А. И. Герцена живо интересует «национальный характер» [3, с. 31]. Рассказчик неодинаково относится к представителям разных национальностей, выражая, например, распространённое в XIX веке негативное мнение об американцах, для которых деньги — смысл жизни: «Этот народ… предприимчивый, более деловой, чем умный, до того занят устройством своего жилья, что вовсе не знает наших мучительных болей» [4, с. 338].
Писатель много раз отмечает «физиологические признаки» [3, с. 309] разных наций, причем занимается изучением «сравнительной физиологии» [4, с. 29–30]. Так, «страшно сильные организмы у англичан. <...> Эта прочность сил и страстная привычка работы — тайна английского организма» [4, с. 100–101]. Секрет долголетия представителей этой нации — в «хладнокровии» («страсти слабо волнуют» их) [4, с. 101], «невозмущаемом спокойствии в трудных обстоятельствах» [4, с. 148]. В отличие от французского, английскому быту присущи «два краеугольных камня» — «личная независимость и родовая традиция». Безусловно, «англо-германская порода гораздо грубее франко-романской» [3, с. 309]. Тем не менее, этот народ обладает «той суровой мощью, которою… отстоял свои права», из-за чего из англичанина нельзя сделать раба. Граждане Объединенного Королевства — «существа…, любящие жить особняком, упрямые и непокорные», а французы — «стадные…, легко пасущиеся», которым «так дик… мир самоуправления, децентрализации» [4, с. 29–30].
Повествователь неблагосклонно отзывается о французах (принадлежащих к своей «породе»), которые, как и англичане, «слепо убеждены каждый о себе, что они представляют первый народ в мире» [4, с. 29–30]; немцы гораздо скромнее. Как замечает И. М. Кобозева, французам присуще ловеласничество [6], подтверждение тому есть в «Былом и думах»: «Француз остается цел и невредим только при самом многостороннем волокитстве, это его национальная страсть и любимая слабость, в ней он силен» [4, с. 309]. Но А. И. Герцен отмечает и положительные качества: «слабости и недостатки» этой нации «долею улетучиваются при их легком и быстром характере» по сравнению с немцами, у которых «те же недостатки получают какое-то прочное… развитие и бросаются в глаза». Пример положительного героя-француза — гувернер Маршаль, действующее лицо в «Записках одного молодого человека», послуживший прототипом Жозефа в романе «Кто виноват?»: «превосходный» [3, с. 167], «нравственный, … кроткий» [5, с. 211].
Немец, по мнению А. И. Герцена, — «провинциал по натуре» [4, с. 157], «лимфатический от природы», т. е. крепко привязан к своим привычкам; он «теоретически развит, без сомнения, больше, чем все народы, но проку в этом нет до сих пор»; имеет «сварливый характер», а немецкая эмиграция «внутри… представляет такую же рассыпчатость, как и ее родина». Самые радикальные люди между немцами в частной жизни, равно как и в революционной деятельности, остаются «филистерами», т. е. людьми с узким обывательским кругозором [3, с. 304, 305]. Но и в этой нации много достойных людей — «энергических, «чистых», «умных», как К. Шурц, А. Виллих, О. Рейхенбах; «кротких», как Ф. Фрейлиграт [4, с. 134–135], ведь «хорошая сторона немцев» — философское образование [3, с. 308].
В итальянцах — «натурах чисто южных, с острой кровью в жилах» — рассказчику не нравится то, что «самоотвержение, преданность идут у них вместе с мстительностью и нетерпимостью; они просты во многом и лукавы во многом», например, «такие личности», как Ф. Орсини [3, с. 296], с «революционной и немного кондотьерской натурой». В отличие от немцев, философское образование «недоступно» итальянцу, часто ведущему «самую пустую и праздную жизнь, но с каким-то артистическим, грациозным ритмом» [3, с. 308]. В то же время представители данной нации — «прекрасная, симпатическая порода людей, — музыкальных, художников от природы»; например, Д. Гарибальди, «верный эстетичности своей расы» [4, с. 239]. Кроме того, по сравнению с «природным солдатом» — французом (который «любит строй, команду, мундир»), «федералист и художник по натуре, итальянец с ужасом бежит от всего казарменного, однообразного…».
Очень хороший отзыв содержится в «Былом и думах» о швейцарцах — «народе, составившем себе репутацию своим общечеловеческим участием ко всем и всему» [3, с. 316]. Тем не менее, уместно вспомнить портрет женевца — «гражданина раздражительного, буржуа агрессивного, несколько хищного…», — данный в повести «Скуки ради» [5, с. 402].
Писатель уделяет внимание «восприимчивому характеру славян», замечая, что, например, «поляки — мистики», они «могут жить в этом полусне, … без холодного исследования, без сосущего сомнения» [4, с. 113]. А. И. Герцен бесконечно сочувствует полякам, готовым восстать против гнета. Повествователь выделяет несомненное достоинство представителей этой нации: в России между сосланными поляками царит «большое единодушие, и богатые делятся братски с бедными» [2, с. 245].
В 1830–1840-е гг. дискуссия о путях развития России ставится особенно модной. В работе «О развитии революционных идей в России» А. И. Герцен замечает, что славяне — «здоровая телом и душой», «умная, крепкая раса, богато одаренная разнообразными способностями» [1, т. 7, с. 154, 233]. Себя, как и своих соотечественников, писатель причисляет к «русской натуре» [2, с. 293] («наша живая натура», «симпатичная, легко усвояющая, воспринимающая» [3, с. 13, 135]), с гордостью говоря: «Мы — реалисты». В качестве важнейших атрибутов русского национального характера отмечаются высокая нравственность, духовность (религиозность), всемирная отзывчивость, незлобивость, отсутствие враждебности [5, с. 258]. Писатель выражает свое отношение к россиянам, описывая памятный эпизод зимы 1812 г., когда его молодая мать, говорящая тогда только на немецком языке, остается одна среди «полудиких» дворовых людей мужа: «…дикие эти жалели ее от всей души, со всем радушием, со всей простотой своей, и староста посылал несколько раз сына в город за изюмом, пряниками, яблоками и баранками для нее» [2, с. 35–36].
Разумеется, у россиян, «оригинальных личностей», обнаруживаются и отрицательные «давно отмеченные зоологические признаки» [4, с. 400]: «Где, в каких краях… возможна угловатая, шероховатая, взбалмошная, безалаберная, добрая, недобрая, шумная, неукладистая фигура Кетчера, кроме Москвы?» [3, с. 230]. Им по душе «помещичья распущенность» — «в ней есть своя ширь», которую не найдешь «в мещанской жизни Запада» [3, с. 139]. «Настоящий русский человек», например, В. И. Кельсиев, у которого «беспокойный темперамент»: он «работает… запоем и запоем ничего не делает» [4, с. 305]. В. А. Энгельсон — «чисто русский человек», несмотря на финляндское происхождение: он не развивает в себе «полные сил побеги талантов» из-за «хватанья за все на свете, от филологии и химии до политической экономии и философии» [3, с. 537]. Управляющий-секретарь князя Голицына — прохиндей, «характеристический обломок всея России» [4, с. 286], «чисто русский продукт», «первообраз русского чиновника, мироеда»: все черты его лица «внушают доверие всякому скверному предложению» [4, с. 289].
С другой стороны, используя компаративистский подход, рассказчик приходит к позитивным выводам. Так, Осип Семенович Гончар, прибывший к А. И. Герцену в Лондон, воплощает «русское себе на уме», он «никогда не проговорится о том, о чем хочет молчать» — «этот закал людей на Западе почти не существует», в Европе «все делается гуртом, массой» [4, с. 309]. В отличие от поляков, соотечественники повествователя «или глупее верят или умнее сомневаются» [4, с. 113]. У них есть еще одно большое преимущество: русские «в жизни, с одной стороны, больше художники, с другой — гораздо проще западных людей: не имеют их специальности, но зато многостороннее их. Развитые личности… редко встречаются, но они пышно, разметисто развиты, без шпалер и заборов» [3, с. 100].
Таким образом, персонажи А. И. Герцена выражают распространённые в то время представления о характеристиках той или иной этнической группы: распущенности французов, ограниченности немцев, благочестивости женевцев и др. Писатель убежден, что не бывает дурных народов, а есть никчемные люди. А. И. Герцен «верит, что национальные особенности настолько потеряют свой оскорбительный характер, насколько он теперь потерян в образованном обществе», правда, на это «надобно много времени» [3, с. 314].
Природный фактор — возраст — играет огромную роль в судьбе героев «Былого и дум». Большое внимание писатель уделяет детству, юности. «…Человеческая раса погибла бы, если бы человек не являлся в мир прежде всего ребенком» (Ж.-Ж. Руссо). Детство становится предметом пристального внимания А. И. Герцена, поскольку писатель задумывается над проблемами формирования и развития личности: «“Ребячество” с двумя-тремя годами юности — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная: она незаметно определяет все будущее» [2, с. 77]. Еще в «Записках одного молодого человека» повествователь умиляется «милым временем детской непорочности и чистоты душевной» [5, с. 222]. Отмечаются такие качества ребенка, как открытость, доверчивость, искренность, отсутствие лживости.
В «Былом и думах» явно намечается антитеза двух времен: детские годы и настоящее, что призвано усилить противопоставление между мирами взрослого и ребенка. Например, в доме Г. Кинкеля «скука… смертная» и лишь «одни дети, прыгая, вносят какой-то больше светлый элемент; их светленькие глазенки и звонкие голоса обещают... больше масла в колесах» [4, с. 138]. Кроме того, «дети вообще проницательнее, нежели думают, они… упорно… допытываются с удивительной настойчивостью и ловкостью до истины» [2, с. 45–46]. Детство имеет для А. И. Герцена неповторимую красоту, задушевность и играет огромную роль в процессе становления личностей героев.
Отношение персонажей к детям определяется писательским восприятием действующих лиц — негативным или позитивным. Светлый образ рассказчика, помимо прочего, характеризуется любовью к детям. В 1855 г. он пишет, что «вокруг: живого, родного нет ничего, кроме детей» [3, с. 348]. По словам А. И. Герцена, В. Г. Белинский, «часто, выбившись из сил, приходит… отдыхать» к другу и играет «целые часы» с его двухлетним сыном [3, с. 26]. С появлением внука меняется мироощущение И. А. Яковлева; он «один-одинехонек играет» с трехлетним мальчиком и кажется, что «сжавшиеся руки и окоченевшие нервы старика распускаются при виде ребенка и он отдыхает от беспрерывной тревоги, борьбы и досады, в которой поддерживает себя, дотрогиваясь умирающей рукой до колыбели» [2, с. 113].
В антропологической вселенной А. И. Герцена детство — это как «зримое» время, следы которого несет на себе человек, так и невидимое, имеющее отношение не к биологическому времени, а к метафизическому, обращенному к вечности. Пожилая няня «одна просто и наивно любит» маленькую Натали; старушка — единственное «существо», которое «понимает положение сироты» [2, с. 307]. Ей противопоставляется княгиня, воспитывающая эту девочку, «нисколько не заботясь, в сущности, о грусти ребенка и не делая ничего для его развлечения» [2, с. 307]. На фоне добрых людей выделяется И. Г. Головин, который в Турине бросает гроши «савояру, полунагому и босому мальчику лет двенадцати» и за это стегает его хлыстиком по ногам [4, с. 371]. Таким образом, в мировоззрении повествователя ребенок — абсолютная ценность, образец, на который следует ориентироваться взрослым.
Следующим за детством переходным возрастным этапом являются «светлые дни» юности [5, с. 223] — «прелестное время в развитии человека», в котором он «хорош» [5, с. 55, 217]. Юность ассоциируется в «Былом и думах» с любовью, дружбой, благородными увлечениями, самопожертвованиями, отсутствием эгоизма, с сознанием сил для реализации мечты и проч.: «…юность и отважна и полна героизма, а в летах человек осторожен и редко увлекается» [2, с. 222]. Этот возраст противопоставляется всему расчетливому, ограниченному в человеке. «Я считаю большим несчастием положение народа, которого молодое поколение не имеет юности… Самый уродливый период немецкого студентства во сто раз лучше мещанского совершеннолетия молодежи во Франции и Англии; для меня американские пожилые люди лет в пятнадцать от роду — просто противны» [2, с. 157]. Комментируя письма двадцатилетнего Н. П. Огарева, повествователь отмечает: «Мы отвыкли от этого восторженного лепета юности», а взрослую их будущую жизнь А. И. Герцен называет «болотом» и надеется, что друг «выйдет из него не загрязнившись» [2, с. 165–166].
Итак, в художественной картине мира писателя немаловажна принадлежность людей к той или иной национальности. Еще один значимый врожденный фактор — возраст. А. И. Герцен подтверждает, что дети изначально близки к первоосновам жизни в аспекте чистоты, интуиции.
Литература:
1. Герцен А. И. Собрание сочинений: в 30 т. М.: Изд-во АН СССР, 1954–1965.
2. Герцен А. И. Сочинения: в 4 т. Т. 1. М.: Правда, 1988. 416 с.
3. Герцен А. И. Сочинения: в 4 т. Т. 2. М.: Правда, 1988. 624 с.
4. Герцен А. И. Сочинения: в 4 т. Т. 3. М.: Правда, 1988. 560 с.
5. Герцен А. И. Сочинения: в 4 т. Т. 4. М.: Правда, 1988. 464 с.
6. Кобозева И. М. Немец, англичанин, француз и русский: выявление стереотипов национальных характеров через анализ коннотаций этнонимов. Вестник МГУ. Филология. 1995. № 3. URL: http://www.philol.msu.ru/~otipl/new/main/people/kobozeva.php
