В нашем мире, наполненном войнами и террором, можно часто услышать слово «гуманизм», но мало кто задумывается об его истинном смысле. Гуманизм, по определению историка Л. М. Брагиной, — идейно-мировоззренческое течение, возникшее в европейских странах в эпоху Возрождения [1, с. 25].
Гуманисты провозглашали идею самоутверждения и разрабатывали концепции и учения, в которых высока была роль нравственного совершенствования, созидательной и преобразовательной силы знания и культуры.
Среди европейских стран, в которых распространились гуманистические идеи, выделяется французский гуманизм, неразрывно связанный с литературой. Гуманизму были свойственны народные традиции и близость к интересам народных масс, ярко выраженное национальное самосознание, чуткость ко всем проявлениям социального протеста, исповедальный характер произведений. Часто произведения французских гуманистов включали в себя размышления о Боге и о месте человека в Божьем мире.
Одним из известнейших писателей Японии является Оока Сёхэй (大岡昇平; 1909–1988), творчество которого неразрывно связано с гуманистическими, антимилитаристическими идеями. В творчестве Оока Сёхэй наиболее ярко виден результат влияния западной литературы на творчество японских писателей. В частности, стоит отметить влияние французской литературы и идей французских гуманистов.
Оока Сёхэй родился в Токио в семье брокера и гейши. Сами родители писателя были родом из префектуры Вакаяма. С раннего детства будущий писатель проявлял интерес к изучению литературы и христианской религии, а в старшей школе он сумел достичь огромного прогресса во французском языке. Изучение писателем христианской религии постепенно переросло в увлечение литературой. Оока в своей автобиографии писал, что когда он был еще ребенком и посещал духовную семинарию Аояма, каждое утро он и другие ученики проводили в молельне: «В миссионерской школе нас заставляли молиться, сначала этот промежуток времени для меня был таким утомительным» [10, с. 1].
Так у Оока Сёхэй в детские годы постепенно проявился интерес к библии. В то время в магазинах христианской литературы существовали карманные издания «Нового и Старого завета» стоимостью в 4–5 йен (в настоящее время эта цена увеличилась в несколько тысяч раз). Как только он сообщил о желание приобрести библию, то его отец сказал: «Да, какой тебе Иисус! Япония — это буддийская страна». Такая позиция отца привела к ссоре с сыном. Тогда мать тайком передала сыну 5 йен, сказав, чтобы он купил библию на эти деньги.
Сам Оока Сёхэй признается, что у него «…была фраза «Во вступительной части «Евангелие от Иоанна», которую я так полюбил — «Вначале было слово. И слово это было у Бога, слово было Бог». Я верил во все это. Я, верующий в Бога, был очарован этими словами Иисуса, они были ценнейшим утверждением. Для маленького меня слова Иисуса означали подтверждение его существования. «Люби ближнего своего, как самого себя». Мне были понятны и другие нравственные правила в Евангелие. Но значения слов «Божий гнев» и «грех» для меня оставались неясны. Для меня Бог никогда не гневался, он должен был прощать неверующим их грехи. И поэтому я стремился стать священником…» [10, с. 1].
Однако, как признается сам Оока Сёхэй, эта вера не продолжалась больше полугода. После знакомства с работами Нацумэ Сосэки его интерес перешел на литературу: «Так мое увлечение христианством осталось мечтой моих детских дней. Конечно, я не знал, что мое отступничество от веры стало самым большим грехом» [10, с. 2].
Когда интерес к религии сошел на нет, Оока покидает духовную семинарию. Родители нанимают для сына гувернера, которым стал известный литературный критик Кобаяси Хидэо (小林秀雄; 1902–1983).
В 1929 г. Оока Сёхэй поступает на отделение французской литературы филологического факультета Университета Киото. После выпуска из университета Оока становится журналистом в «Народной газете» (国民新聞; кокумин синбун), но вскоре он бросает свою работу в газете, чтобы посвятить себя переводу работ Стендаля и других западных писателей, преимущественно французских авторов, на японский язык. В 1938 г. писатель устраивается работать в французско-японскую компанию в качестве переводчика.
В 1944 г. Оока Сёхэй был призван в армию, где проходил трёхмесячные курсы по военной подготовке, по окончанию которых он был отправлен на о. Миндоро на Филиппинах. Он действовал в рядах армии до тех пор, пока его отряд не был разрушен и множество солдат не были убиты. В 1945 г. он сдался американским войскам, после чего был направлен в тюрьму на о. Лейте Филиппины. Война стала тяжёлым испытанием для психики Оока Сёхэй. Он был уверен в том, что он слишком стар, что он никчемный солдат, что недостоин жить, когда другие солдаты уже убиты. Такими стали последствия войны для писателя. В своей автобиографии он вспоминал, как снова пришел к христианскому учению: «Когда я был оставлен один на поле боя или в Филиппинских джунглях… весьма естественно то, что я обратился к Богу» [10, с. 5].
Только после окончания Второй мировой войны, после репатриации на родину Оока начинает работу в качестве писателя. Благодаря рекомендации от его бывшего наставника Кобаяси, Оока удаётся опубликовать его короткий рассказ о своём пребывание в американской тюрьме. Произведение получило название — «Записки военнопленного» (俘虜記; фурёки), за которую писатель получает премию Ёкомицу Риити в 1949 г., что стало началом его литературного успеха.
Таким образом, Оока Сёхэй был с детства связан с литературой и французским языком. Его интересы подвели его к изучению французской литературы в университете, где он познакомился с идеями французских гуманистов, которые, впоследствии, он использовал в написание своих работ. Во время адаптации в послевоенное время Оока начинает свою литературную деятельность, основанную на собственном опыте в надежде, что будущие поколения не повторят ошибки прошлых лет.
Ошибкам прошлого посвящен всемирно известный труд писателя — произведение «Огни на равнине». Роман «Огни на равнине» был отмечен литературной премией Ёмиури и единодушно признан японской критикой самым значительным произведением Оока этого периода.
Роман написан в форме записок рядового Тамура, находящегося на лечение в больнице для душевнобольных. Записки, которые носят исповедальный характер, начинаются с того момента, как высаженные на о-в Лейте японские войска уже разбитые и разоренные их части пытаются пробиться к последнему остающемуся в руках японской армии порту — Паломпону, откуда по слухам, еще возможна эвакуация. Роман в целом — это свидетельство безответственности японского командования и правительства, обрекшего на бессмысленную гибель тысячи людей. Исход данной высадки был понятен всем, даже рядовому Тамура. «На берегу, — вспоминает он, — нас встретил массированный налет американской авиации, половина людей погибла, и все тяжелое снаряжение потонуло вместе с транспортными судами» [2, с. 11].
Не смотря на это, командование не отменило своих ставших уже полностью нереальными приказов. Когда же провал задуманной операции стал очевидным, солдат бросили на произвол судьбы. Снабжение войск продовольствием и медикаментам было прекращено. В госпиталях люди лежали «грязные, истекающие кровью и никто не собирался хоть как-то облегчить их участь» [2, с. 6]. Солдаты, отставшие от своих частей, мечтали лишь об одном — добраться до Паломпона. «Паломпон, Паломпон», повторяли они это волшебное слово. Больные, голодные, обессиленные, они шли и шли, стараясь не отстать от остальных» [2, с. 126]. Но надежда добраться до Паломпона была совсем нереальной, и наиболее здравомыслящие это осознавали. «Да, –говорит один из солдат, — лучше бы добраться туда вовремя, чтобы успеть помахать на прощание представителям Генерального штаба, когда они будут отплывать на Себу. Нас-то они оставят удерживать фронт» [2, с. 125].
Итак, во время Второй мировой войны, с одной стороны, японские солдаты являются жертвами преступных планов японских милитаристских кругов. А с другой стороны, и солдаты есть виновники происходящего, т. к. готовы безропотно подчиняться обстоятельствам. Солдаты грабят, насилуют и убивают местное население, которое спасается от них бегством, оставляя пустующими целые деревни. Это показывает одну из идей французского гуманизма о среде и системе, калечащей человеческие души. На стороне японцев — сила, но окружающая их атмосфера ненависти вызывает в них страх перед возмездием, которое ожидает их в будущем. Символом этого возмездия в произведение выступают сигнальные огни костров, предупреждающие о появление захватчиков. Ужас охватывает японцев, когда они видят вдалеке пылающие костры.
В основе японской армии всегда лежала жестокость и насилие, однако в дни разгрома они принимают чудовищные формы. Командиры бросают своих подчиненных, здоровые — больных, сильные — слабых. Система, которая убивает любую способность к сочувствию или состраданию, достигает своего кульминационного развития. На первых страницах романа описывается сцена изгнания из части страдающего туберкулезом рядового Тамура. «командир ударил меня по лицу. «Проклятый идиот! — заорал он, — Почему ты не сказал в госпитале, что тебе некуда идти, они бы вынуждены были о тебе позаботиться. Ты же прекрасно знаешь, что в нашем отряде нет места чахоточным» [2, с. 4]. Но Тамура прекрасно понимает, что и врачи в госпитале озабочены лишь тем, чтобы сэкономить побольше продуктов для себя. Им нет никакого дела до простых рядовых. Не ждет Тамура сочувствия и от своих товарищей по оружию. Как только выяснилось, что он чахоточный, так яснее стала чувствоваться неприязнь к нему. Жизнь в обществе, где сильный всегда прав, заставила его не удивляться этому: «Когда люди, как мы, день и ночь живут среди опасностей, — говорит он, — естественный инстинкт самосохранения проникает глубоко внутрь человека, подобно болезни, и разрушает его индивидуальность: отныне он радеет лишь о собственных интересах» [2, с. 129].
Однако Тамура долгое время пытался убедить себя, что его одиночество временно, что он еще найдет, возможно, не друзей, но людей способных к сочувствию. Но вскоре к нему приходит осознание, что люди, воспитанные данной системой, не способны к сочувствию, они могут существовать лишь в среде, где нет человеческих правил, где на первое место выходит инстинкт самосохранения и где люди подобны диким животным. Единственный знакомый для них способ сосуществования — взаимная выгода и сообщничество. Такой пример также представлен в романе. Это Нагамацу и Ясуда. У Ясуда — запас табака, на который он выменивает продукты. Но ему трудно передвигаться из-за язвы на ноге, поэтому он нуждается в помощи Нагамацу. «У меня нет выбора, — признается Нагамацу, криво усмехаясь, — если бы я не позволял ему опираться на мое плечо, мне нечего было бы есть. У меня продукты кончились давным-давно» [2, с. 136]. Взаимозависимость рождает между людьми не дружбу, а ненависть и недоверие, которые растут по мере того, как положение становится все трудней. В конце концов, они начинают бояться друг друга. Ясуда считает: «Когда дело принимает такой оборот, то тут уж каждый сам за себя. Какой смысл заботиться о других?» [2, с. 194]. Нагамацу: «Когда наступает такое время, нельзя доверять даже лучшему другу» [2, с. 196]. И в результате Ясуда пытается убить Нагамацу, но сам погибает от его пули.
Слишком просто объяснить все только извращенностью натуры этих двух солдат. Армия, созданная для насилия, не может вершить правосудие. Такие идеи выдвигает Оока Сёхэй в своем произведении. По его мнению, война — преступление против человечества и не только потому, что она направлена на физическое уничтожение людей, но и потому, что развращает их духовно. Война заставляет людей не считаться со своими этическими принципами. Данная идея является одной из основных в французском понимание гуманизма. Подобное отношение к военным действиям можно найти и в произведении Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Это показано в эпизоде нападения захватчика Пикрохола на Грангузье, где Грангузье предстает в роли мудрого правителя. Без сомнения, Оока Сёхэй, изучавший французскую литературу, был знаком с этим произведением.
Рядовой Тамура — человек иного склада, нежели Ясуда и Нагамацу. Он образован, добр, доверчив, он тонко чувствует красоту. Однако, он также как и Ясуда, и Нагамацу, — жертва системы, он также как и все остальные солдаты грабит, убивает. Тамура, попавший в бесчеловечные условия жизни, не смотря на все свои попытки остаться человеком, все-таки совершает убийство. Забредя во время своих скитаний в брошенную жителями деревню, Тамура засыпает в одном из домов. Он просыпается от звуков песни. Поет молодой женский голос, слышен доносящийся смех. Мужчина и женщина входят, по-видимому, в свой дом, где находится Тамура, и что-то ищут на кухне. У Тамура появляется страх, что они могут обнаружить и его. Тамура открыл дверь в кухню ружьем и вошел. «Женщина истошно кричала. Это был не крик отчаяния, нет, а первобытный горловой вопль ужаса. Ее взгляд был прикован к моему лицу, и она, не переставая, издавала вопли животного ужаса. Моей мгновенной реакцией был гнев. Я выстрелил. Пуля попала ей в грудь. Темная струйка быстро расплылась по небесно-голубому тонкому шелку платья…Я не испытывал особого раскаяния, — пишет Тамура. — Убийство на войне слишком обычное дело, чтобы думать о нем дважды» [2, с. 119]. К тому же, он начинает оправдывать свое поведение тем, что это был несчастный случай, ведь он не имел намерения убивать. Это событие еще раз ярко демонстрирует тезис, отстаиваемый французскими гуманистами о том, что человек добр по своей природе и становится злым лишь от уродующих его условий жизни.
Тем не менее, Тамура не может отделаться от чувства вины. «Почему же мне так тяжко, если это всего лишь несчастный случай?» — думает он. Внезапно ему приходит мысль, что во всем виновато ружье. «Если бы только я бросил его, когда спускался с гор, женщина могла бы вопить сколько угодно без малейшей опасности для себя, — размышляет он. — Моя страна заставила меня взять в руки это смертельное оружие, и до последнего времени польза, которую я мог принести государству, была прямо пропорциональна размеру урона, который я мог нанести врагу. Причина же гибели ни в чем не повинной молодой женщины в том, что я продолжал носить оружие даже после того, как армия отказалась от меня, и я потерял какую-либо возможность принести пользу моей стране» [2, с. 120]. Тогда Тамура решительно выбрасывает ружье в реку, надеясь избавиться от желания воспользоваться им еще раз. Ему, как и многим другим, не удается пробиться в Паломпон, и он остается блуждать в филиппинских джунглях, обреченный на голодную смерть.
Вскоре наступает дождливый сезон. Тамура питается листьями и пиявками. В лесу все чаще на его пути попадаются трупы. К тому времени Тамура уже утрачивает способность к логическому мышлению и, только натолкнувшись как-то на еще не разложившийся труп и ощутив желание попробовать человеческое мясо, начинает понимать, что означают его странные находки. Он и сам, набредя как-то на умирающего, садится возле него, подсознательно дожидаясь его смерти. Тот, догадываясь о намерениях Тамура, перед смертью завещает ему свою руку. Но Тамура все-таки не может преступить эту последнюю черту.
Тамура во время своих скитаний, часто находясь уже на грани бреда, обращается к мыслям о христианстве и христианском боге. Его терзают сомнения: действительно ли бог милосерден по своей природе. «Если я возлюбленное чадо господне, — спрашивает он себя, — то почему я здесь, в этом месте?» [2, с. 212]. Все эти мысли близки были и французским писателям, рассуждавшим в свое время о месте Бога и религии в жизни простых людей. Тамура же приходит к выводу, что Бог, создавая этот мир воплотил в нем свой гнев.
Тамура становится свидетелем того, как Нагамацу убив Ясуда, пытается разделить его труп. Тамура охватывает бешенство, ему кажется, что он превратился в «божьего ангела, в карающую десницу господню» [2, с. 213] и, схватив лежащее рядом ружье, он убивает Нагамацу. «Раз люди от голода вынуждены пожирать друг друга, — пишет он в своих записках, — значит, наша вселенная — результат господнего гнева» [2, с. 232]. Эти записки Тамура пишет, возвратившись из плена в Японию, в больнице для душевнобольных, в которую он пришел сам, чувствуя, что уже не может вернуться к нормальной жизни. Врач считает, что записки помогут Тамура освободиться от преследующих его воспоминаний. Но Тамура видит и другую цель. Ему трудно оправиться от потрясений, потому что жизнь за стенами клиники не дает ему покоя. «Газетные сообщения, — пишет он в эпилоге, — доходят даже до этого уединенного места, где я нахожусь, и стремясь вовлечь меня в то, чего я хочу меньше всего на свете, а именно в новую войну. Войны, может быть, приносят пользу кое-кому из господ, которые их развязывают, и поэтому нечего удивляться тому, что они творят, а вот меня поражает другое: как это остальные люди позволяют вводить себя в заблуждение. Возможно, они так ничего и не поймут, пока не пройдут сквозь испытания, которые прошел я на Филиппинах. Вот тогда их глаза и откроются» [2, с. 221]. Тамура пугает, что вызывающие тревогу газетные статьи появляются регулярно. Это, по мнению героя романа, симптом целенаправленной политики «экспертов по массовой психологии, которые играют сознанием народа… и моя ненависть обращена против этих экспертов», — говорит писатель устами Тамура [2, с. 222].
В романе Оока Сёхэй большое внимание уделено анализу психологии людей, находящихся в экстремальных, граничащих с бесчеловечными условиями. Осуждение войны в основном ведется этико-моральном плане, однако в эпилоге писатель прямо указывает и на социальные причины войны. Роман звучит не только как обвинительный приговор прошлому, но и как предостережение на будущее. Олицетворением войны в представлении писателя становится каннибализм [7, с. 138].
Таким образом, Оока Сёхэй с юных лет проникся идеям западной культуры и познакомился с основами французского гуманизма. Благодаря знаниям о Франции и французской литературе, Оока удается использовать идеи французского гуманизма в своих произведениях. Главный герой произведений Оока — это простой человек, который наделен нравственными качествами. Наперекор своим принципам герою приходится подчиняться действительности. В романе отстаивается тезис, выдвинутый еще Ж. Ж. Руссо и Ф. Рабле, о том, что извращенная система уродует души людей. «От природы люди не враги друг другу» — гласит один из известнейших афоризмов Руссо [11, с. 237]. Сам роман является социальным протестом против системы прошлых лет, которая развивала в людях жестокость, алчность. Присутствует в произведении и размышления героя о месте религии в мире, о том, кто же есть Бог, что тоже сближает французскую и японскую гуманистическую литературу. В написании романа Оока Сёхэй основывался на своем личном опыте, на это указывает схожесть судьбы героя с жизненным путем самого писателя. Актуальность этого произведения сохраняется и по сей день. Т. к. в настоящее время ведут активную террористическую деятельность различные экстремистские группы, до сих пор существует угроза войны. Несмотря на такую длинную историю мира, люди все еще прибегают к боевым действиям для разрешения конфликтов.
Литература:
- Брагина Л. М. Гуманизм // История Италии. — Москва: Издательство МГУ, 1970. — 425 с.
- Галенкина Е. И. Огни на равнине. — Москва: Центрополиграф, 2006. — 288 с.
- Григорьева Т. П. Японская литература XX века. — Москва: Альфа-М, 2005–416 с.
- Ивада. Практическая грамматика для студентов старших семестров. — Москва: Издательство «МОНОГОТАРИ», 2014. — 192 с.
- Кондрад Н. И. Большой японско-русский словарь. — Москва: Советская энциклопедия, 1970. — 689 с.
- Лаврентьев Б. П. Японско-русский и русско-японский словарь / Б. П. Лаврентьев. — Москва: Аквариум, 2005. — 973 с.
- Рехо К. Современный японский роман / К. Рехо — Москва: Наука, 1977–304 с.
- Миясака С. Оока Сё:хэй «Ноби»-о ёму (Прочтение произведения Оока Сёхэй «Огни на равнине») — Токио: Гаккэн кэнкюся, 2014.
- Огава Ё. Нихонго кё:ику дзитэн (Энциклопедическое пособие по изучению японского языка) — Токио: Тайсю:кан ситэн, 1997.
- Критическая статья по экранизированному произведению «Огни на равнине». URL: http://christiantoday.co.jp (дата обращения: 15.05.2016).
