Пятая строфа:
L’innocent paradis plein de plaisirs furtifs,
Est-il déjà plus loin que l’Inde et que la Сhine?
Peut-on le rappeler avec des cris plaintifs,
Et l’animer encor d’une voix argentine,
L’innocent paradis plein de plaisirs furtifs?
Для чистых радостей открытый детству рай,
Он дальше сказочной Голконды и Китая.
Его не возвратишь, хоть плачь, хоть заклинай,
На звонкой дудочке серебряной играя, -
Для чистых радостей открытый детству рай.
Сразу притягивает наш взгляд «Голконда». И непосвященный читатель Бодлера, наверняка не такой глубокий знаток Индии, как переводчик или сам поэт (не будем забывать о юношеском путешествии Шарля в Индию и на острова Реюньон и Маврикий, путешествии, оставившем неизгладимый след в душе восторженного юноши, вырвавшегося, наконец, из-под угнетающей опеки отчима), и непосвященный читатель вместо того, чтобы пропустить мимо ушей и Индию, и Китай, потому что уж их-то местоположение на глобусе мира ни для кого тайны не представляет, должен остановиться, чтобы поискать в энциклопедии, что же это за диковинное слово такое «Голконда». Он найдет, что Голконда, или Голканда, это древняя индийская крепость в 11 км западнее центра города Хайдерабад в штате Андхра-Прадеш. Естественно, что так поступил и я, но зачем? Что мне это дало для лучшего проникновения в стихотворение? Стоило ли отрывать читателя от произведения? Что привносит или чего лишает использование этой метонимии (название крепости вместо названия страны)? Потому что Индия и Китай в сопоставлении, это мне понятно, а вот индийская крепость, и Китай, или даже индийская крепость и Индия, этого я не понимаю. (Представьте, что у Вас спрашивают: что тебе нравится больше, Эйфелева башня или Франция? Венеция или Италия? — Нелепость.)
А следующий образ –
Его не возвратишь, хоть плачь, хоть заклинай,
На звонкой дудочке серебряной играя»?
Разве не возникает сразу перед глазами образ индийского заклинателя змей, играющего на своей дудочке? И сравните с авторским:
Peut-on le rappeler avec des cris plaintifs,
Еt l’animer encor d’une voix argentine…
(можно ли его вернуть жалобными криками и оживить его снова серебряным голоском). Не «заклинай» нам нужно после «плачь», а «умоляй», во-первых, потому что «заклинай» сразу вызывает в воображении образ заклинателя змей. «Умоляй» вместо «заклинай»! Переводчик не мог не видеть этой очевидной западни, но он выбирает «заклинай» и, словно не будучи уверенным, что у читателя возникнет перед глазами образ заклинателя змей, он привносит еще и обязательную для этого образа «дудочку», чтобы уже на 100 %. И еще: эпитет «argentine — серебряный» относится вовсе не к привнесенной переводчиком «дудочке», искажающей всю картину, а к детскому голосу. Люди моего поколения помнят Робертино Лоретти, которого так и называли «серебряным голосом». Кстати словосочетание «серебряный голос» довольно часто звучит и по нашему телевидению.
И, возможно, самое главное, что создает настроение этого стихотворения: обратите внимание на знаки препинания в последней строфе: это утвердительная интонация, лишающая нас малейшей иллюзии о возможности обретения утерянного рая в переводе, и два вопросительных знака в одной строфе у Бодлера, создающие хоть и небольшую, иллюзорную, но всё-таки надежду, что рай нашего детства еще может перед нами появиться.
Хочется показать читателю один из множества сложных моментов работы над собственным переводом, дающий представление вообще об этом виде творчества. Один из моих первых оформленных вариантов первой строфы, мой пробник, если можно так сказать, выглядел так:
Агата, бывает, что сердце взмывает
Дальше прочь улететь от болот нечистот.
Нет, мне не нравится это «Дальше прочь». И поиски возобновляются, пока я не нахожу: Агата, бывает, что сердце вдруг вспрянет...Но тут мой корректор (именно это и происходит сейчас) указывает, что такой формы нет, что нужно воспрянет. Да, но это добавляет мне лишний слог! А что, если убрать вдруг, как раз один слог? И что мы получим в результате?
Агата, бывает, что сердце воспрянет
И умчит тебя прочь от болот нечистот...
Но тут я думаю, ведь писал же наш гений в 19 веке: «Россия вспрянет ото сна».... И тогда, посмаковав обе формы: «вспрянет» и «воспрянет», я все же выбираю первую: она более взрывная, более экспрессивная, больше подходит для сердца, способного унестись к другому океану. Так я прихожу к:
Агата, бывает, что сердце вдруг вспрянет
И умчит тебя прочь от болот нечистот...
Вот так, кажется, хорошо? Да..., но нет. Эти «болота нечистот» мне кажутся слишком уж обезличенными, а мне нужно, чтобы явно читался упрек людям, которые довели свои города до состояния «болот нечистот» (le noir océan de l'immonde cité). А вот если вместо «болот» взять «людских», то будет точнее: И умчит тебя прочь от людских нечистот. Итак, мы получили:
Агата, бывает, что сердце вдруг вспрянет
И умчит тебя прочь от людских нечистот
Туда, где океан величьем сияет,
Где чистота и прозрачность девственных вод?
Агата, бывает, что сердце вдруг вспрянет?
Если читателя заинтересовал наш анализ, то хотелось бы внести несколько уточнений и несколько цитат. Во-первых, Вильгельм Вениаминович Левик переводил не только с французского, но, и в первую очередь, с немецкого, а также с итальянского, португальского, испанского, польского, венгерского, английского. Владел ли он этими языками и в какой степени? Известно точно, что он свободно владел немецким языком, поскольку и изучал его, и служил переводчиком на фронте в период Великой Отечественной войны. Но мы не изучаем сейчас творчество этого замечательного, повторимся, переводчика. Интерес к нему возник у нас именно при подготовке к проведению нашего третьего конкурс на лучший перевод французской поэзии. Уже тогда первое же знакомство с его переводом нас настолько удивило, нет, «удивило» — слишком слабое слово, потрясло!, что мы решили проанализировать его поподробнее.
Мы пытаемся проникнуть в то таинство, которое называется переводческим творчеством. Показательно, что сам переводчик пишет об этом: «Художественный перевод — это отнюдь не информация о содержании каждой строки. В ряде случаев переводчик имеет право исходить из целостного образа поэта и в соответствии с этим менять ту или иную строчку».
Если вы помните, мы начинали наш анализ с высказывания Михаила Лозинского о двух видах перевода, перестраивающего и воссоздающего. А возвращаясь к приведенной цитате из нашего переводчика, хочется привести другую цитату из Николая Степановича Гумилева: «И лаконичность, и аморфность образа предусматривается замыслом, и каждая лишняя или недостающая строка меняет степень его напряженности». (Op.cit., стр.29)
А сейчас — un coup de théâtre!
У меня всегда при чтении оригинала и проанализированного перевода присутствовало ощущение, что я чего-то существенного не замечаю, т. е. на уровне интуиции я это правильно отображаю при чтении, но нет осознания, почему я читаю именно так. Но при чтении обоих вариантов возникает такое разительное расхождение в интонациях, что этого нельзя было не заметить. Я почти уверен, что это заметили и некоторые из вас, а возможно, и все. Я повторю две последние строфы у Бодлера и у переводчика. Вчитайтесь еще раз внимательно:
Mais le vert paradis des amours enfantines,
Les courses, les chansons, les baisers, les bouquets,
Les violons vibrant derrière les collines,
Avec les brocs de vin, le soir, dans les bosquets,
— Mais le vert paradis des amours enfantines!
L’innocent paradis plein de plaisirs furtifs,
Est-il déjà plus loin que l’Inde et que la Chine?
Peut-on le rappeler avec des cris plaintifs,
Et l’animer encor d’une voix argentine,
L’innocent paradis plein de plaisirs furtifs?
Свидетель первых встреч, эдем еще невинный, -
Объятья и цветы, катанья по реке,
И песнь, и треньканье влюбленной мандолины,
А вечером — вина стаканчик в уголке, -
— Свидетель первых встреч, эдем еще невинный!
Для чистых радостей открытый детству рай,
Он дальше сказочной Голконды и Китая.
Его не возвратишь, хоть плачь, хоть заклинай,
На звонкой дудочке серебряной играя, -
Для чистых радостей открытый детству рай.
Если кто-то не уловил, то я поясню: у Бодлера через эти две строфы идет CRESCENDO, объединяющее их в единое интонационное целое, а потому и читаются они без паузы между ними. А у переводчика? Восклицательный знак в конце пятого стиха четвертой строфы разрывает эти две строфы, а точки в последней строфе придают ей и соответствующий интонационный рисунок.
Мы еще придем к нашему варианту перевода и можно будет проследить, как оформляется интонация в последних двух строфах у нас, а сейчас сравним, как подвергнутые нами критике стихи и строфы В.Левика выглядят в переводах Сергея Аркадьевича Андреевского (1848–1918, русский поэт, критик) и Эллиса (Льва Львовича Кобылинского (1879–1947).
С.Андреевский
Скажи, душа твоя стремится ли, Агата,
Порою вырваться из тины городской
В то море светлое, где солнце без заката
Льет чистые лучи с лазури голубой?
Скажи, душа твоя стремится ли, Агата?
Укрой, спаси ты нас, далекий океан!
Твои немолчные под небом песнопенья
И ветра шумного чарующий орган,
Быть может, нам дадут отраду усыпленья...
Укрой, спаси ты нас, далекий океан!
Зачем в такой дали блестят долины рая,
Где вечная любовь и вечный аромат,
Где можно все и всех любить, не разбирая,
Где дни блаженные невидимо летят?
Зачем в такой дали блестят долины рая?
Но рай безгорестный младенческих утех,
Где песни и цветы, забавы, игры, ласки,
Открытая душа, всегда веселый смех
И вера чистая в несбыточные сказки, -
— Но рай безгорестный младенческих утех,
Эдем невинности, с крылатыми мечтами,
Неужто он от нас за тридевять земель,
И мы не призовем его к себе слезами,
Ничем не оживим умолкшую свирель? -
Эдем невинности, с крылатыми мечтами?
Вот, к примеру, как выглядит вторая строфа у С. Андреевского, строфа, вызвавшая у нас столько критики у В.Левика как «невнятная»:
Укрой, спаси ты нас, далекий океан!
Твои немолчные под небом песнопенья
И ветра шумного чарующий орган,
Быть может, нам дадут отраду усыпленья...
Укрой, спаси ты нас, далекий океан!
У Сергея Аркадьевича в переводе этой строфы Бодлера нет образа демона, который одарил море возвышенной ролью служить для нас колыбельной. И потом, «ветра шумного чарующий орган» очень далек от «огромного органа ревущих ветров» поэта. А третья строфа, как нам представляется, в переводе не несет никакого смысла. И тому свидетельством являются вопросительные знаки переводчика после четвертого и пятого стихов вместо восклицательных знаков поэта после тех же стихов. В четвертой строфе у переводчика откровенная подмена образов: вместо: «вибрирующих за холмами скрипок, кувшинов вина по вечерам в рощах» поэта у переводчика: «Открытая душа, всегда веселый смех и вера чистая в несбыточные сказки». Согласитесь, уважаемый читатель, что образы совсем не те. И, наконец, пятая строфа, завершающая стихотворение.:
Эдем невинности, с крылатыми мечтами,
Неужто он от нас за тридевять земель,
И мы не призовем его к себе слезами,
Ничем не оживим умолкшую свирель? -
Эдем невинности, с крылатыми мечтами?
Посмотрим на два последних стиха: у переводчика получается, что «умолкшая свирель» и есть этот «эдем невинности», который надо оживить. Но ведь у Бодлера совсем не так: если допустить, что «за тридевять земель» переводчика в какой-то степени переводят plus loin que l’Inde et que la Chine Бодлера, а «мы не призовем его к себе слезами» переводчика переводят Peut-on le rappeler avec des cris plaintifs, то так и получается, что «умолкшая свирель» и есть этот «эдем невинности», который надо оживить. Как-то не совсем понятно, особенно для последней строфы. Но приятно убедиться, что и у С.Андреевского такое же интонационное прочтение стихотворения, что и у нас: он не разрывает две последние строфы и завершает два последних стиха вопросительными знаками.
Думается, что наш анализ будет неполным, если мы не рассмотрим еще один вариант перевода этого стихотворения великого французского поэта. Рассмотрим теперь перевод Эллиса.
Уже прочтение первой строфы напрягает:
Ты ночною порой улетала ль, Агата,
Из нечистого моря столицы больной
В бездну моря иного, что блеском богато,
Ослепляя лазурной своей глубиной?
Ты ночною порой улетала ль, Агата?
А напрягает нас деепричастный оборот «ослепляя лазурной своей глубиной», потому что получается, что Агата улетала, ослепляя лазурной своей глубиной. И последние две строфы:
Рай зеленый, что полон ребяческих снов, -
Поцелуи, гирлянды, напевы, улыбки,
Опьяняющий вечер во мраке лесов,
За холмами, вдали трепетание скрипки -
Рай зеленый, что полон ребяческих снов!..
Рай невинности, царство мечты затаенной,
Неужели ты дальше от нас, чем Китай?
Жалкий крик не вернет этот рай благовонный,
Не вернут серебристые звуки наш рай,
Рай невинности, царство мечты затаенной!
И мы сразу обращаем внимание, что у Эллиса, как и у В.Левика завершается стихотворение восклицательным знаком, ставящим жирную точку всем надеждам на обретение утерянного «благовонного рая». Совсем не то значение, что у Бодлера имеет «жалкий крик», но зато есть трепетание скрипки, есть образ далекого Китая и серебристых звуков.
Подводя итоги проведенному анализу, попробуем представить себе, что Вильгельм Левик был участником упоминавшегося выше студенческого конкурса на лучший поэтический перевод. Какие основные критические замечания заслужил бы этот его перевод Бодлера, именно Mœsta et errabunda? Прежде всего, мы бы отметили великолепную работу переводчика над формой. Chapеaux bas!, как говорят французы. Затем, мы бы напомнили переводчику его слова о праве менять некоторые строки, исходя из целостности образа поэта. Но именно здесь, в основополагающем элементе, с которого начинается стихотворение, — в образе, (вспомним и цитату из Н. С. Гумилева) — к переводчику так много претензий, что только их перечисление показывает, насколько далеки иногда образы переводчика от образов автора: вспомните «бесцельную игру», «возвышенную колыбельную», «утраченный эдем», «свидетеля первых встреч», «катанья по реке», «треньканье влюбленной мандолины», «вина стаканчик в уголке», «Голконду», «серебряную дудочку» и более широкий образ «заклинай, на звонкой дудочке серебряной играя». Это образы, привнесенные переводчиком и не имеющие никакого отношения ни к Шарлю Бодлеру, ни к его стихотворению Mœsta et errabunda. И при этом, как мы отмечали в ходе анализа, при переводе выпал ряд образов автора:
«la mer, rauque chanteuse — море, певунья с хриплым голосом; l’immense orgue des vents grondeurs — огромный орган грохочущих ветров; fonction sublime de berceuse — возвышенная функция служить колыбельной (не колыбельная возвышенная!, как это у переводчика, (да и что это такое: возвышенная колыбельная?), а эта функция моря, это его свойство служить колыбельной, оставаясь при этом грозным и рокочущим!); paradis parfumé — благоуханный рай; les violons vibrant derrière les collines — скрипки, вибрирующие за холмами; avec les brocs de vin, le soir, dans les bosquets — с кувшинами вина по вечерам в рощах; est-il déjà plus loin que l’Inde — неужто дальше он, чем Индия». Уместно вспомнить цитату из М. Л. Лозинского о переводе, перестраивающем и переводе воссоздающем. Если несколько образов поэта выпадет, а несколько посторонних будет привнесено переводчиком, то можно ли считать, что перед нами удачный перевод? Возвращаясь к студенческому конкурсу, отметим, что достаточно было бы уже в одном из переводов встретить «Голконду» или «треньканье влюбленной мандолины», чтобы считать такой перевод неудачным. Прибавьте к этому еще и «невнятицу» во второй строфе... Оставим это на на суд читателя и предложим свой вариант перевода этого стихотворения Шарля Бодлера:
«Mœsta et errabunda»
Агата, бывает, что сердце вдруг вспрянет
И умчит тебя прочь от людских нечистот
Туда, где моря величьем сияют,
Где чистота и прозрачность девственных вод?
Агата, бывает, что сердце вдруг вспрянет?
Огромный океан, нас поддержи в трудах.
Какому демону обязано море
Органом своих песен в стонущих ветрах
И чудесным даром нас баюкать в горе?
Огромный океан, нас поддержи в трудах.
Как далеко теперь благоуханный рай,
Где все под ясным небом -- радость и любовь,
Любви достойны все, и чувства -- через край:
И сладострастие, и нега, даже боль!
Как далеко теперь благоуханный рай,
Но этот чистый рай ребяческих страстей,
Забавы, песни, поцелуи и цветы,
Страданья чутких скрипок в глубине полей,
Вино в кувшинах, танцы, вечера, кусты...
Но этот чистый рай ребяческих страстей,
Невинный этот рай, полный детских проказ,
Уж так ли он далек, как Индия, Китай?
Вернет ли нам его наш жалостливый глас,
Увидим ли его, наш сокровенный рай,
Невинный этот рай, полный детских проказ?
Наша работа над переводами и над статьей привела нас к французскому моралисту Франсуа Де Лярошфуко, автору знаменитых «Максим». Привела какими-то тонкими ассоциативными связями, которыми хочется поделиться с читателем. В одной из своих «Максим» Лярошфуко пишет: Il y a des gens dégoûtants avec du mérite, et d'autres qui plaisent avec des défauts. В нашем переводе это будет читаться так: Есть люди, которые нам неприятны, несмотря на все их заслуги, и другие, которые нравятся со всеми недостатками. Нам кажется, что вполне можно вместо людей подставить в эту максиму стихи. По сути, со стихами то же самое: есть стихи, безукоризненные по всем параметрам формы, но к которым нам не хочется возвращаться после первого прочтения. И есть другие, грешащие местами шероховатостями, но окутывающие тебя таким душевным теплом, что они запоминаются наизусть чуть ли не с первого с ними знакомства и живут потом с тобой всю твою жизнь. И счастлив поэт, и счастлив переводчик, сотворивший такое чудо.
