К вопросу о переводе рассказа А. П. Чехова «Смерть чиновника»



В данной статье приводятся примеры типичных ошибок, совершаемых при переводе произведений Чехова на персидский язык, об изменении структуры чеховского текста, ломки динамики прозы.

Ключевые слова: перевод, динамика, ритм, экспрессия

Нами проанализирован текст рассказа «Смерть чиновника» на персидском языке, взятый из книги для чтения на персидском языке для студентов Азербайджанского государственного университета, подготовленной профессорами Рагимом Султановым и Ахмедом Шафаи, под редакцией Неййар Заман Хатеми и Гасана Махмудова.

Сразу же следует отметить, что переводчик оставляет без внимания особенности чеховского юмора, ломая тем самым динамику произведения.

У Чехова: «В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». С первого же предложения Чехов настраивает читателя на юмористическую волну. Стихия юмора и своеобразной игривости создается одним из фрагментов предложения, а именно «в один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор». Юмор связан также сопоставлением казенного слова экзекутор с выражением не менее прекрасный. На коннотативном уровне представление об экзекуторе никак не ассоциируется с представлением о чем-либо прекрасном. Также юмористично сопоставление красоты экзекутора с красотой вечера.

В переводе всего этого нет. Нет сопоставления красоты вечера с красотой экзекутора, что крайне важно для коннотации этого предложения. Переводчик не пишет, что экзекутор был не менее прекрасен, чем вечер. Слово экзекутор дается как мемуре еджрайе едлиййе. Во-первых, слово субституируется в переводе описательным выражением, тем самым текст сбивается с темпа, ломается динамика оригинала. Таким образом, в переводе, с одной стороны, отсутствует юмористическое сопоставление красоты вечера и «красоты» экзекутора, с другой стороны, целостная номинация заменяется описательным оборотом. Эти две существенные ошибки охватывают даже не все предложение, а только его часть. Переводчику не удается верно представить главного героя, в отличие от автора оригинала, который двумя штрихами очерчивает его портрет.

Обратим внимание на еще один существенный момент. У Чехова Червяков назван экзекутором. В Словаре С. И. Ожегова слово экзекутор определяется следующим образом: «Экзекутор (устар.) 1. В Царской России: чиновник по хозяйственной части в учреждении. 2. Тот, кто производит экзекуцию» (107,786), а слово экзекуция объясняется как «(книжн. Устар.) Телесное наказание» (107,786).

В переводе дается описательный оборот «чиновник по делам юстиции», что вовсе не является лицом, заведующим хозяйственной частью в учреждении.

Необходимо обратить внимание на то, что Чехов обыгрывает первое и второе значение слова экзекутор, т. е. намекает на то, что этот человек — специалист по телесным наказаниям. Чехов здесь использует возможности языка, заключающиеся в том, что многозначное слово, несмотря на то, что контекст снимает многозначность, все же может ситуативно актуализировать и нейтрализующееся в контексте значение. Причем это второе значение «производящий телесные наказания» также соотносится с определением «не менее прекрасный». Как видно, перевод лишен всего этого и поэтому ущербен, не говоря уже о том, что экзекутор просто не переведено.

Культурологическая трансформация: у Чехова «во втором ряду кресел», для русского читателя излишне указывать, что это не просто кресла, а кресла в театре. В переводе: дер редифе доввоме театр — «во втором ряду театра». Известно, что в театре различаются партер, галерка, ложа, каждое из этих понятий социально и культурологически символично. Например, слово галерка имеет сниженную коннотацию, существует метонимия галерка в значении людей, которые обычно сидят на галерке. Второй ряд театра — выражение совершенно нейтральное и лишенное каких бы то ни было культурологических коннотаций.

У Чехова: «Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства». Быть на верху блаженства в русском языке представляет собой фразеологическую единицу. В действительности, т. е. с точки зрения обычных семантических связей между словами, у блаженства не может быть верха и низа, понятие блаженства и означает верх удовольствия, испытываемого человеком. Фразеологизм как раз на этом преувеличении и строится, этой гиперболизацией и обусловлена его экспрессивность.

В переводе — ез ферте леззето шеф ершра сеййир микерд, что буквально означает «будучи на верху множества наслаждений восторгом, смотрел». При отсутствии адекватного выражения в персидском языке следовало передать посредством эквивалента слова блаженство, как основного носителя информации.

После двух этих предложений у Чехова обрыв, выполняющий ярко выраженную экспрессивную задачу. Ритм прерывается и даже троеточие служит дополнительным сигналом этого обрыва. У Чехова: «Он глядел и чувствовал себя наверху блаженства. Но вдруг … В рассказах часто встречается это «но вдруг». В переводе вместо «встречается» дается возникает, появляется — пейда мишавед, что смещает акценты. Это различие основано на очень тонких дифференциальных признаках. Встречается означает обычность того, что встречается. Появляется, возникает подчеркивает внезапность. Но внезапность связана с выражением «но вдруг», а не со словом встречается.

У Чехова: «Авторы правы: жизнь так полна внезапностей». Здесь констатация факта — «Авторы правы». Чехов не уговаривает, он утверждает. В переводе ломается ритмика, утверждение трансформируется в уговор, увещевание: энсафен хем хегг ба невисендеган эст, что буквально означает «говоря по совести, истина на стороне писателей».

У Чехова мы видим эмоциональное, почти междометное так — «жизнь так полна внезапностей!» Это эмоциональное восклицание. В переводе нейтральное с эмоциональной точки зрения и увещевательное зендеги хегигетен пор эз эттефагате гейре мотареггебе эст, т. е. «жизнь действительно полна событиями, не ожидаемыми». Искажается динамика оригинала и за счет того, что «внезапность» субституируется оборотом «события, не ожидаемые». Следовало просто использовать отглагольное имя или отвлеченное существительное.

У Чехова: «Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось … он отвел от глаз бинокль, нагнулся и …апчхи!!!». В переводе: «сурете Червяков чин бердашт, чешмхайеш эз халете тебии харедж шод …Чеховское «глаза подкатились» в переводе дается как «глаза его вышли за пределы их естественного состояния», что, естественно, искажает динамику текста и за счет многокомпонентности формы выражения лишает его экспрессии. Снятие экспрессии снижает и коммуникативную эффективность текста, фактически лишая его художественной силы выразительности.

У Чехова «Чихают и мужики, и полицмейстеры, и иногда даже и тайные советники. Все чихают». В переводе второе предложение, являющееся в оригинале ритмообразующим, вообще отсутствует. Переводчик, видимо, счел его излишним. Тайный советник дается как кармендане алиротбеййе доулет, т. е. государственный чиновник наивысшего титула. Известно, что тайный советник — это один из высших гражданских чинов, но не самый высший. Был еще действительный тайный советник. Кроме того, тайный советник — это название чина, а названия, как известно, не переводятся вообще. В переводе же мы видим его объяснение, а даже не попытку подобрать субститут. Это и понятно, так как в Персии не было тайных советников. Но все равно отличие перевода от комментария заключается в том, что первое является главным, это сам текст, второе является маргиналией, комментарий — это не текст, а то, чем текст снабжается.

Как уже было отмечено, предложение «Все чихают» вообще не переведено, между тем в чеховском тексте оно играет очень важную роль. Оно теснейшим образом связано с предыдущим и завершает его как в ритмико-интонационном отношении, так и в функционально-стилистическом и комическом. В предыдущем предложении в перечислении лиц и должностей, которые могут чихать интонация идет по возрастающей. В следующем «Все чихают» достигается комическая кульминация, и как раз это отсутствует в переводе.

Следующее предложение также ущербно в том отношении, что переводчик не счел нужным перевести все элементы чеховского текста. Но с другой стороны, он произвольно увеличивает текст, нагромождая его ненужными деталями, ломая динамику текста и искажая его художественную структуру. Ведь у Чехова нет ни одного лишнего слова, которое можно было бы убрать. С другой стороны, Чехов очень краток и в этой краткости выразителен. У Чехова: «Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем?» Чеховское «утерся платочком» функционально нагружено, хотя на первый взгляд и кажется очень простым. Утерся означает, что во время чиха, он забрызгал прежде всего себя, т. е. он чихнул от души, мощно. В этом свете еще глубже становится понимание предыдущего предложения, где говорится о том, что все имеют право чихать. Соотнесение слова утерся с уменьшительно-ласкательным платочком также направлено на комический эффект. В переводе наблюдаем совершенно другое: ба дестмале бини ходра пак керд, т. е. буквально «очистил платком свой нос». Совсем другие лексико-семантические средства использует переводчик и создает совсем другой зрительный образ, т. е. он создает образ благопристойности, в то время как у Чехова создается образ комической неблагопристойности. В переводе — человек чихнул и аккуратно вытер свой нос платком. У Чехова — утерся, т. е. все лицо, нос, рот, возможно, еще что-то. Недаром ведь он умудрился еще обрызгать всю лысину сидящего впереди. Чехов дает понять, что это был ЧИХ! Перевод совершенно нейтрализует экспрессию.

Переводчик не переводит чеховское «и как вежливый человек».

У Чехова: «поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем?» В переводе конструкция утяжеляется. Чехов дает разговорное выражение «поглядел …не обеспокоил ли», а не «поглядел, чтобы» или «с тем, чтобы». В переводе: незери бе этрафе ход эндахт та мотмеен бешевед ке етсейи у мозахеме кесе нешоде эст, т. е. посмотрел с тем, чтобы удостовериться.

У Чехова: «И тут ему пришлось сконфузиться». Очень коротко и очень выразительно. Не случайно также писателем использовано заимствованное слово «сконфузиться», а не русское «застыдиться» или «устыдиться». Слово используется в языке рассказчика-автора, но характеризует оно героя, чиновника-мещанина. В переводе тяжелая конструкция с дополнительными элементами, меняющими стиль и экспрессию оригинала: емма инджа хеджалет-о шермсаре герибанешра герефт, т. е. буквально «но здесь стыд схватил его за шиворот», т. е. в переводе использовано более экспрессивное выражение, создающее совсем другой образ, далекий от чеховского «сконфузился».

Следующее предложение: «Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал что-то». В переводе: дер редифе еввел пирмерди джелойе у ба десткеш ахесте сертас ве гердени колофте ходра пак микерд ве ахесте гор-гор минему. И на это раз мы видим, как в переводе смещаются акценты, делается фиксация на то, что совершенно отсутствует в оригинале, ломается динамика чеховского текста, создается иная образность. Так, у Чехова написано «старичок», т. е. нечто маленькое и щупленькое. В переводе вдруг у него оказывается «толстая шея» — гердени колофте. В переводе непонятно почему появляется слово ахесте — «тихо, спокойно, осторожно», тогда как в оригинале совершенно противоположное «старательно», т. е. вовсе не осторожно и не тихо. В оригинале функционально нагружено «бормотал что-то». Ясно, что старичок недоволен, да и чему тут быть довольным. Но Чехов специально говорит «что-то», как будто он не знает, что может бормотать тот, кого обрызгали чихом. Это художественный прием, писатель не говорит открыто, что есть недовольство. Бормотал что-то, т. е. неизвестно что, хотя всем понятно что. В переводе это недовольство, скрытое с художественной целью в оригинале, выводится на вербальный уровень — гор-гор минемуд, т. е. возмущенно что-то сквозь зубы … «гор-гор» означает именно возмущение, недовольство.

Статского генерала переводчик дает сертибе кешвари, что означат «бригадный генерал страны» и полностью не соответствует гражданскому титулу статского генерала в дореволюционной России.

Червяков обращается к генералу: «-Извините, ваше-ство, я вас обрызгал…я нечаянно…». Разумеется, русское историко-культурное «ваше-ство» никак невозможно перевести ни на один язык. Это сокращенная форма обращения, принятая в разговорном языке русского дореволюционного речевого этикета. Но переводчик мог бы подобрать субститут, приемлемый на персидском языке, являющийся эквивалентом не русского «ваше-ство», а нейтрального обращения «ваше превосходительство». В переводе использовано выражение хезрете эджел, что означает «ваше величество» или «ваше высочество». А эти обращения, согласно речевому этикету, означают царственных особ.

Далее идет короткий диалог. У Чехова «-Извините, ваше-ство, я вас обрызгал… я нечаянно… — Ничего, ничего… — Ради бога, извините. Я ведь… я не желал! — Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!». В переводе: мен емден бе шома терешшох не кердем … Шомара бе хода бе бехшид, хода шахедэст ке майел не будем…Ага, бефермаид бенешинид. Бе гозарид гуш коним. При внешнем подобии в данном фрагменте немало ошибок, сбивающих текст с темпа, оригинальной чеховской динамики. Во-первых, как мы отметили, ушербно субституирование выражения «ваше-ство». Во-вторых, прерывистость текста в оригинале, его недосказанность передают волнение Червякова, что подчеркивают и отточия. В переводе мы наблюдаем совершенно нейтральное «Ваше величество, я вас обрызгал не намеренно». Затем обычное русское разговорное выражение «Ради бога», означающее нижайшую просьбу, передается напыщенным и далеким от ситуации «Бог свидетель, я не хотел вас обрызгать». В переводе не передается волнение, охватившее Червякова, и в этом заключается главная ошибка переводчика, нейтрализация стиля оказывает на текст убийственное воздействие.

У Чехова далее: «Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал». В переводе: Темаша микерд вели дигер ан леззет-о кейфе сабегра немиборд, что буквально означает «смотрел, однако прошедшего наслаждения блаженством не чувствовал». Здесь самое меньшее совершенно излишне сабегра- «прошедшего, прежнего». Можно было просто сказать, что удовольствия не чувствовал. Текст перевода все время без нужды отяжеляется лишними словами, лишенными информативной ценности, не говоря уже о художественной ценности.

Показательна неточность перевода и следующего предложения. У Чехова читаем: «Его начало помучивать беспокойство». В чем отличие глагола помучивать от глагола мучить? Почему Чехов использовал именно первое, а не второе. Дело в том, что здесь все рассчитано на образное восприятие. Мы видим этого Червякова, который громко чихнул, все вокруг обрызгал, утерся, попросил нижайше прощения, а когда ему сказали «отстань», глупо и растерянно улыбнулся, и вдруг его стало слегка помучивать беспокойство. Помучивать, т. е. не понимая сути происходящего, будучи неспособным верно понять суть того, что случилось, и ошибочности своих действий, он только смутно подозревает, что что-то не то. Поэтому его только слегка помучивает беспокойство.

В переводе совсем другая экспрессия. Здесь читаем: Фоугел аде мостереб ве перишан шоде бу. А это буквально означает, что Червяков испытывал совершенно необычное, чрезвычайное мучение, он был измучен чрезвычайным, необычным страданием и волнением. Помимо того, что переводчик неправильно переводит текст, он создает ложный образ. То есть, если Чехов создает одну образную картину, то переводчик также создает образную картину, но совершенно другую. Он все время усиливает экспрессию и все время уводит читателя от Чехова.

У Чехова все отточия функционально значимы, огромную нагрузку несет разговорное и несуразное «Я ведь…не то, чтобы…». Неверно переведен и ответ Бризжалова, здесь совершенно переставлены акценты. Генерал в переводе говорит: Мен моддетист феремуш кердем эмма хенуз шома велкон-е моамиле нисти, что буквально означает «я уже некоторое время как забыл, а до сих пор вы не хотите отстать». Это очень резко. У Чехова обычное человеческое «ах, полноте», что означает «все в порядке, хватит беспокоиться, ничего такого и не было, все прошло». Генерал говорит: «Я уж забыл, а вы все о том же!» В переводе «Я некоторое время как забыл, но сейчас вы опять ко мне пристаете и не можете отстать». У Чехова генерал говорит, что это пустяк, о котором он тут же забыл. В переводе генерал говорит, что он некоторое время как забыл, что означает, что никак не мог забыть, но вот с большим трудом как некоторое время забыл, а тут вы опять пристаете и опять напоминаете. Переводчик совершенно неверно расставил акценты и рассказывает совсем другую историю. У Чехова: «Я уж забыл, а вы все о том же! — сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой» Этот очень важный момент, рисующий картину недовольства генерала, переводчик по неизвестной причине вообще не переводит. В тексте перевода отсутствует «сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой».

Далее у Чехова: «Забыл, а у самого ехидство в глазах, — подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала». В переводе: Червяков ба негахи мемлов эз бедгомани бе чохре-йе сертиб негерист ве баход эндишид: «мигуйед феремуш кердем, эмма тезвир-о бед джинси эз чешмхайеш мибаред. Перевод и на этот раз оказывается неверным по той причине, что переводчик приписывает тексту то, чего в нем просто нет. У Чехова Червяков думает, что в глазах генерала есть ехидство. В переводе же он видит в глазах генерала фальшь, подлость, низость, что совершенно неверно. Ехидство предполагает наслаждение мучениями, как это показалось Червякову, т. е. он подумал, что генерал над ним сознательно издевается. Совсем о других чувствах говорится в переводе, совершенно непонятно, причем здесь низость, подлость, неблагородство. Понятно, что чеховский текст прочитывается переводчиком неверно.

У Чехова далее: «Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве». Слово невежество сегодня означает «глубокое незнание в какой-либо области или во всем». Червяков же имеет в виду свою бестактность. В переводе речь идет не о неловком поступке, не о бестактности, а о глупом поступке: Червяков дер мораджеет бе хане рефтаре эхмаганейе ходра берайе зенеш териф керд. То есть, придя домой, он рассказал жене о своем дурацком поступке, или поведении, или обращении. Отягощены и следующие предложения. Например, у Чехова: «Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов «чужой», успокоилась». Слово легкомысленно переводится очень сложным оборотом и с уточнениями. Переводчик пишет: Зенеш бе незери у мозура серсери телегги керд ве берайи ан ехемиййети гаэль нешод, т. е. «жена, по его мнению, проявила дурацкое или глупое отношение к вопросу и не придала ему должного значения». Помимо тяжелости конструкции, она явно тавтологична.

Переводчик совершенно не чувствует ритма прозы Чехова, создаваемого короткими, стилистически насыщенными, простонародными выражениями. Без всякой надобности он повторяет дважды одну и ту же мысль, как бы специально стремясь исказить язык и стиль Чехова. Возможно, он это делает для того, чтобы приблизить язык и стиль произведения к персидскому читателю. Возможно, нормы персидского языка предполагают повторение одного и того же дважды. Может быть, по мнению переводчика, в этом состоит одна из особенностей восточных языков. Однако, на наш взгляд, это совершенно неприемлемо. Даже если бы подобная повторяемость имела функциональную нагрузку с точки зрения персидского языка и персидской культуры, все равно переводчик не должен был ломать ритм чеховской прозы. Напротив, он должен был стремиться максимально сохранить структуру и стилистику текста оригинала. Смысл перевода большого писателя заключается вовсе не в том, чтобы по-своему рассказать историю, рассказанную им. Интересно, как перевели бы на персидский и другие восточные языки Хемингуэя с его короткими, телеграфными предложениями.

Далее у Чехова: «- То-то вот и есть! Я извинялся, да он, как-то странно… Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать» В переводе: Мен мезерет хастеем, вели терзе рефтаре у хейретавер буд. Хетта йек келмейе херфе хесаби хем незед. Эзин гозеште, моге хем берайе сохбете мосаед небуд. Переводчик никак не компенсирует чисто русское «то-то вот и есть», это не переводится. Следует нейтральное «я просил прощения». Не передается стилистическая аура и следующего «да он как-то странно…». У Чехова вообще отсутствует глагол, но всем ясно, что «странно». В переводе нейтральное «но манера обращения его была удивительной».

Следующее предложение: «Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на Червякова» В переводе: «Пес эз берресийе шекаййете ченднефер сертиб негахи бесуйе Червяков эндахт». Переводчик допускает здесь, казалось бы, незначительное изменение, несущественный, на первый взгляд, отход от чеховского текста, на самом деле он существенным образом меняет изображаемую картину. У Чехова «поднял глаза», у переводчика — «бросил взгляд». Чехов создает картину, где генерал, занятый бумагами и смотрящий на них, вдруг неожиданно, подняв голову, видит Червякова. В переводе совсем другая картина, совсем другие образы. Здесь не подчеркивается на образном уровне занятость генерала этим рабочим утром, его хлопотность и суетливость. Именно этим обусловлено и его дальнейшее торопливое «Какие пустяки» и тут же обращение к другому посетителю, когда Червяков приступает к нему со своими извинениями. В следующем предложении есть очень существенные в коннотативном отношении единицы, которые неверно переданы переводчиком. У Чехова: «- Вчера в «Аркадии», ежели припомните, ваше-ство, — начал докладывать экзекутор, — я чихнул-с и… нечаянно обрызгал… Изв…». Вовсе не случайно Чехов, на протяжении всего текста называвший чиновника по фамилии, вдруг опять вспомнил, что он экзекутор и так назвал его. Как отмечалось выше, Чехов обыгрывает название должности Червякова, актуализируя второе значение этого слова, т. е. «исполнитель телесных наказаний». Писатель подчеркивает, что «экзекутор» доставляет страдания генералу своей тупостью и упорством. Переводчик, естественно, не может найти в персидском языке аналог русскому слову экзекутор с такими двумя значениями, допускающими игру слов в тексте. Но именно здесь следовало в силу отсутствия аналога отойти от чеховского текста и дать просто фамилию. Но как раз здесь переводчик, многократно своевольно обходившийся с текстом Чехова, то прибавлявший слова, то, напротив, не переводивший чеховский текст, вдруг решает следовать ему и вновь дает это тяжелое и неверное выражение мемуре эджрайе эдлиййе — «Мемуре эджрайе эдлиййе балехни ке баан гозареш дехенд ченин эзхар дашт: «Хезрете эджел, эгер хатеретан башед дер театр мен этсе кердем. Бе шома терешшох шод…Бебех…», т. е. чиновник, исполняющий дела юстиции, таким образом как будто делал доклад… У Чехова просто «начал докладывать» без всяких сравнений типа «как будто» и т. д. Ответ генерала у Чехова также прост и естественен, он отражает обычное бытовое раздражение человека, которому изрядно надоели: «Какие пустяки…Бог знает что! Вам что угодно? — обратился генерал к следующему просителю». В переводе: «Че херфрайи! Ходамиданед ке шома чегедр деривари мигуид!» Во-первых, в переводе отсутствует «Вам что угодно?», т. е. обращение к другому просителю, что опять-таки искажает смысл оригинала. Дело в том, что генерал возмущен надоедливостью Червякова, его короткие фразы выражают информацию, предназначенную Червякову («Какие пустяки», т. е. не беспокойся, все в порядке, не стоило беспокоиться), междометное восклицание, выражающее его чувства («Бог знает что!») и моментальное обращение к другому лицу, поскольку он не желает фиксировать внимание на Червякове («Вам что угодно?»).

Переводчик сразу же ломает динамику чеховского текста, не переводя третий важнейший конституент рассмотренного трехчленного выражения, трехчленной семантико-стилистической конструкции. Такое своевольное обращение с чеховским текстом недопустимо. Первые два компонента синтагмы переведены неверно. Чехов пишет «Какие пустяки!», переводчик дает «Что за слова!», что совершенно неверно и семантически и стилистически. В переводе получается, что генерал обвиняет чиновника в недопустимости используемых им выражений. На самом же деле, как мы отметили выше, генерал хочет сказать, что не стоит беспокоиться, Червяков беспокоится по пустяковому поводу.

Выражение Бог знает что является фразеологизмом, свидетельствующим о раздражении генерала. Оно синонимично выражению Ну сколько же можно! И носит междометный характер. В переводе — «Бог знает, какие глупости вы говорите».

Далее у Чехова: «Говорить не хочет! — подумал Червяков, бледнея. — Сердится, значит…Нет, этого нельзя так оставить…Я ему объясню…». В переводе: «Дер халике ренг эз сурете Червяков периде буд баход фекр микерд: «Немихахед сохбет конед. Мелум мишевед оугатеш телхес. Хейр, инкар немибайезд бешевед ве немитавен интоур бехале ходеш гозашт. Мен бе у хахем фехманд». Сразу же видно, что текст перевода в два раза больше оригинального текста. Одно слово Чехова «бледнея» дается в переводе большим оборотом «краска улетела (слетела) с лица Червякова». Простое выражение «Сердится, значит» переводится как «Выясняется, что у него нет настроения». И далее «Этого не должно произойти», «Это нельзя пускать на самотек (я этого так не оставлю)». Обычная для этого перевода ошибка наблюдается и здесь, текст перевода в информационном отношении избыточен.

Слово фанфарон, естественно, не находит буквального соответствия в персидском переводе. Однако переводчик обязан был подобрать семантически эквивалентное слово. Он же опять смещает акценты и меняет смысл. В переводе дано выражение «Адаме пор эфаде», т. е. высокопарный человек. О какой высокопарности может идти речь в этой ситуации. Червяков думает о генерале, что тот надменный человек, высокомерный, не желающий снизойти до мелкого чиновника. Поэтому он и называет его фанфароном.

Далее у Чехова: «Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Думал, думал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день итти самому объяснять». В переводе: «Ин эфкар Червяковра дер мораджеет бе мензил беход мешгул керде буд, что буквально означает «по дороге домой эти мысли занимали Червякова». — Дер мензел хем хер че сейкерд нетеванест кагазера ке михаст берайе сертиб техиййе конед бе хем бе бафед. То есть «Как он ни старался дома сплести письмо генералу, ему это не удалось». — Белехере меджбур шод ходеш пише сертиб беревед — «Наконец он вынужден был сам пойти к генералу».

Как будто верно переведенный текст, однако мы наблюдаем совершенно иной ритм прозы. У Чехова повтор и трансформация одного и того же слова создает совершенно особый ритм и динамику надвигающейся «трагедии»: Думал, идя домой, дома — думал, думал, не выдумал. Переводчик опять сбивает текст с ритма, он его замедляет и на звуковом уровне и на семантическом. Причиной этого является увеличение числа слов в тексте, закручивание смысла. «Эти мысли его занимали» вместо чеховского «думал», «Сколько бы он ни старался сплести письмо генералу» вместо чеховского «думал, думал».

Однотипные неточности повторяются и в передаче концовки рассказа. Если попытаться суммировать сказанное и подвести итог проведенному анализу, то необходимо отметить следующее. Самым существенным недостатком перевода является ломка чеховского ритма. Переводчик как бы с самого начала и до конца отказывается от ритма чеховской прозы. Однако текст перевода от этого только проигрывает. Все время своевольно переводчик то не переводит фрагменты текста, то добавляет от себя. Все это искажает и динамику рассказа, сбивает повествование с темпа.

Переводчик искажает стиль рассказа. У Чехова на протяжении всего рассказа используется разговорный стиль повествования, а также очень часто встречаются элементы просторечия. Напротив, в переводе чеховское просторечие заменяется книжным стилем, совершенно неподходящим для данного рассказа.

У Чехова начисто отсутствует патетика, пафос. Напротив, часто стиль повествования является ироничным. Переводчик использует пафос, что совершенно меняет представление о рассказе.

У Чехова используются художественные средства выразительности, он рисует своих персонажей в разных ситуациях. Переводчик снимает это чеховское живописание, мы не видим героев в ситуации.

Переводчиком не прочитан культурный фон, поэтому неверно даны названия титулов и званий.

Чехов очень часто обыгрывает слова, актуализируя потенциальные семы, используя многозначность. Все это отсутствует в переводе.

Разумеется, содержание чеховского рассказа передано на персидском языке, но в самых общих чертах. Если считать фоновую информацию и характер коннотации определяющим для художественной литературы, то перевод оставляет желать много лучшего. Если, переводя текст большого писателя, необходимо создавать представление об особенностях его языка и стиля, то приходится признать, что переводчику это не удалось. Персидский текст полностью соответствует персидским художественным традициям и не создает впечатления о своеобразии Чехова, об особенностях его мастерства.

Литература:

1. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1990, 917 с..
2. Экспрессивность текста и перевод. Сборник статей. Казань: Изд-во КГУ, 1991, 126 с.
3. Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М.: Высшая школа, 1983, 303 с.