Практика перевода постоянно подтверждает положение о том, что различие языков связано с неизбежными потерями при переходе от текста на языке оригинала к тексту на переводном языке. Это универсальное по своей природе явление рассмотрим на материале переводов в основном с японского языка на русский язык. Типы неизбежных потерь можно анализировать как принадлежащие отдельным языковым уровням или характеристикам языкового знака.
На фонетическом уровне они возникают, например, при переводе ономатопоэтической лексики. Значение этого лексического класса слов основывается на подражании реальным звукам или на образах, вызванных звуковой природой объекта реальности. Практика изучения иностранного языка и обучения ему говорит о том, что восприятие и передача звуков окружающего мира определяется не только возможностями артикуляторного аппарата, но и звуковым рядом конкретного языка, другими словами, каждый народ слышит и воспроизводит соответствующие звуки так, как позволяет ему родной язык. В частности, трели соловья, которые в устном японском источнике были представлены последовательностью [hohokek'o] (в учебнике родного языка для начальной школы как [kek’okek’okek’o]), носители русского языка, изучающие японский язык, восприняли как [utiyuutiyu], [chuchu], [h’oh’o].
Как показывают исследования в области изучения ономатопоэтической лексики, при выборе переводного эквивалента возможны следующие ситуации (примеры, не имеющие указания на источник, взяты из словаря [1].
1) Формальное тождество единиц, что является чрезвычайно редким явлением, даже в области звукоподражаний:
Pii, pii, to tori no ko:dakai nakigoe… [2, с.6] «Пронзительные крики птиц: «пи-и, пи-и».
2) Относительное звуковое подобие с сохранением компонентной структуры – редуплицированной основы, что характерно для структуры слов данной семантики в японском языке:
Mezurashiku, chichi ga haha to aisowarai o shita. Удивительно, но отец издал смешок «ха-ха».
Sori ga suzu o rinrin to narashite to:ru… «Сани летели под звон колокольчика «динь-динь».
3) Относительное звуковое подобие без сохранения компонентной структуры: Enrai ga gorogoro to naru… «Вдали грохочет гром…»
Dosha-nadare de ganseki ga gorogoro to korogariochite kita… «Обвал – и с грохотом покатились огромные камни».
4) Отсутствие в языке перевода единицы, обладающей звуковыми или структурными характеристиками, свойственными оригиналу. При этом среди переводных эквивалентов обнаруживаются как слова с выраженными ономатопоэтическими признаками, так и без таковых:
Doa o dondon tataite “akenasai” to yonde… «В дверь стучали: «Открывай!»
Taiko no oto ga dondon to cho:nai ni hibikiwatatte iru. «В городе грохотал барабан».
Yabu o wakete susumu node, ashimoto de koeda ga pachipachi oreru. «Он продирался сквозь чащу: под ногами, с треском ломались ветки.»
Ср. с …mabuta o pachipachi yatte iru. «Нервно моргал».
Hone ga monosugoku rippa. Kodomo o umu no ga shigoto desu kara, sonnani nayonayo shita hito wa inai [3, c.188]. «Кости просто великолепны. Рожать детей – это работа, поэтому [среди женских скелетов, принадлежащих клану Токугава – Е.С.] нет женских с искривленными костями».
Hotondo, pyon to tobikoete ikeru kyori desu ne [3, c.183]. «Расстояние, которое «раз!» и перепрыгнул».
О чемпионе Олимпиады 2014 в Сочи Ханю Юдзуру: Hanaji dashiyasuku, shiaikaijo: de tisshu o hana ni tsumete furafura to aruite iru sugata…[3, с.174]
«У него часто шла носом кровь, и его вид во время соревнований, когда с салфеткой в носу, покачиваясь, он брел по стадиону…»
К фонетическому типу можно отнести и те потери, которые вызваны сокращением длины слова в источнике. Стилистические синонимы появляются в японском языке, в том числе и тогда, когда в процессе функционирования возникают укороченные варианты заимствованных слов, заимствованных из европейских языков. Таковы практически литературные варианты スト［ライキ］»забастовка», ヘリ［コプター］ «вертолет»,
キャラ［クター］«персонаж, герой», バイオ［エタノール］ «биотопливо»,
［アル］バイト «подработка». Сюда же можно отнести окказиональные образования, например, у Ира ИСИДА в молодежном слэнге［キッ］サテン «кафе», ［トモ］ダチ «приятели» или один из последних неологизмов массмедиа 『レミゼ』из 『レ・ミゼラブル』 – название французского фильма «Отверженные» [3, с.145]. Продуктивным способом словообразования является и сложение сокращенных производящих основ, в том числе относящихся к разным по происхождению единицам лексики: テレカ（из テレホンカード） «телефонная карта», ネッ得 （из インターネットで特に便利） «особенно удобно в Интернете». При переводе соответствующие стилистические оттенки, как правило, невозможно выразить способом сокращения исходной основы в русском языке.
На фонетическом сходстве и подобии основывается игра слов, например, в выражении 必要なのはカネとコネ。Hitsuyo:na no wa kane to kone. [3, с.24] «Необходимыми являются деньги и связи». (Статья о коррупции при приеме экзамена на должность учителя). В источнике здесь значима и графика: азбука катакана в первом слове служит выделению, сообщению оттенка значения «взятка», во втором – маркирует гайрайго.
Распространенным приемом в японской классической поэзии является употребление слов, имеющих омофоны, благодаря чему стихотворение приобретает многозначность, реализующую авторский замысел. Таким путем передается основанное на ассоциациях другое содержание стиха. Например, выполненный Л.М.Ермаковой перевод стиха 52 из «Ямато-моногатари»:
Ватацууми-но Хотя на морской равнине Хотя, словно глубины
Фукаки кокоро ва Самое глубокое место - морские, глубоки мои
Окинагара Это открытое море, 沖⇔置き чувства
Урамирарэнуру Все же есть люди, 浦見⇔恨み Есть люди,
Моно-ни дзо арикэру Что видят бухту Что ревнуют меня друг
к другу
[4, с.117, комментарий с.199; курсив мой – Е.С.]
Естественно, что соответствующий комментарий необходим даже при публикации текста источника, так как многие ассоциативные связи, опирающиеся на параллелизм омофонов, с развитием и изменением лексической системы теряются и не осознаются подчас носителями языка, а при переводе окончательно теряются семантические отношения, связывающие лексические единицы языка-источника.
Фоноидеографический тип японского письма дает авторам возможность в полном объеме использовать свойства графических знаков. Для японского текста релевантным является соотношение в нем знаков фонетических азбук и иероглифов, например, широкое использование приема фуригана свидетельствует о принадлежности текста к массовой или учебной литературе.
Иероглифы могут интерпретироваться как пиктографические знаки, которые мотивируют семантику соответствующих морфем или основ.
См. в Большом японско-русском словаре 八文字を切る «походка носками внутрь букв. знаком 八, которая типична для гейш (в гэта –Е.С.) 外八文字 そとはちもんじを切る – «носки в сторону»; или 八字の眉 «брови, приподнятые к переносице», ср. в русском языке «брови домиком» Однако в контексте реализуются также дополнительные семантические оттенки
悲しげな八字の眉の妻の顔 [5, с.44] «лицо жены с печально опущенными к вискам бровями».
Идеографические составляющие иероглифов, больше или меньше, но связанные со значением закрепленных за иероглифами морфем, широко используются при создании значимых имен или фамилий. Особенно наглядно это предстает тогда, когда данный процесс описан в деталях. Так, из текста, приводимого в учебнике 国語 для 6-го класса начальной школы, узнаем, что член первого японского парламента (1891г.) 田中正造 Танака Сёдзо, первым поднявший проблемы экологии, сменил данное ему при рождении имя 兼三郎 Канэсабуро на Сёдзо. Перевод его нового имени на уровне морфем «правильно делать». Тем самым он декларировал свое намерение прожить последующий период жизни: 正しく生きる、正義をつらぬいて生きたい «жить правильно, по справедливости».
Японский художник начала ХХ-го века Такэути Сэйхо (竹内栖鳳) испытывал глубочайший интерес к европейскому искусству и после Всемирной Парижской выставки 1900 года в течение семи месяцев объездил всю Европу. В своем прежнем псевдониме Сэйхо (棲鳳) он заменил иероглиф 棲 на иероглиф栖. Обозначаемые ими китайские корни – омофоны с близким значением «обитать, водиться», но выбранный новый иероглиф содержит графический элемент, связанный с морфемой «запад», что у японцев ассоциируется с Европой. [6, с.39].
К графическим характеристикам иероглифа обращается, например, героиня повести Томака СИБАСАКИ «Весенний сад» [2], когда говорит, что ее имя 西Ниси легко запомнить, потому что иероглиф очень похож на иероглиф десятого знака Зодиака酉 tori «курица». Последний служит номером одной из квартир в доме, где она живет. Графика может служить основой как сходства, так и различия. В том же произведении герой по имени太郎 Таро упоминает о своем тёзке タローТаро. Омофоны, представленные оппозицией «иероглифическая запись – запись азбукой катакана», в письменном языке указывают на разные имена, и у нас был случай в этом убедиться.
Или пример, когда графика имени, по всей вероятности, несет информацию о возрасте героини, может быть, даже о социально-культурной принадлежности ее семьи: В новостях NHK от 24 февраля 2015 года сообщается о женщине Сумиэ Кагэяма 市内に住む影山スミゑさん(85). Её имя Сумиэ букв. картина тушью записано по правилам старой орфографии: употреблены знаки азбуки катакана и использован отмененный реформой знакаゑ «э». Такой способ вполне соотносим с указанным возрастом объекта статьи – 85 лет. Все названные характеристики отражают пиктографические или идеографические особенности знаков, которые при переводе, если и можно передать, то сложным описательным образом, утяжеляя текст и лишая его изобразительной силы.
Со зрительным восприятием японского текста связано также использование фуригана, основанное не на фонетическом, а на семантическом признаке. В рассматриваемых далее примерах фуригана (последовательность, заключенная в угловые скобки) – это лексемы, по природе гайрайго, которые можно рассматривать как синонимы сопровождаемых ими канго. Такое наблюдается в самых разных контекстах. Например,作業 <ルーティン> [7, с.7] «рутинное занятие» (об уборке квартиры). Это достаточно распространенный литературный прием у Нацумэ Сосэки:
奥さんは私の頭脳に訴える代わりに、私の心臓<ハート>動かし始めた。[8, с.41]. «Его жена вместо того, чтобы взывать к моему разуму, принялась бередить мне душу.
彼は段々感傷的<センチメンタル>になって来たのです。[8, с.162]. «Он всё больше впадал в сентиментальность».
Или в текстах информационного характера встречаем:
さらに「二階席」<バルコニー>「指定席」「自由席」といった席の問題 [3, c.55] «…проблема мест: второй ярус или балкон, нумерованные места, свободные места».
Переводные эквиваленты демонстрируют, невозможность не только отразить графическую организацию японского текста, но и единообразно передать само наличие синонимических отношений между единицами источника.
К неизбежным потерям следует отнести и расширение по сравнению с источником содержания в тексте перевода. Уточнения или добавления возникают как следствие разного статуса понятийных и/или грамматических категорий у языков, занятых в процессе перевода. Это можно показать на примере понятийной категории пола и грамматической категории рода, которые присущи в русском языке именам.
Так, во фразе 知人の雑貨店が閉店した[2, с.55] существительное chijin «знакомый/знакомая», требует при переводе уточнения признака пола не только содержательно, но и формально – прошедшему времени сказуемого-глагола свойственна грамматическая категория рода «Знакомая закрыла магазин аксессуаров». Та же ситуация возникает при переводе предложения その写真集くれた人が、あんたと同い年やって。こないだ引越さはったんやけど[2, с.121], где лексему со значением женского пола/рода помогает выбрать широкий контекст: «Этот фотоальбом мне подарила твоя сверстница (букв. человек, подаривший этот фотоальбом). [она] недавно переехала».
Интересно с точки зрения содержания и формы развитие сюжета у Томака СИБАСАКИ в повести «Весенний сад». С самого начала события излагаются от третьего лица – автора. Это занимает почти две трети объема книги, а затем происходит замена повествователя - им оказывается первое лицо. 私が太郎の部屋を訪れたのは、二月に入ってからだった。 [2, с.118]. Здесь необходимо привлечь самый широкий контекст, так как о существовании старшей сестры у героя упоминалось единожды и вскользь. Кроме того, здесь и дальше события относятся к прошлому, что диктует выбор формы женского рода глаголов, обозначающих действия этого персонажа: «Таро я навестила в начале февраля».
Не вызывает сомнения существование потерь, обусловленных различием культурных контекстов двух языков. Остановимся здесь на поиске соответствий для единиц, относимых к фразеологии в узком смысле слова, так как этот материал представляется более наглядным. Фразеология в узком смысле слова – это несвободные словосочетания, общему значению которых присуща неделимость, отсутствие мотивированности значениями составляющих. В языке они формируются на основе образов и ассоциаций, возникающих благодаря культурной среде носителей. Считается, что переводчику обычно приходится выбирать что именно следует максимально отразить в окончательном варианте – форму или содержание – исходной единицы. Этот выбор усложняется наличием разных типов образности, заключенной во фразеологизмах. Так существуют единицы, имеющие общий, например, античный источников Me ni me, ha ni ha «Око за око, зуб за зуб», когда потери минимальны (в данном примере это введение предлога). Минимальными также можно считать изменения в форме лексических единиц при передаче фразеологизма Chi wa mizu yori mo koshi (букв. Кровь куда гуще воды). «Кровь людская не водица». Расширение общего образа находим в Kabe ni mimi ga ari, sho:jinimegaaru«У стен есть уши, [a] у внешних стен– [ещё и] глаза». Пример разных образов дают источник и его эквивалент в выражении Nemimi ni mizu (букв. В спящие уши вода) «Как ушат холодной воды», «Как обухом по голове». Или в Senkan no do wa keiso no tame ni ki o hassezu [3, c. 436] (букв. Тяжеленный лук не повод стрелять по мышам) Ср. «Палить из пушки по воробьям». Эквиваленты обладают тем же общим значением, которое выражено посредством других образов – образов культуры носителей языка перевода. Крайний случай представлен, например, в Keishicho: wa Kuramatengu ni nare [9, с.158] «Полиция, стань [нашим] защитником». Перевод ни в коей мере не отражает внутреннюю форму фразеологизма Kuramatengu, который связан с двумя источниками. Толковый словарь японского языка Кодзиэн и словарь японской литературы Синнихонбунгаку указывают на сведения следующего рода. Во-первых, на предание о сказочном персонаже Тэнгу, обитавшем в горах Курамаяма и наделившем воинскими достоинствами мальчика Усиварамару – будущего легендарного героя Минамито Ёсицунэ, которому он также обещал защиту и покровительство. Во-вторых, на героя публиковавшихся в 1924-1959 историй писателя Дзиро ОСОРАГИ. Супермен, убежденный монархист, патриот, искусный фехтовальщик Кураматэнгу выступает в них как защитник правды и справедливости.
Рассмотренные типы неизбежных потерь при переводе имеют как бы «разный вес» и не исчерпывают сложные ситуации, требующие нетривиальных решений. Они скорее указывают на универсальность возможных путей поиска таких решений.
Литература:
- Атода Тосико, Хосино Кадзуко. Гионго, гитайго цукаиката дзитэн (Словарь употреблений звукоподражательных и образоподражательных слов). – Токио, 1993.
- Сибасаки Томока. Хару но нива (Весенний сад). – Токио, Бунгэй-сюндзю, 2014.
- Журнал Бунгэй-сюндзю, 2013, № 4. – Токио.
- Ямато-моногатари. Перевод с японского, исследование и комментарий Л.М.Ермаковой. – М., Наука, 1982.
- Мисима Юкио. Хару но юки (Весенний снег). – Токио, Синтёся, 2000.
- Нихон-кайга но таносимиката (Как наслаждаться японской живописью). Под ред. Хосоно Масанобу. – Токио, Икэда-сётэн, 2007.
- Журнал an an, 1996, № 1017.
- Нацумэ Сосэки. Кокоро (Сердце). – Нацумэ Сосэки дзэнсю. т.12, Токио, Иванами-сётэн, 1956.
- Журнал Бунгэй-сюндзю, 2014, № 4. – Токио.
1
