Статья посвящена анализу внутреннего диалога — популярному виду внутренней речи в современной русской литературе. Проведенное исследование иллюстрирует функции внутренних диалогов, а также позволяет утверждать, что у отечественных авторов наблюдаются схожие приемы для изображения внутренних диалогов.
Ключевые слова: постмодернизм, внутренний диалог, скрытый внутренний диалог, явный внутренний диалог, простое внутреннее реплицирование, современная русская литература.
Проблематика внутренней речи в современной художественной литературе довольно широка, поскольку тесно граничит с психолингвистикой. Без осмысления психологии внутренней речи невозможно моделирование внутренних диалогов персонажей в художественном тексте.
Общение человека с самим собой напрямую производно от коммуникаций с другими людьми, в которых формируются и понимаются индивидом различные знаки, усваиваются правила их сочетания, способы применения, толкования. [2 с. 20] Поскольку межличностные коммуникации существуют в формах диалога (полилога) и монолога, то в интраперсональном общении, а значит и в художественной литературе мы выделяем такие три формы внутренней речи, как внутренний монолог, внутренний диалог и простое внутреннее реплицирование. [5, с. 54]
Внутренний диалог — последовательность взаимосвязанных высказываний различных ипостасей личности в пределах ее сознания. Для него характерно наделение внутренней речи персонажа различными смысловыми позициями, тем или иным образом взаимодействующими друг с другом. Как и в психологии, в литературе существует два типа внутренних диалогов: явный (две или более взаимодействующие речевые позиции) и скрытый (одна речевая позиция выражена в произносимой внутренней речи, а другая — в представленной). [2, с. 45–47]
В литературе постмодернизма, для которой характерны фабуляция, магический реализм и игра с «мерцающими” культурными знаками и кодами, [6, с. 70] внутренний диалог давно нашел свое место. Как прием, он является одним из несложных способов яснее обличить внутренний конфликт, развернуть полемику между полюсами морали персонажа, представить разные стороны проблемы, донести собственные размышления автора.
Нередко персонаж неосознанно сам моделирует своего внутреннего собеседника, таким образом отделяя его от собственной личности. В.Пелевин, продолжая традицию магического реализма, в романе «Generation «П», выбирает внутренним собеседником героя мифологическое существо cирруш, изображенное на воротах Иштар в Вавилоне. Даже само название древнего существа автор искажает в сознании героя, таким образом передавая непроизвольное воспоминание о мифе, скрытое в подсознании персонажа: «В его ушах пульсировало непонятное слово — то ли «сиррукх», то ли «сирруф». Это и был ответ, который дала фигура». [4, с. 149] М. Елизаров в рассказе «Берлин-трип. Спасибо, что живой» также выбирает внутренним собеседником персонажа мифологии, иранского царя всех птиц Симурга. Поскольку Симург, согласно мифам, является покровителем людей, несмотря на антагонистическую речевую позицию, в рассказе Елизарова он старается спасти персонажа: «Спокойно, это всего лишь приход», — произнес я. — Ничего страшного… — Уверен? — неожиданно отозвался в голове внутренний Симург…». [3, с. 115] В романе А. Аствацатурова «Не кормите и не трогайте пеликанов» внутренний собеседник центрального персонажа, «уродский, дебильный Кирюша» появился «откуда-то с картин Босха» [1, с 155], что также указывает на нереалистический образ внутреннего оппонента.
Во внутреннем диалоге может наблюдаться положительное взаимодействие между двумя или более выделенными смысловыми позициями (успокоение, утешение, положительная или нейтральная оценка индивидуумом собственного поведения). Также довольно часто отмечается специфика наделения внутреннего собеседника антагонистическим мнением. Внутренний собеседник-антагонист вызывает у персонажа тревогу, сомнения, неприятные воспоминания. Так в романе А. Аствацатурова внутренний собеседник Кирюша пытается вывести персонажа на негативные эмоции: «Кирюша внутри меня захихикал тошнотворным лягушачьим смехом: — Ссыкотно, да? Че, Эндрю, бздо? “Сам ты эндрюбздо…” — угрюмо подумал я». [1, с. 152] Симург в рассказе М. Елизарова выступает причиной тревожности: «— Ты передознулся! А-а-а-а! — внутренний Симург взвился паническим криком. — Вот что! И еще неизвестно, что именно было в этом печенье! Может, просто химия! Яд! Ты ж сейчас умрешь! Дошло наконец-то?! А-а-а-а!.”. [3, с. 116]. А cирруф у В. Пелевина берет на себя функцию самоосуждения персонажа: «Еще хочешь? — спросил сирруф. — Нет», — сказал Татарский, — пожалуйста, не надо. Я больше никогда-никогда не буду есть эту гадость. Обещаю. — Обещать участковому будешь. Если до утра доживешь». [4, с. 152–153]
Для изображения психологических портретов персонажей, чьё сознание и внутренняя речь по замыслу автора искажаются (сновидениями, психическими заболеваниями, употреблением алкоголя, наркотическими веществами и т. п.), зачастую характерны не только внутренние монологи (одностороннее взаимодействие индивидуума с самим собой, рассуждения не вслух, поток сознания) и простое реплицирование (краткие ремарки, мысленные комментарии, локальные суждения, невысказанные вслух). Внутренний диалог нагляднее иллюстрирует искажение сознания. Во всех трёх анализируемых текстах авторы выбирают причиной внутриличностной автокоммуникации употребление центральными персонажами наркотических веществ. Внутренние собеседники до такой степени ощущают себя отдельной личностью, что личные мысли героев, обращённые к самим себе, а не к конкретному собеседнику, начинают свободно восприниматься внутренними оппонентами как ответные реплики или обращения: «Татарский вспомнил коллекционера из «Бедных людей» с его альбомом. Он собирался ответить, но сирруф перебил: — Гриша-филателист. Я так и думал. Сколько у него их было? Татарский вспомнил страницу альбома и три сиреневых квадратика в прозрачном пластиковом кармане. — Понятно, — сказал сирруф. — Значит, еще две». [4, с. 151] «Только б инфаркта не было… Словно подслушав мои мысли, сердце раздулось. В груди шмыгнула мучительная острая игла, сердце лопнуло и потекло… — Инфаркт! — заорал Симург. Меня сотряс ужас непоправимого. Что бывает при инфаркте? Паралич? В тот же миг, как по заказу, тесто вязкими бинтами спеленало туловище. — Паралич! — воплем откомментировал Симург». [3, с. 116] «Праздность, — подумал я, — всякая там созерцательность тащит в сети дьявола, ветхого, языческого, языкастого. Если не занимать голову и руки работой, то так и придется всю жизнь сидеть на холодном полу в ванной и разговаривать с Кирюшей”. — Чего тебе не нравится? — обиженно поинтересовался Кирюша». [1, с. 152] Таким приёмом авторами иллюстрируется неизбежность коммуникации с внутренними собеседниками.
Авторы наполняют реплики внутренних собеседников лексикой, в целом не свойственной центральным персонажам, что помогает еще больше отделить внутреннего собеседника от личности персонажа: «— Срочно приезжай, братан! — я старался говорить спокойно и мужественно, хотя проклятый Симург в это время нашептывал плаксивые слова, что-то вроде: «Леша, умоляю, ради всего святого…» [3, с. 117] «Вавилонскую башню нельзя увидеть, — ответил сирруф. — На нее можно только взойти — говорю это тебе как ее сторож. А то, что ты видел, — это ее полная противоположность. Можно сказать, что это Карфагенская шахта. Так называемый тофет. — Что такое «тофет»? [4, с. 153] — Хочешь, стихотворень расскажу, а? Собственного сочинения? На все случа́и жизни? Меня передернуло от отвращения. Все было мерзким — этот хлюпающий по полу мокрый лягушачий голос, эти назидательные интонации и слово “стихотворень” — обрубленное, лживое, сюсюкающее. [1, с. 152]
Прием наделения внутренних собеседников отдельной личностью, другим характером, противоположным мнением, нестандартным лексиконом безусловно набирает популярность в русской современной литературе. Внутренние диалоги являются наиболее подходящим видом внутренней речи для иллюстрации внутреннего конфликта, попыток самоанализа персонажа, причин его поведения в тои или ином развитии сюжета.
Литература:
1. Аствацатуров. А. А. Не кормите и не трогайте пеликанов //М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, — 2019. — 350 с.
2. Блох. М. Я., Сергеева Ю. М. Внутренняя речь в структуре художественного текста. Монография // М.: МПГУ «Прометей», -2011. 180 с.
3. Елизаров М. Ю. Мы вышли покурить на 17 лет // М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019. 253 с.
4. Пелевин В. О. Generation «П» //М.: Вагриус, 1999, 302 с.
5. Синельникова Л. Н. Жизнь текста, или Текст жизни // — Луганск: Знание, —2005. 455 с.
6. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература // М.: Флинта: Наука, 2001. 608 с.
