Нам привычна мысль о художественной детали как о подробности, несущей значительную смысловую и идейно-эмоциональную нагрузку. Гениальные писатели 19 века этот приём делают основным в изображении героев и персонажей: они практически «вынимаются» из «живого» мира и помещаются в тот, где всё их окружение будет наполнено вещами, необходимыми автору для достижения определённого эффекта. Уже у Пушкина встречаются редкие предметы, которые целенаправленно информативны, Гоголь развивает эту традицию, а за ним следует вся натуральная школа, из которой выходит целая плеяда писателей-реалистов, сделавших художественную деталь одним из основных инструментов создания произведений.
В посмертной критике Чехова прочно связывают с традиционной поэтикой и ставят в пример как признанного мастера целесообразной детали, как писателя, у которого каждое ружье стреляет. Однако внимательнее всего стоит прислушаться к ранним отзывам прижизненной критики. В литературу Чехов вошёл с собственной системой, частично противопоставленной уже существующим, а не как продолжатель. Его деталь совсем иного свойства. Негласное правило, выработанное предшественниками, а именно изолированность героев от вещного мира во имя высоких целей, писателем отвергается. Детали у него перерастают узко характерологические цели и, как правило, не влияют на фабулу. Основная их цель — «высвечивание» случайных черт, считает А. П. Чудаков. Он выделяет несколько категорий чеховских деталей, имеющих различные функции в художественной системе [1].
Предметный уровень художественной системы А. П. Чехова весьма разнообразен, он складывается из огромного массива от предметов природного происхождения до бытовых мелочей. Взгляд автора падает на порой весьма неожиданные детали из-за случайностного принципа отбора предметов. Большое место среди предметных деталей в произведениях писателя занимает мебель. Упоминается более 30 видов мебели, среди которых домашняя («Драма на охоте», «Цветы запоздалые»), профессиональная («Свидание хотя и состоялось, но…», «Отставной раб»), дачная («Огни»), игральная («Ряженые», «Лист»), детская («Жёны артистов», «Живой товар») и театральная («Единственное средство», «Барон»). Поразительно, как широко глядел Чехов, прорабатывая свои произведения.
Интереснее то, как описывает мебельные детали автор. Иногда у него можно встретить подробное описание мебельной составляющей: «В стеклянные двери внесли большие кресла и диван, обитые темно-малиновым бархатом, столы для зала, гостиной и столовой, большую двуспальную кровать, детскую кровать…» («Живой товар»), но гораздо чаще предметы мебели попадают в его поле зрения, казалось бы, совершенно случайно: «Гвоздиков прочитал письмо ещё раз, поцеловал его, бережно сложил и спрятал ванатомический стол» («Свидание хотя и состоялось, но…»), «– У меня к вам есть просьба, — продолжал племянник, пожимая дядюшкину руку и приобретая от этого сильный рыбий запах, — Сядемте на скамеечку, дядюшка…» («Свадьба с генералом»).
В ряде случаев мебель выступает в качестве знака ситуации и имеет вспомогательную роль — обозначает содержание ситуации самым экономичным способом. Именно мебель и то, что её сопровождает, чаще оказывается «под рукой» персонажа и помогает автору быстро и незатейливо охарактеризовать ситуацию: «Шум поднялся страшный. Смаленького столика посыпались бутылки…» («Корреспондент»), «Родители уже ложились спать. Сестра лежала впостели и дочитывала последнюю страничку романа». («Радость»). Детали этого типа часто не только сигнализирует ситуацию, но и характеризуют героя; особенностями внешнего вида, способом использования, отношением героя к предмету показывают и его самого: «Глеб Глебыч, не умывавшийся и не чесавшийся со дня своего рождения, лежит грудью и животом на столе, сердится и записывает больных» («Сельские эскулапы») — эта подробность не только рассказывает о деятельности героя, но и даёт представление о его фигуре, а в рассказе «Месть» комик, ожидая прекращения истерики ingénue, беспардонно ложится на её кровать: «Он в ожидании, пока она придет в себя, походил по комнате, зевнул и легвкровать. Ее постель женская, но она не так мягка, как те постели, на которых спят ingénues порядочных театров» — здесь знак ситуации разворачивается в характеристику сразу двух персонажей. Предметы мебели в любой момент могут попасть в поле зрения автора и часто помогают весьма лаконично передать происходящее, раскрыв при этом особенности персонажей. Несмотря на редкость использования такой детали в творчестве Чехова вообще, предметы мебели чаще всего встречаются именно в качестве знака ситуации.
Отличительной особенностью чеховского творчества становится использование случайной нехарактеристической детали, не имеющей прямого отношения к герою или сцене. Персонажи, ведущие диалог, осуществляющие какую-либо деятельность, не освобождаются от окружающих предметов, не «вырываются» из среды, в которой существуют. Более того, в произведениях А. П. Чехова многие предметы уравновешены в правах с персонажами, т. е. обращают на себя столько же внимания, и их присутствие не «оправдано» задачами ситуации. И здесь мебельные словоупотребления занимают своё место.
В рассказе «Суд» лавочник пытается выпытать у сына, крал ли тот деньги. Автор подробно описывает стол, за которым восседают собравшиеся: «Большой стол; на нем блюдечко с ореховой скорлупой, ножницы, баночка с зеленой мазью, картузы, пустые штофы». В рассказе «В приюте для неизлечимо больных и престарелых» невестка приходит в гости к пожилому отцу мужа, автор описывает его комнату: «В углах паутина, на столе крошки и рыбная чешуя…». Эти описания не имеют никакого отношения к происходящему, не дают дополнительной информации для раскрытия смысла. Другой пример: «Комик пришел в кассу. Там, за грязным липовым столом, сидел его друг и приятель, кассир Штамм, немец, выдававший себя за англичанина». («Месть»). Ещё одна странная подробность — грязный липовый стол — никак не интерпретируется в последующем тексте и, кажется, не имеет смысла.
Эти детали не движут к результату диалог или сцену, не усиливают и не ослабляют смыслов, заключённых в слове героя, в отличие от подробностей в произведениях современных Чехову писателей, которые всегда строго мотивированы. Такие художественные предметы кажутся «лишними» и «ненужными», но это не так. Просто их цель и смысл иные. У Чехова внутреннее тесно связано с внешне-предметным, и вещи встречаются в непредвиденном и сиюминутном разнообразии. В совокупности художественные предметы «создают впечатление «неотобранного», целостного мира, представленного в его временно-случайных, сиюминутно-индивидуальных проявлениях, вовсе не строго обязательно связанных с какой-то конкретной мыслью или темой» [2].
Вполне логично, что предметов мебели в этой категории встретится немало. В большинстве произведений персонажи действуют в жилых, служебных помещениях, учреждениях развлекательного и духовного характера. Как правило, они наполнены необходимыми для нормального функционирования предметами — в первую очередь, мебелью. Автор, благодаря особому видению, не подстраивает действительность под себя, а изображает её максимально приближенной к жизни. Жизнь не есть замкнутый цикл постижения истины или выполнения других определенных задач, как у героев Толстого, Достоевского. Жизнь героев Чехова больше похожа на реальность, потому что у них она более дискретна. Их возвышенный диалог или рассуждение могут быть прерваны в любой момент незначительной на первый взгляд деталью и продолжен тут же, потому что такова жизнь в реальном мире.
«Вспомнился мне графский сад с роскошью его прохладных оранжерей и полумраком узких, заброшенных аллей… Эти аллеи, защищенные от солнца сводом из зеленых, сплетающихся ветвей старушек лип знают меня… Знают они и женщин, которые искали моей любви и полумрака… Вспомнилась мне роскошная гостиная, ссладкою ленью ее бархатных диванов, тяжелых портьер и ковров, мягких как пух, с ленью, которую так любят молодые, здоровые животные…» («Драма на охоте»). Философские мысли идут у Чехова параллельно с бытовыми. Нет в его произведениях ситуации, ради которой окружающий человека предметный мир был бы забыт. Современная критика сразу отреагировала на столь необычное нововведение: «Мысли автора «Записок» заняты совершенными мелочами» [3].
Следующая категория, включающая в себя мебельные словоупотребления, — это детали, встречающиеся в характеристике персонажей, так называемые «говорящие» подробности. Сюда должны входить только вещи строго отобранные, повествующие о важных сторонах внешнего и внутреннего облика героя. В то же время характеристика стоит как бы особняком относительно фабульного движения, повествовательного времени и не принадлежит никакой ситуации, а значит, должна быть свободна от ситуационных предметов.
Образец целесообразной предметной характеристики — детали Гоголя. Он говорил, что собирает «все тряпье, которое кружится ежедневно вокруг человека» [4], но это было не «всё», а лишь то, что содержит характеристику, каждый предмет — «говорящая» деталь. Мастерски он использовал в качестве характеристики персонажа интерьер, а в частности мебель: «Стол, кресла, стулья — все было самого тяжелого и беспокойного свойства, — словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: „и я тоже Собакевич!“ или: „и я тоже очень похож на Собакевича!“» («Мёртвые души»). Дочеховская литература тяготеет к гоголевскому способу изображения. Чехов — противоположный полюс.
«Комнаты у Кисочки были невелики, с низкими потолками, мебель дачная (а на дачах русский человек любит мебель неудобную, тяжелую, тусклую, которую и выбросить жалко и девать некуда), но по некоторым мелочам все-таки можно было заметить, что Кисочка с супругом жила не бедно и проживала тысяч пять-шесть в год. Помню, посреди комнаты, которую Кисочка назвала столовой, стоял круглый стол почему-то на шести ножках, на нем самовар и чашки, а на краю стола лежали раскрытая книга, карандаш и тетрадка» («Огни»). Это описание интерьера, в особенности мебельного убранства дома героини, содержит весьма развёрнутую характеристику её жизни.
Завуалированно и прямо повествователь говорит о состоятельности семьи Кисочки, её умственных стремлениях и домовитости. Однако одна деталь всё-таки странным образом попадает сюда. «…круглый стол почему-то на шести ножках…» — эта деталь не усиливает и не ослабляет смыслов, заложенных в других деталях, и не добавляет нового, а в последующем тексте никак не интерпретируется.
В рассказе «Он понял!» встречается описание господской конторы: «Посреди конторы — дубовый стол. На столе две-три счетные книги, чернильница с песочницей и чайник с отбитым носиком. Все это покрыто серым слоем пыли. В углу стоит большой шкаф, с которого давно уже слезла краска». Автор не вставляет собственных реплик о давнем прекращении использования помещения по назначению, это понятно из деталей. А вот последняя из них — «На шкафу жестянка из-под керосина и бутыль с какою-то смесью» — употребляется вовсе не для утверждения предыдущей мысли. Это чеховская деталь. Она включается в текст, потому что так Чехов видит человека, а не потому, что нужна для ситуации или целого. Он не делит подробности на «значительные» и «незначительные», все они нужны для того, чтобы увидеть человека в целостности его существенных и случайных черт.
Таким образом, мебельные словоупотребления — «говорящие» подробности в характеристике героев свободно используется вместе с подробностями, в характеристическом смысле «немыми». Всё тот же случайностный принцип отбора становится основным в видении автора, что позволяет создать впечатление «невырванности» человека из бесконечного хода жизни.
Художественные предметы — материал предметного уровня отобран свойственным для системы образом и не беспорядочно, особым образом распределён. В противоположность «случайностным», характеристические детали необходимы в любом литературном произведении, т. к. они определяют существенные стороны персонажа, ситуации, события. Особенно велика их роль в малых повествовательных жанрах.
В произведениях Чехова нередко можно встретить перечисления деталей, и в частности художественных предметов, принадлежащих к разным сферам, однако автор успешно старается сделать эту разницу стилистически незаметной. В такие перечисления просачиваются и предметы мебели: «Вспомнил избу, огород, свою лошадь, скамью, на которой он спал со своей Марьей и был так доволен…» («Барыня»)
Соотношение «случайностных» и характеристических деталей А. П. Чудаков классифицировал по способу их использования. Предметы «слиты» в авторском потоке, они передаются субъективным авторским восприятием, компонуются самым неожиданным образом, в следствие чего происходит своеобразное уравнивание. Получается эффект уподобления — случайно попавший предмет делает похожим на себя по значимости весь ряд подробностей. В результате чего, уподобляясь ему, они становятся «неважными», нехарактеристическими: «Гурий, первая и плохая скрипка и дирижер, заиграл со своими семью Черняевский марш… Играл он неумолкаемо и останавливался лишь только тогда, когда хотел выпить водки или подтянуть брюки. Он был сердит: вторая и самая плохая скрипка была донельзя пьяна и чертовски фантазировала, а флейтист ежеминутно ронял на пол флейту, не смотрел в ноты и без причины смеялся. Шум поднялся страшный. С маленького столика посыпались бутылки…» («Корреспондент»)
В этом примере развернулась целая сцена работы музыкантов на «весёлом» вечере. Один раз мелькнувшие действующие лица будто готовы стать героями рассказа, однако следующая мебельная деталь ставит их на своё место — в ряд характеристических подробностей ситуации. Пьяные музыканты не имеют значения для развития фабулы, но наряду с маленьким столиком выступают в качестве знака ситуации. Так создаётся эффект уподобления. Этот инструмент строения чеховского повествования допускает частое использование описания предметов мебели в качестве характеристики персонажей, ситуаций и событий.
Ещё один инструмент строения чеховского повествования — дискредитация характеристического признака. При использовании этого приёма автор намеренно повторяет детали несколько раз, что приводит к их смещению в ранг несущественных деталей. Среди таких подробностей реже встречаются мебельные словоупотребления: «Потом Иван Иваныч вышел в соседнюю комнату, чтобы показать мне замечательный по красоте и дешевизне комод из палисандрового дерева. Он постучал пальцем по комоду, потом обратил мое внимание на изразцовую печь с рисунками, которых теперь нигде не встретишь. Ипо печи постучал пальцем» («Жена»). В первый раз Иван Иваныч стучит пальцем по комоду, чтобы показать качество дерева, во второй стучит уже по печи — чисто машинально, не задумываясь о значении своего действия. Автор намеренно не опускает эту подробность, но не чтобы добавить что-то к характеристике персонажа или ситуации. Он не отбирает предметы, а даёт их в естественно-целостном наборе, отмечает факт. Такое повторение дискредитирует характеристичность деталей.
В дочеховской литературе, как уже говорилось, действует одно из главных правил — «подстраивание» вещного мира под цели автора. Существует множество исследований предметных систем творчества писателей золотого века русской литературы. После Гоголя, научившего своих последователей «рисовать» картину жизни персонажей, появляются писатели, создающие системы деталей, сквозящих через всё их творчество — «…создав словом вещь, он затем пользуется вещью как словом» [5]. Изучение поэтики частностей становится особенно актуальным для творчества Достоевского, Толстого, Тургенева, Гончарова. Их детали — чёткие символы, которые можно классифицировать, и между которыми можно найти параллели в разных произведениях. Это происходит из-за взгляда на мир через призму субъективности авторов. Иначе его видит А. П. Чехов. В своих произведениях он не моделирует действительность, а показывает её естественно-целостной, высвечивая случайные детали. Здесь действуют иные механизмы, поэтому исследовать предметный уровень его художественной системы наряду с творчеством вышеназванных писателей невозможно.
Литература:
- Чудаков, А. П. Поэтика Чехова. Предметный мир. / А. П. Чудаков — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016, С. 157
- Там же, С. 166–167
- Николаев Ю. [Говоруха-Отрок Ю. Н.] Очерки современной беллетристики // Московские ведомости. 1889. 14 декабря. № 345
- Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. VIII. М.: Изд-во АН СССР, 1952, С. 453
