odeur de bottes pourries, d’huile rance et de choux aigres, les mêmes images saintes dans leur coin, et, sur la couchette de four, le même vieillard somnolent, avec des mouches sur la figure». (7, с.40). — «Заходя в каждую избу, Софи сразу же отмечала одни и те же дым и копоть, дурной запах сгнивших опорок, прогорклого масла и квашеной капусты, те же святые образа по углам и даже старика на полатях, по лицу которого ползают мухи».
Согласно Толковому словарю русского языка С.Ожегова и Н.Шведовой, «опорки — остатки стоптанной и изодранной обуви, едва прикрывающие ноги», «изношенные сапоги с отрезанными по щиколотку голенищами» [1, c.455]. Данная культурема передана автором с помощью обобщающего аналога «bottes pourries».
Для передачи русской реалии «полати», (т. е. широкие нары, располагавшиеся в избах под потолком между печью и противоположной стеной, на которых спали) автор прибег к описанию (la couchette de four — буквально, «кровать или лежанка на печи»), поскольку французский читатель неосведомлен о многофункциональности традиционной русской печи, которую использовали не только для обогрева помещения, приготовления пищи, но и как лежанку. В романе также встречается еще один вид печи — «изразцовая печь», для передачи которого автор использует кальку — «poêle de faïence».
ЛСГ «images saintes» является калькой русского «святые образа» (именно «образá», а не «образы»!), которая, вероятно, выбрана автором как более точная культурема словарной реалии «icône», которая, согласно дефиниции Dictionnaire de français LAROUSSE [6], определена как «russe ikona, image sacrée, portative ou fixe, qui orne les églises de rite chrétien oriental», т. е., в отличие от «святых образов», является обязательной часть внутреннего убранства православных храмов.
Для передачи этнографической лакуны — культуронима «думка», А.Труайя использует транскрипцию с последующим кратким комментарием: «Sa joue s’appuya sur la doumka, petitoreiller que Vassilissa lui avait cousu jadis et qu’il emportait toujours dans ses bagages». (7, с.231). — «Он положил под щеку думку, подушечку, которую когда-то сшила для него Василиса, и которую он с тех пор всюду возил с собой».
При передаче таких реалий — культуронимов как «войлочные сапоги (валенки)» и «лапти» автор использует описательный или разъяснительный перевод (bottes de feutre и sandales de tilleилиsandales tressées, соответственно), что исключает неполное понимание, присущее, например, транслитерации и калькированию, тем более, что ни один из этих культуронимов не зарегистрирован во французских словарях. Конкретизация специфичности русской крестьянской обуви начала XIX века передана с помощью добавления — описания исходного материала для изготовления — de tille (т. е. сделанные из кострики — жесткой части стебля волокнистых растений (льна, конопли и т. п.), что способствует правильному пониманию инокультурной реалии.
Интересен пример использования калькирования как «средства компенсации фразеологической лакунарности», о котором пишет Г. З. Садыкова [3, с. 79–83]. В данном случае русский фразеологизм «приказать долго жить» в значении «умереть» передан калькой «ordonnerdevivrelongtemps» ввиду отсутствия во французском языке соответствующего фразеологического эквивалента. Однако следует заметить, что данная калька, встречающаяся в тексте 4 раза, не сопровождается описательным переводом или лингвокультурным комментарием, что, на наш взгляд, не способствует пониманию заложенного в ней коннотата.
Проведенный статистический анализ способов передачи русских реалий — культуронимов и культурем в романах А. Труайя позволяет говорить, что в 29 % случаев автор использовал транслитерацию или транскрипцию; в 28 % случаев — калькирование; в 23 % случаев — приблизительный перевод (аналог); в 13 % случаев — экспликацию (описательный перевод); и лишь в 7 % случаев были использованы такие способы передачи русских культурных реалий, как генерализация (4 %) и модуляция (3 %).
Таким образом, попытка выявить тенденции и границы применения каждого способа передачи реалий — культурем и культуронимов в зависимости от языковых и логических факторов позволила установить, что преобладающими способами преодоления лексико-семантической безэквивалентности или фразеологической лакунарности, к которой наиболее часто относятся реалии — культуронимы и культуремы, являются такие противоположные друг другу переводческие приемы как транслитерация/транскрипция (29 % случаев) и калькирование (28 %).
Полученные данные позволяют сделать вывод о стремлении автора, во-первых, максимально точно передать своеобразие русской культуры (путем транслитерации и транскрипции), а, во-вторых, не перегружать текст экзотической лексикой, давая русским реалиям их прямое словарное соответствие во французском языке.
Литература:
1. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. Изд. 4-е, дополненное. — М.
2. Пелипенко А. А., Яковенко И. Г. Культура как система. — М: «Языки русской культуры», Язык. Семиотика. Культура. — 1998.
3. Садыкова Г. З. Компенсация абсолютной фразеологической лакунарности при переводе//Экспрессивность текста и перевод. Казань: Изд-во Казанского университета, 1991. — С. 79–83.
4. Словарь русского языка (в 4-х томах) под ред. А. П. Евгеньевой. — М.: «Русский язык», 1983, т.1, с.337.
5. Томахин Г. Д. Реалии в языке и культуре//ИЯШ. — 1997. — № 3. С.13–18.
6. Dictionnaire de français LAROUSSE. — Paris, Larousse. — 2000.
7. Troyat H. La lumière des justes. La barynia. — Paris, Flammarion. — 1976.
