Формирование взглядов российских дипломатов о Балканах в первой четверти XIX века

Первая четверть XIX столетия была во многом определяющей в развитии международных отношений, поведении и практике внешней политики Российской империи на Балканах. Новый этап в отношениях с Османской Портой, совпавший с воцарением Александра I, имел ряд особенностей, отличавшихся от предыдущего времени [1]. Несмотря на богатые традиции во взаимоотношениях и сложившиеся в эпоху правления Екатерины II взгляды среди российской общественной мысли о родственных и единоверных народах [5], населяющих Европейские территории Османской империи, Российская империя в начале XIX века расширяет и углубляет нарратив, связанный с Балканским регионом. Основным поставщиком нового знания в Александровскую эпоху становятся представители дипломатического корпуса. В условиях, когда территория Балкан становится все более ценной «картой» в дипломатических играх великих держав, новизна и практическая значимость информации, получаемой с дипломатической корреспонденцией непосредственно с Балканского полуострова, становилась все более актуальной.

Сценарии формирования взглядов среди российского МИДа имели несколько вариаций. Так, начиная с 1803 г., Министерство иностранных дел с санкции Александра I активно практиковало рассылку инструкций дипломатическим агентам, в которых указывались те вопросы и проблемы, на которые российское правительство желало получить развернутый ответ [6; 7]. Первые подобные инструкции были поручены чрезвычайным посланникам Российского двора: в Черногории — С. А. Санковскому (1805–1807 гг.) и в Сербии — К. К. Родофиникину (1807–1810 гг.). Обширный перечень проблем включал в себя вопросы, связанные с политическими, социальными, экономическими, религиозными, территориальными, географическими и культурными сюжетами. Следует иметь в виду, что дипломаты, подобно любому представителю чиновничьего мира, в своей работе и изысканиях руководствовались личным опытом и рядом условий, которые известный французский социолог П. Бурдье обозначил, как «социальный капитал» [4, с. 66]. Согласно этой теории, дипломат в реальном времени апробировал не только личные наработки в изучении и идентификации Балкан, но также знания и опыт, накопленные дипломатической корпорацией на протяжении предыдущих лет.

В донесениях и отчетах российские дипломаты не всегда следовали плану инструкций. Довольно частым было явление, когда дипломатический агент избегал характеристики явлений, свидетелем которых он стал. На страницах дипломатической переписки не раз можно столкнуться с противоречивыми суждениями одного и того же лица в разные хронологические промежутки времени. Тем самым подчеркивались ситуация «поиска», верификации знаний о регионе и конструирования нового пространства «Балкан» дипломатическим ведомством России. Ситуация «поиска» среди российских дипломатов была актуальна вплоть до второй трети XIX века, когда территория Балкан стала активно осваиваться академической элитой Российской империи и необходимость в постоянном «поиске» постепенно сошла на нет. В отличие от «поиска» верификация знаний среди дипломатического сообщества продолжалась на протяжении всего XIX столетия. Так в 1830–1840-е гг. инициированное российскими властями путешествие ряда славяноведов (О. И. Бодянский, В. И. Григорович, П. И. Прейс, И. И. Срезневский и др.) привело к неутешительным выводам. Так казанский славяновед В. И. Григорович замечал, что сведения, которыми он руководствовался при путешествии по Европейской Турции, в том числе полученные и в результате наблюдений дипломатических агентов, вызывали лишь улыбку у местных жителей и не соответствовали действительности, либо были устаревшими [8, с. 18].

Верификации знаний при изучении Балканского региона способствовал ряд моментов, о которых следует упомянуть. Во-первых, в первой четверти XIX века постепенно начинает расширяться сеть дипломатических представительств на территории Османской империи, в том числе и на Балканах, что способствовало количественному и качественному увеличению информации. Во-вторых, в условиях непрекращающихся локальных и массовых конфликтов российские дипломаты получали возможность обновить и упорядочить свои суждения как в отношении отдельных народов, так и территорий под общим названием Балканы. Постоянное общение с представителями балканских народов способствовало этому. Российские дипломаты, посылаемые в отдельные географические районы Балкан с чрезвычайными полномочиями, в некоем роде становились «экспертами» в тех районах, на которые распространялись их полномочия [3]. Подобная ситуация складывалась с С. А. Санковским, на которого опиралось российское правительство при выработке внешнеполитических решений, связанных с Черногорией [10, с. 65–106]. К. К. Родофиникин и заменивший его Ф. И. Недоба были «экспертами» в вопросах, связанных с Сербией [2; 9]. Дипломатические чиновники М. Я. Минчаки и Пини обладали необходимой широтой знаний при квалифицированной оценке событий, связанных с Дунайскими княжествами. Схожие примеры можно продолжать. Не стоит забывать также, что во время русско-турецкой войны 1806–1812 гг. значительное число представителей балканских народов влилось в состав русской армии в качестве волонтеров. Дипломаты, состоявшие в канцелярии при Генштабе Дунайской армии, могли воочию наблюдать за жизнью и бытом представителей балканских народов, рефлексировать и делать для себя соответствующие выводы о коренных жителях Балканского региона. Как правило, подобные суждения обобщались и распространялись на все категории представителей n-го народа. Материалы дипломатической переписки фиксировали эти тенденции и явления на своих страницах и позволяли говорить об определенных различиях в восприятии, но в целом дали четкую картину на период первой четверти XIX века. Говоря о различиях в восприятии Балкан среди представителей российского МИДа, условно можно выделить четыре группы агентов. К первой группе можно отнести представителей дворянского сословия исконно русских земель. Во вторую группу входили дипломаты — выходцы из территорий, недавно присоединенных (прибалтийские немцы, поляки) к империи. К третьей группе можно отнести дипломатических агентов на русской службе из Западной Европы. В четвертую группу входили дипломатические представители — выходцы с Балканского полуострова. Отношение к балканским народам у всех этих групп разнилось.

Возвращаясь к верификации знаний, следует отметить еще один момент. В начале XIX века в системе российского МИДа начинает складываться четкая структура сбора информации, последующего анализа, вычленения необходимого контекста, обобщения и отправления в вышестоящие инстанции.

В среде дипломатических агентов формирование конструкта пространства Балкан происходило под влиянием многих факторов. У понятия «Балканы» не было четко выраженных границ-рамок. Они постоянно видоизменялись, мигрировали как историко-географический образ. Этому способствовала и международно-политическая обстановка первой четверти XIX века, когда карта Западной Европы постоянно перекраивалась, изменялись границы, упразднялись целые государства. Таким образом совсем не было удивительным явлением то обстоятельство, что в конструкте Балкан у российских дипломатов фигурировали Дунайские княжества, хотя географическое включение этих территорий было не совсем верным [2]. В то же время полностью исключались из понятия «Балканы» территории, входившие в состав Австрийской империи. Можно с уверенностью констатировать, что на конструкт Балканы непосредственно влияли геополитическая ситуация и международные отношения в целом.

Помимо инструкций, спускаемых сверху, российские дипломаты лично проявляли инициативу при освещении различных сторон жизни балканских народов. При анализе сохранившихся материалов переписки невозможно выявить определенную системность в освещении Балкан. Информационный потенциал дипломатической корреспонденции зависел от реалий, диктуемых временем, личностного восприятия и интересов российского дипломата. Однако можно проследить механизмы формирования знания о Балканах. Кроме информации, черпаемой из межкоммуникационной дипломатической среды, российские посланники пользовались следующими источниками. Помимо зачатков академического знания в области балканистики, которые можно было почерпнуть из справочных изданий, периодики и редких книг с описательными сюжетами на иностранных языках, что мог себе позволить далеко не каждый дипломат в силу физических и финансовых возможностей. К услугам представителей внешнеполитического ведомства были формировавшиеся фонды архива МИДа, где собирались все важные материалы, представляющие ценность для современников.

Таким образом, резюмируя вышесказанное, можно прийти к выводу, что восприятие Балкан в первой четверти XIX века происходило через призму многих факторов. Дипломаты российского МИДа в силу их статусного положения одними из первых столкнулись с проблемой идентификации Балканского региона среди российской общественной мысли. Именно первая четверть XIX столетия становится тем рубежом, когда российское дипломатическое ведомство расставляет акценты и вырабатывает окончательную программу внешнеполитических решений в Балканском направлении.

Литература:

1.                 Александр I, Наполеон и Балканы / Отв. ред.: В. Н. Виноградов. — М.: Наука, 1997. — 264 с.

2.                 Бажова А. П. Россия и югославяне в к. XVIII — н. XIX века / А. П. Бажова. — М.: Изд-во Ин-та Рос. истории, 1996. — 190 с.

3.                 Белов М. В. «Служебное» славяноведение в России первой половины XIX века / М. В. Белов // Славяноведение. — 2012. — № 4. — С. 53–68.

4.                 Бурдье П. Формы капитала / П. Бурдье // Экономическая социология. — 2005. — Т. 6. № 3. — С. 68–74.

5.                 Век Екатерины II: Россия и Балканы / Отв. ред.: И. И. Лещиловская. — М.: Наука, 1999. — 166 с.

6.                 Внешняя политика России XIX и начала XX в.: Документы Российского МИД: в 8 т. / под ред.: А. А. Громыко. — М.: Госполитиздат, 1960 –1972.

7.                 Внешняя политика России XIX и начала XX в.: Документы Российского МИД: в 6 т. / под ред.: А. А. Громыко. — М.: Политиздат, 1974–1984.

8.                 Григорович В. И. Донесения В. И. Григоровича об его путешествии по славянским землям. — Казань: [Б.и.], 1915. — 281 с.

9.                 Политические и культурные отношения России с югославянскими землями в первой трети XIX века: Документы / Сост.: Е. П. Кудрявцева. — М.: Наука, 1997. — 322 с.

10.             Черногорско-русские отношения 1711–1918 гг.: Русские архивные документы о Черногории (к. XVII — сер. XIX вв.) / Отв. ред.: И. Р. Бойович, И. С. Достян. — М., Подгорица: [Б.и.], 1992. — 430 с.